Ярославль – град на Волге

Народный переулок ведет от центра города к Волге. Позади остался округлый простор Советской площади, быстро проносящиеся машины, торопливые вереницы людей, а здесь шепот листвы, редкие прохожие, тишина. Жилой район, многоэтажные дома, асфальт, благоустройство, как его понимают сейчас, в наши дни. Кажется, все здесь полно современностью, и вдруг между домами, в глубине двора внезапно, ошеломляюще открывается глазу XVII век — подлинный, ранний.

Церковь Николы Надеина. Построена она в 1620 году. Впрочем, даже не зная даты постройки, с первого взгляда в каждой мелочи видишь древность памятника.

Высоким, величественным объемом поднимается срединный куб храма. Высоким, величественным, если забыть о пеликаньем стане новых домов, обступивших памятник, если представить вокруг избушки рыбаков, серые срубы, черную, полусгнившую солому крыш или мягкий бархат зеленых мхов, выросших на старой дранке. Среди этих хибарок где-то рядом стояли палаты купца Надея Свешникова, на чьи деньги построен храм. Отсюда и название: Никола Надеин.

Нет, не купец Надей создал этот памятник древнего зодчества, то дело рук неизвестного нам художника. И снова какая горькая несправедливость! Человек, который дал только деньги на постройку, не забыв при этом приказать построить и подклет для хранения товаров, оставил свое имя в веках, а зодчий, вложивший в эти камни высокий восторг творчества, эхо которого возникает в душах людей вот уже три с половиной столетия, едва перед их глазами откроется каменный сказ Николы Надеина, этот зодчий остался неизвестен потомкам.

Теперь имя купца Надея потухло, оставшись лишь условным ярлычком. Трудовому народу у нас эти камни дороги как память о народных тружениках, созидателях, творцах. А они были действительно творцами: храм Николы Надеина можно считать родоначальником всех последующих ярославских усложненных церквей.

Уступом охватывает храм галерея, связывая в один общий многообъемный массив и колокольню, и два небольших придела, и крыльцо. Получается ярусная, сложная композиция. Именно композиция, в которой все части увязаны между собой, нет ничего лишнего, все полнозвучно, все ясно, и 

[30]

въявь видишь неумирающую старину. Она и в могучих, ныне заложенных, арках галереи, и в скромных лопатках, расчленяющих галерею по вертикали, и в пояске поребрика, образующего карниз и огибающего арочкой каждое окно.

Конечно, три с половиной столетия наложили свой след на памятник. Раньше крыша шла по закомарам. Это видно даже неискушенному глазу; достаточно заметить, что верхняя кромка крыши вплотную подошла к окнам, прорезающим барабаны главы, а низ кровли нависает над арками, оставшимися на стене после надстройки закомар. Кроме того, раньше храм был пятиглавым, а колокольня не имела современного верха — прямо на четверике был поставлен небольшой шатер. Еще и сейчас видны арочки заложенных проемов, в которых висели колокола. Конечно, потеря глав и позакомарного покрытия была шагом назад. Этого нельзя сказать про надстройку колокольни; впрочем, надстройка эта сделана в том же XVII веке, и колокольня сама по себе также является памятником древнего зодчества. Наибольшему искажению подверглась глава. В XVIII веке древнюю, шлемовидную маковицу сняли и на ее место водрузили новую, барочную, вычурную по силуэту, с измельченной поверхностью, совсем не идущую к прекрасному, сдержанному облику здания. Думается, что реставраторы были правы, заменив эту барочную главу, ибо она только памятник пресыщения, памятник того безвремения в искусстве, когда спокойная линия, суровая сдержанность, благородная простота, даже выполненные в великих традициях классицизма, вытеснялись пышностью и помпезностью барокко, а лаконичные, монолитные памятники древней русской архитектуры казались чем-то низким и подлым хозяевам крепостной России, оторванным от родной почвы, от народа, пресыщенным и усталым, искавшим «утонченности» и «изощренности». Где уж тут было думать о народных истоках искусства, когда слова «народный» и «подлый» были для сильных мира сего равнозначны. Сейчас новая глава с прекрасным шлемовидным силуэтом украшает памятник.

Теперь надо сделать позакомарное покрытие, восстановить пятиглавие, и облик всего сооружения резко изменится, приобретя стройный и законченный вид. Завершить реставрацию необходимо.

Если бы еще открыть древние арки галереи! Но открывать их нельзя. Заложены они очень давно и понятно почему. Дождь и снег, заносимые в открытую галерею, разрушали здание. Конечно, памятник с открытыми галереями приобрел бы новую прелесть, но при этом неизбежно пострадали бы фрески 24. которыми расписана галерея Николы Надеина. Когда идешь под гулкими сводами галереи, невольно представляется прошлое. Вот отошла праздничная обедня. На высоком крыльце теснота, простой приходский люд спешит домой к воскресным пирогам, ио не торопятся именитые купцы. Людям праздник, гулянка, а их доля такая; надо повидаться со знакомцами, перекинуться парой слов о неотложных купецких делах. Из-за узорного резного портала пугливо выглядывает дьячок. Давно пора запирать двери, и дьячиха, чай. уже заждалась, но куда там — на галерее слово за слово начинается торг. 

[31]

— Не помяни имени господа бога твоего всуе,— шепчет дьячок, прислушиваясь, как божится, расхваливая свой товар, купец Надей. Дьячку ли не знать, сколько времени пролежал купецкий товар в подклете; видать, в том же подклете и совесть купца заржавела.

— Свежий товарец! Ей-богу, свежий! Намедни привезен.

Глядишь, и уговорил, и по рукам хлопнули. Ну конечно, такое дело без зелена вина не обойдется. А там кое-кто уже бредет, держась за стенку, елозит плечом по фрескам. Купцам сейчас не до духовных дел, а тем паче не до художества. Через короткое время кто-то, уже охмелев, валится на белокаменную резную скамью, кто-то, войдя в раж, гремит совсем простыми словесами.

Это не выдумка, не поклеп. До наших дней сохранился призыв церковных властей, увещевающий прихожан не торговаться, не пить вино и не ругаться непотребными слова на галерее храма.

Был призыв, значит, были и причины для его появления. И пусть вся галерея расписана на темы из жития Николы Чудотворца, купцам она служила для сугубо мирских дел.

А роспись и на галерее и внутри храма интересная, правда, подновленная и тем попорченная. Расчистка ее и другие реставрационные работы потребуют больших трудов и большого искусства реставраторов. Из внутреннего убранства храма, кроме росписи, интересен иконостас Благовещенского придела, прекрасный по рисунку и замечательный по технике исполнения. Он весь обложен свинцом. С Надеинским храмом связано предание, будто автором рисунка иконостаса главного храма был первый русский актер Ф. Г. Волков.

Правда ли это? Сказать трудно. Достоверно известно лишь одно, что иконостас исполнен в 1751 году, то есть как раз в то время, когда Федор Волков создавал в Ярославле первый русский публичный театр.

Но пышное великолепие иконостаса, сверкающего яркой позолотой, как-то совсем не вяжется с древним обликом храма, с древним письмом фресок, с их желтоватым, охристым тоном. Интересный сам по себе иконостас оказался чуждым всему духу старины, которым полон храм Николы. Мы можем высоко оценить и тонкое изящество резьбы иконостаса, и суровую прелесть фресковой живописи, но слияние этих столь разных струй воспринимается нами как неудачная попытка соединить несоединимое. Пожалуй, сейчас, когда и позднейшая резьба и древние фрески стали для нас стариной, мы отдадим предпочтение именно фрескам за ту строгость и сдержанность, за тот высокий накал вдохновения, которыми всегда отмечено подлинно высокое искусство.

Едва костромич Любим Агеев «со товарищи», собравшимися в его художественную артель из Ярославля, Москвы, Нижнего Новгорода и Костромы,

[32]

Церковь Николы Надеина

[33]

Церковь Николы Надеина

завершил роспись Николы Надеина, как на соседней улочке в 1644 году была воздвигнута церковь Рождества Христово

Есть среди русских сказок сказка про Царевну-лягушку, в которую колдовскими чарами была превращена Василиса Премудрая. Так и здесь было: на памятник большого, мудрого искусства надел Кащей Бессмертный лягушечью шкуру, заворожил его на века. Но, как и в сказке, рухнули чары кащеевы, так и с храмом Рождества было: сняли с него реставраторы цементную обмазку, прикрывавшую рельефный убор стен, уничтожили позднее, чуждое памятнику, крыльцо, восстановили древний столп, мощно, упруго поддерживающий угол здания, восстановили старинный рисунок окон — и вышла Василиса Премудрая из лягушечьей кожи, поразила, обрадовала людей своей красотой. Скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается: реставрационные работы продолжались долго, но сейчас памятнику возвращен аромат древности, аромат большого, настоящего искусства. 

[34]

Колокольня церкви Рождества Христова, слева сама церковь.

[35]

И еще одно чудо, чудо кузнечного искусства, горит, сверкает в небе над скромным приделом храма Рождества. Здесь нет оговорки, крест над приделом — памятник не только умения и мастерства, но и высокого искусства древних кузнецов, которые ухитрились сплести из тяжелого, грубого железа это прозрачное, легкое кружево.

А вот и другой узор, но совсем иного рода. По карнизу вокруг всего храма тянется изразцовый пояс, на нем выпуклой вязью 25 запечатлена своеобразная летопись о строителях церкви, купцах Гурьевых-Назаровых. И опять ни слова о подлинном строителе, который был большим художником, а если он же был и создателем построенной немного позднее колокольни, то своеобразие его таланта еще более разительно. Стоящая отдельно от церкви шатровая колокольня — памятник исключительный и нигде более не повторенный.

Казалось бы, что особенного? Мало ли шатровых колоколен на Руси? Много, да не таких! Памятник необычен — в нем слиты и проездные ворота, и надвратная церковка, и чудесный, пронизанный слухами, пустой изнутри и поэтому звучный, как скрипка, восьмигранный каменный шатер. Когда в проемах восьмерика гудели колокола, шатер переполнялся звуками и, вибрируя своими каменными гранями, придавал звону особую силу и звучность.

В старину колокольня стояла на линии ограды. Арки заложенных ранее ворот сейчас открыты. Частично открыты и арочки второго яруса, окружавшие сквозной галереей надвратную церковку.

Еще выше, на третьем ярусе, к колокольне вплотную примыкают две прямоугольные башенки, завершенные на каждой грани килевидной арочкой и увенчанные четырехскатными пирамидами шатров. Напротив, к двум другим углам четверика примыкают парные круглые столпы. Перехваченные на половине высоты пояском, несущие наверху узорчатые, заостряющиеся утолщения, они также совершенно своеобразны и не имеют нигде подобия, как и шатровые башенки. Эти сооружения неотделимы от всего здания в целом, и, глядя на это певучее каменное чудо, опять и опять задаешь себе вопрос: кто же был создателем этого уникального сооружения? Почему нигде больше мы не встречаем подобных приемов?

Быть может, ранняя смерть прервала творчество художника и не осталось у него ни учеников, ни последователей, а быть может, необычная дерзость замыслов, неукротимость таланта столкнулись с косностью, не угодили вкусам заказчиков, и хозяева сумели сломать крылья свежего и сильного дарования.

Кто знает. Камни молчат. Тайна строителя этого звонкого памятника, видимо, так и останется тайной, навсегда утонувшей в трехсотлетней пучине времени.

В самом центре современного Ярославля, там, где сейчас раскинулась многолучевая звезда Советской площади, три века тому назад стоял своеобразный купецкий городок, из-за башен, из-за каменных стен которого поднималась многоцветная, многокупольная, устремленная в небо двумя шатрами церковь Ильи Пророка (1650). 

[36]

На первый взгляд можно было подумать — монастырь, но за оградой стояли не кельи монахов, а торговые лавки да «анбары» с товарами. Ну и церковный подклет забыт не был и, как говорится, от добра ломился. Крепкое купецкое гнездо, и среди этой шумной торговой суеты, как слезинка алмаза в базарной пыли, чудесная Ильинская церковь. Если в церкви Николы Надеина впервые была намечена усложненная композиция храма, то полного развития, полного блеска она достигает три десятилетия спустя при постройке церкви Ильи Пророка. Именно в этом памятнике в полной мере был найден тот художественный образ храма, который можно назвать ярославским стилем. Усложненные приделами храмы были известны на Руси и раньше, достаточно вспомнить ни с чем не сравнимый мудрый композиционный узел Василия Блаженного, завязанный с гениальной силой Бармой н Постником, завязанный так, что ни одной детали нельзя стронуть с места, не нарушив единого архитектурного аккорда. И после такого величайшего достижения — решение подобной же задачи совсем, совсем по-иному.

Привольно раскинулся храм Ильи Пророка. Центральный куб окружен как бы случайными пристройками, но чем дольше вглядываешься, тем яснее и яснее видишь единство, и в этом единстве великолепное, поразительное многообразие.

С северо-востока открывается вид на алтарные апсиды. Тремя высокими полукружиями они вырастают из центрального куба здания, с боков к ним примыкают более низкие алтарные апсиды приделов. С севера — одно полукружие, с юга — два. Одинаковая высота объединяет их, а разное число разбивает симметрию, и чувствуешь, что это не случайность, чувствуешь, что художник хотел открыть с каждой стороны свой, новый, еще не повторенный облик единого храма. Действительно так! Достаточно взглянуть на памятник с юго-запада, и перед глазами развернется совершенно иная картина. Если с северо-востока виден шесть раз повторенный перелив светотени на полукружиях апсид, то с запада, в первую очередь, воспринимаешь две вертикали шатров: над колокольней и над маленьким угловым приделом. Все это разнообразие охвачено с севера и запада двухъярусной галереей, а с юго-запада — приделом, снаружи кажущимся продолжением все той же галереи. Нигде, ни в чем нет повторения. Вершины шатров находятся примерно на равной высоте — единство, но их основания находятся на разных уровнях, и высота шатров поэтому различна, различны они и по рисунку деталей. Два крыльца опять-таки почти едины по размерам и формам и совершенно различны в деталях. Они поставлены под прямым углом друг к другу: одно — на северном, другое — на западном фасадах. И здесь художник подчеркнуто, нарочито разрушает симметрию, только спокойный пятиглавый куб центрального храма строго симметричен. Видимый отовсюду и отовсюду одинаковый, он одинаково властно притягивает взгляд, заставляя ощущать срединный объем как основу всего здания. Каким привольем веет от всей этой такой свободной и причудливой, но строго увязанной композиции, привольем и радостью! Весь памятник нарядный, праздничный, он чужд суровому религиозному аскетизму. 

[37]

Церковь Ильи Пророка (вид с запада).

[38]

Церковь Ильи Пророка (восточная сторона).

[39]

Если и сейчас храм производит огромное впечатление, то поистине волшебным он был в старину: не белым, а многоцветным, с шатром над юго-западным приделом, сверкающим яркими изразцами, с северным приделом, на котором лишь недавно восстановлено покрытие в виде веселой стаи кокошников. Наконец, и покрытие главного храма было арочным, позакомарным. С каждой стороны тройные полукружия кровли создавали живописную игру светотени.

Надо отдать должное создателям «регулярного» плана города Ярославля 1778 года; они сумели увидеть в Илье Пророке зрительный центр города, и с того времени этот храм, подобно Углицкой башне, оказался в середине четырехлучевой звезды сходящихся к нему улиц. Но кто сумел понять художественную ценность памятника? Первый наместник Ярославского наместничества генерал-аншеф Мельгунов, настоявший на пересмотре бездарного плана 1769 года? Может быть. Только вряд ли екатерининский сановник снисходил до таких «мелких» деталей. Вернее, создателем плана 1778 года был какой-нибудь безвестный городской архитектор, знавший и любивший свой город, а Мельгунов лишь одобрил его замысел. Спасибо и за это, а имя?.. Что ж, ведь имени и самого строителя Ильи Пророка мы тоже не знаем.

В этом отношении больше повезло изографам — художникам, расписавшим храм. На западной стене хитрый узор старинной вязи хранит 15 имен костромских и ярославских мастеров 26, артель которых под началом Гурия Никитина и Силы Савина в удивительно короткий срок (с 17 июня 1680 года по 8 сентября 1681 года) расписала все огромное пространство срединного храма. Позднее, в 1697 году, расписан южный придел, и, наконец, в 1716 году ярославская артель Федора Игнатьева завершила роспись храма, покрыв ковром фресок стены галерей. Именно ковром. Трудно найти другое слово. Несмотря на такую длинную историю росписи, фрески, принадлежащие разным мастерам, удивительно гармонируют между собой. Будто солнцем пронизаны охристые, теплые тона живописи, будто вправду ожили ветхие церковные сюжеты.

...Вторая половина XVII века. Ушли в прошлое смутные времена польско-шведской интервенции, но на Руси неспокойно. Набатные вопли Соляного и Медного бунтов гремят над Москвой, народные восстания потрясают Псков, Новгород, Соловецкий монастырь. От непосильных поборов, от боярского своеволия голытьба бежит к Степану Разину на Волгу, где полыхают зарева крестьянской войны. В бесплодные формы церковного раскола выливается протест угнетенных масс, убежденных, что настают «последние времена».

Новые времена поднимаются над Русью! Уже нестерпимо жить в древнем средневековом мраке. Расправляет богатырские плечи русский народ. Каменный пояс Урала начинает отдавать русским людям свои сокровища. Мореходы и землепроходцы Дежнев и Попов, Поярков и Хабаров открывают дальневосточные земли, выходят к пределам величайшего материка земли.

Новые знания, новые думы тревожат сердца русских людей, и, разумеет- 

[40]

Фресковая роспись в Ильинской церкви.

[41]

Макет Соборного дома. 

ся, все это неизбежно как-то преломляется в самоцветных гранях искусства. Интерес к жизни, к природе, к человеку ломает застывшие каноны иконописи. И, право же, художника не столько интересует библейская легенда о воскрешении пророком Елисеем сына сонамитянки, сколько возможность почти реалистично изобразить картины жатвы, и жатвы не ветхозаветной, палестинской, а той, какую он видел на родных полях, жатвы русским серпом, с русскими приемами вязки снопов. За всем этим пророка Елисея можно даже не заметить, он где-то внизу, в углу фрески. И так повсюду. Интерес к живому человеку, к его труду. Все эти новые веяния смело и звучно врываются на стены Ильинской церкви. Отголоски своей, родной действительности явственно проступают сквозь библейские мотивы. Русские подвенечные уборы на женихе н невесте в живописной повести о браке в Кане Галилейской, и тут же, рядом, принадлежащие неведомо каким векам и народам колоннады, дворцы, шатры, всадники в золотых доспехах, в причудливых одеждах. И вся эта фантастика — в обрамлении тончайших по рисунку русских узоров. «Травами» расписаны подоконники, цветы и травы перевились в глубине дверных проемов, а сами кованые двери и паникадила, деревянная резьба иконостаса, резные шатровые царское и патриаршее места, перенесенные сюда из церкви Николы Мокрого, резьба по белому камню в порталах входов, изразцы и чеканка — памятники высокого мастерства многих и многих русских умельцев. Все это бесценные сокровища, ибо это — немногие остатки древнего народного искусства. Сколько таких бытовых предметов, которых коснулась рука народного гения, утрачены безвозвратно! Ведь здесь, на ярославской земле, когда-то теснились украшенные избы, красовались нарядные хоромы, пестрели высокие крыльца. Деревянное кружево обрамляло окна, свисало причелинами с крыш. Все превращено в пепел пожарами, рассыпалось трухой от сырости, от осенних дождей и весенних ростепелей. Поэтому особенно интересны сохранившиеся от того времени каменные жилые постройки. Их немного, их просто 

[42]

Современный вид Соборного дома.

мало, и каждая из них — уникальный памятник, достойный пристального внимания.

Высоко над Волгой сверкающий белыми стенами над потемневшими бревнами деревянных избушек горделиво поднимался Митрополичий дом. Ныне его чаще неправильно называют Соборным домом. Построенный около 1690 года для знаменитого ростовского митрополита Ионы Сысоевича, он является редчайшим образцом богатых каменных палат XVII века. Редчайшим! Кому под силу было построить такие хоромы! Ни посадские люди, ни купцы, конечно, не смели о чем-либо подобном и подумать. Даже государевым воеводам такая постройка была не по плечу, а митрополит построил. Дворец? Да, по масштабам XVII века большой дворец. Каким же могуществом обладала церковная организация, если могла создавать такие 

[43]

палаты и притом не для постоянного жилья, а лишь для наездов митрополита из Ростова в Ярославль. Со скольких вотчин, принадлежавших митрополии, шел доход на такую постройку? Это здание — свидетельство феодального могущества митрополита, наглядный памятник подневольного, крепостного труда и в то же время ценнейший памятник народного творчества.

Однако при взгляде на эти палаты возникает чувство неудовлетворенности. Что-то должно быть по-другому!

Действительно, реставрация, проведенная в 1920 году после пожара, удалила третий этаж, надстроенный в 1831 году и уродовавший здание, восстановила узорные, выложенные из фигурного кирпича наличники окон, вернула зданию его нарядный и в то же время достаточно скромный, сдержанный декор, свидетельствующий о большом вкусе зодчего. Но все же реставрация не была завершена.

Из двух крылец ныне существует только одно. На снимке можно видеть в середине здания на уровне второго этажа проем двери. Так и просится сюда высокое нарядное крыльцо, такая характерная деталь русской архитектуры. С другой стороны здания крыльцо, существовавшее до последнего времени, было исключительно убогим. Одновременно с реставрацией Спасского монастыря было перестроено и крыльцо Митрополичьего дома. И хотя о формах его можно спорить, хотя низ крыльца, отделанный решеточкой из тоненьких планок, явно не идет к сдержанному декору здания, все же следует радоваться, что больше не существует этого лаза, который безобразил древний памятник.

Сильнее всего портит здание крыша. Ее формы безвкусны и безлики настолько, что трудно даже понять, как умудрились покрыть такой примитивной крышей памятник высокого зодчества.

Палаты хороши не только снаружи, но и внутри, где многое сохранилось от старины, начиная с огромных сводчатых подвалов и лестниц, проходящих в толще стен, и кончая маленькими арочками дверей, соединяющих залы. Жаль, конечно, что второй этаж потерял свои сводчатые перекрытия, но даже и в этом виде внутренние помещения создают впечатление подлинной древности. Будто неуловимо, чуть слышно шепчут старинные камни о труде и творчестве тех людей, которые в дыму курных изб, где проходила их жизнь, находили образы каменных дворцов, умели создавать их так, что и через столетия поколения потомков поражаются высоким мастерством и высоким художественным вкусом зодчих.

[44]

Цитируется по изд.: Рапов М. Каменные сказы. Сокровища древней русской архитектуры Ярославской области. Ярославль, 1972, с. 30-44.

Примечания

24. Фреска — стенная монументальная живопись, исполнялась по свежей штукатурке водяными красками. Краски закреплялись о процессе схватывания штукатурки, и живопись становилась чрезвычайно прочной, способной сохраняться веками. При выполнении фресковой живописи ежедневно штукатурили лишь такую часть стены, какую художник мог расписать за день, таким образом все изображение создавалось постепенно из отдельных окончательно завершенных кусков, это очень усложняло работу художника, требуя от него безошибочного мастерства.

25. Вязь — старинное декоративное письмо с переплетающимися буквами.

26. Имена художников, или, как говорили в те времена, изографов: Гурий Никитин, Сила Савин, Дмитрий Семенов, Василий Кузьмин. А. Тимофеев, Петр Аверкиев, Марк Назаров. Василий Миронов, Фома Ермилов. Тимофей Федоров. Иван Петров, Иван Андреянов. Иван Иванов, Филипп Андрея нов и Степан Павлов.