Алжирский Алжир (де Голль)

Алжирский Алжир (де Голль)

By Вячеслав РУМЯНЦЕВ on

Шарль де Голль

«Алжирский Алжир»

Итак, предстояло идти по пути, начертанному моим решением предоставить алжирцам право быть хозяевами своей судьбы. Ликвидация мятежа «баррикад» показала, что армия верна своему долгу в тех случаях, когда с вершины Государства я отдаю ей необходимые приказы. В то время я лучше, чем когда-либо, видел, что необходимо предпринять. Менее, чем когда-либо, я сомневался в том, что именно мне надлежит свершить это. Но так же, как и всегда, мне было необходимо содействие французов.

Мусульманская масса алжирского населения укрепилась, безусловно, во мнении, что именно от генерала де Голля она может ждать справедливости и мира. Однако, думая так, она не высказывала этого вслух. Руководители Фронта национального освобождения [ФНО] заявляли, что в принципе не возражают против переговоров. Но они не приступали к ним, окаменев в своей подозрительности, своих крайних суждениях и своих разногласиях. Все заставляет полагать, что и во Франции рассчитывают только на меня, как на единственного человека, который в состоянии решить эту проблему. Но Франция сумеет доказать это только тогда, когда она сможет высказаться. Из рядов оппозиции ни сторонники «французского Алжира» не смогут навязать мне сохранение статус-кво, ни коммунисты не сумеют принудить меня к подчинению. Однако перспектива свободного самоопределения разжигает бешенство первых и вызывает ту же систематическую враждебность вторых, которую они проявляют по отношению ко мне в любом случае. Политические партии, считая в сущности, что я иду правильным путем и что мне не надо мешать, не решаются заявить об этом во весь голос и не перестают выступать с критикой и с оговорками. Почти все люди, политически объединившиеся вокруг меня ради национального обновления, продолжают твердо поддерживать меня. Но многие среди них считают слишком горькой чашу неизбежного. Большинство чиновников и военных, которым надлежит в Алжире или в Париже исполнять мой план, убеждены в необходимости моей власти и понимают, что должны ей подчиняться. Но не так-то легко отказаться от столь привычных иллюзий в отношении Алжира. Несомненно, министры действуют в соответствии с полученными от меня ука-

[080]

заниями. Но большинство их просто смиряется с такой необходимостью. Сам Мишель Дебре с полнейшей лояльностью принимает все мои предложения и, конечно, прекрасно понимает, что государство может слушаться только голоса разума. Но он страдает и не скрывает этого. В то утро, когда я дал ему прочесть перед моим официальным выступлением текст моей речи, в которой я предвидел, что «настанет день, когда появится Алжирская республика», — он позволил своей печали вылиться наружу.

В результате ответственность за столь большое и мучительное предприятие лежит безраздельно на мне. Пусть будет так! Но в силу того, что в стране нет достаточно мощного политического течения за осуществление этой цели, и учитывая сохранившиеся еще возможности повстанцев, я вынужден продолжать идти намеченным путем не скачками, а размеренным шагом, открывая сам каждый этап этого пути и лишь после того, как тщательно подготовлю его практически и психологически. Мне постоянно приходилось работать над тем, чтобы оставаться хозяином положения в данный момент, чтобы ничто — ни политические интриги, ни нападки прессы, ни давление из-за границы, ни волнения в армии, ни мятежи местного населения — не могло заставить меня изменить намеченный путь. Дважды в самые решительные моменты, чтобы исключить возможность возврата к прошлому, я призывал народ одобрить мои решения, отбросив в сторону всякие расчеты, трудности и компромиссы. Короче говоря, я старался вести дело так, чтобы постепенно привести настроения французов в соответствие с интересами Франции, избегая малейшего разрыва национального единства.

Сразу же после алжирского кризиса, я направил все усилия на консолидацию достигнутого. К парламенту, созванному 2 февраля 1960 года на чрезвычайную сессию, была обращена просьба предоставить правительству специальные полномочия для упорядочения администрации и юстиции как в том, что касается их организационной структуры, так и относительно положения конкретных лиц, поскольку необходимость этого продемонстрировали недавние события. Парламент сразу проголосовал за эти специальные полномочия, и социалисты не преминули заявить, что осуществление этих специальных полномочий надлежит проводить лично президенту республики, что, однако, не помешает им в дальнейшем поставить мне в вину мою «личную власть». Правительство рассталось с двумя министрами. Прежде всего, с Жаком Сустелем. С 1940 года и вплоть до того дня, когда я, 12 лет спустя, удалился от всех дел, этот талантливый человек, блестящий интеллектуал, страстный политик находился рядом со мной. Мой уход с политической арены предоставил его самому 

[081]

себе. Будучи назначенным генерал-губернатором Алжира, он стал свидетелем в 1954 году начала восстания, очевидцем страшных зверств, человеком, к которому неслись мольбы и приветствия «черноногих». Сделавшись их человеком, он стал также сторонником «французского Алжира», как они это понимали. И если в силу наших старых отношений я тем не менее первоначально ввел его в состав правительства — именно тогда наемные убийцы ФНО старались уничтожить его, — то дальнейшее развитие событий сделало для меня невозможным сохранить его на посту министра. Одновременно расстался со своим портфелем и Бернар Корню-Жантий, хотя он и не был столь открыто связан с движением, но поддерживал его. С другой стороны, поскольку Пьеру Гийома теперь было поручено руководить нашей политикой в области науки, атомными и космическими проблемами, военным министром стал Пьер Месмер. Само собой разумеется, алжирские дела я сохранил непосредственно за собой. Специальный совет по Алжиру, созданный для рассмотрения этих проблем и секретарем которого при мне был Бернар Трико, принял решения, в частности, о необходимых перемещениях некоторых крупных чиновников и военных руководителей, о роспуске «территориальных частей», ставших со времени «баррикад» основным элементом волнений и даже восстаний, о ликвидации при штабах частей «бюро по психологической деятельности», созданных в свое время для информации командования относительно умонастроений населения, но превратившихся под влиянием некоторых военных теоретиков — сторонников активных действий в рассадники подстрекательств и волнений.

С 3 по 7 марта 1960 года я в сопровождении министров Месмера и Тернуара, генералов Эли, Лаво и Шаля вновь посетил нашу алжирскую армию. Я проехал от востока до запада, побывав в самых уязвимых местах наиболее активных зон: Хаджер-Мафруше, Катине, на перевале Таменту в Батне, Менаа, Барике, Омале, Сук-эль-Хемисе, Улед-Муссе, Бир-Рабалу, Богари, Поль-Казеллесе, Тиарете, Зенате, Зарифете, на высоте 811, в Суани и Монтаньяке. Я выслушивал на месте доклады и давал указания, проводил дни и ночи с войсками, не останавливаясь ни в одном городе и не допуская в свою свиту ни одного корреспондента. Я старался придать этой поездке исключительно военный характер. Но это значило планировать, не учитывая способностей прессы к измышлениям и ухищрениям. Следуя своей склонности рассматривать все события с низменной и анекдотической точек зрения, она окрестила как «турне полевых кухонь» контакт, который генерал де Голль установил с бойцами. Но кроме того, не понимая, что если я и вел Францию к освобождению от алжирской пробле-

[082]

мы, то одновременно я хотел, чтобы наши силы были хозяевами положения на этой территории до тех пор, пока я не приму решение вывести их оттуда, пресса представила мои призывы к действию, с которыми я обращался к воинским частям, как внезапный поворот в моей политике. Ибо солдатам, ежедневно рискующим жизнью и иногда приносящим ее в жертву ради «чести французского оружия», я, естественно, говорил, что борьба не окончена, что она может еще продолжаться долгие месяцы и до тех пор, пока она ведется, армия должна повсюду искать, побеждать и уничтожать противника. Правда, уточняя свою цель, я говорил, что результатом будет «алжирский Алжир», но это наступит по решению и с помощью французской нации. Однако тенденциозное освещение моего визита подогрело политические и журналистские страсти, что вызвало со стороны руководителей Фронта национального освобождения воинственные заявления, добавив тем самым лишние трудности в и без того трудное дело осуществления моей задачи.

Между тем в конце мая в Алжире состоялись кантональные выборы. Это было важным событием, ибо впервые генеральные советы обновлялись на основе единой избирательной коллегии для всего населения, а правительство намеревалось создать из выбранных депутатов специальные комиссии, которые помогали бы властям на всех уровнях административного аппарата, особенно потому, что ФНО категорически запретил мусульманам участвовать в голосовании, а различные организации активистов обратились с аналогичным призывом к европейскому населению. Тем не менее число принявших участие в голосовании достигло 57% зарегистрированных избирателей, что, учитывая множество отсутствовавших и, как правило, малый интерес населения к подобного рода вещам, говорило о существенном успехе. Мусульмане в подавляющем большинстве проголосовали за списки тех кандидатов, которые заявляли о своей верности политике де Голля. Что касается «черноногих», то они отдали свои голоса главным образом сторонникам «французского Алжира», но значительная их прослойка, именовавшая себя «либералами», выбрала кандидатов противоположного направления. Из этого я сделал вывод, что наступил момент сделать очередной шаг к миру.

14 июня, обращаясь к нации с изложением общего развития обстановки, я заявил: «Гений века изменяет условия нашей деятельности и в заморских территориях и подводит нас к тому, чтобы положить конец колониализму... Совершенно естественно чувство тоски по былой Империи, подобно тому как можно сожалеть и о мягком свете керосиновых ламп, о величии парусного флота, об очаровании эпохи экипажей. Но что поделаешь? Нет 

[083]

политики, стоящей вне реальности». Затем я перешел к жгучей теме: «И Алжир? Ах! Я никогда не считал, что смогу с минуты на минуту решить проблему, стоящую 130 лет... Но 16 сентября открылась прямая и ясная дорога, ведущая к миру... Единственным выходом из этой сложной и мучительной драмы является предоставление алжирцам права самим решать свою судьбу». И заканчивая, я сказал: «Еще раз я обращаюсь от имени Франции к руководителям восстания. Мы ожидаем их здесь, чтобы положить почетный конец все еще продолжающимся сражениям... После чего будет сделано все для того, чтобы алжирский народ получил возможность высказаться в спокойной обстановке. Ему одному надлежит решать. Но я уверен, что он примет здравое решение добиться в союзе с Францией и в условиях сотрудничества со всем Сообществом преобразования алжирского Алжира в братскую, процветающую страну».

20 июня в Мелен, префектуру, куда мы разрешили им явиться, прибыли Али Буменджель и Мохаммед Бен Яхья. Мне достаточно хорошо известно, что те, кто их послал, вынуждены были успокаивать страсти своих активистов внешней непримиримостью, бороться за единство собственного комитета и делать уступки любопытству международной галерки, чтобы надеяться на достижение соглашения в результате этого первого контакта. К тому же руководящий центр ФНО публично объявил, что эти два эмиссара посылаются только для уточнения условий, на которых делегация во главе с «Председателем Временного правительства Алжирской республики» Ферхатом Аббасом сможет встретиться здесь с французским правительством. Эти условия в том виде, как они были изложены Буменджелем и Бен Яхьей их собеседникам, генеральному секретарю по алжирским делам Роже Морису и генералу Гастэну, должны были в обязательном порядке включать: прямые переговоры между Ферхатом Аббасом и генералом де Голлем; гарантию того, что членам делегации, участвующим в переговорах, на нашей территории и даже в Париже — а почему бы и нет? — будет предоставлена возможность принимать и посещать кого им заблагорассудится, выступать с различного рода публичными декларациями и беседами; введение в состав делегации Бен Беллы и его товарищей, находящихся на острове Экс, которые должны быть ради этого освобождены. Им, естественно, ответили, что все это немыслимо до тех пор, пока они не прекратят сначала все боевые действия и покушения, что генерал де Голль, в частности, не станет разговаривать с главарем бунтовщиков в то время, как стреляют по его солдатам в Алжире и убивают его соотечественников, гражданских лиц, повсюду, даже на улицах Парижа. Мы готовы договориться об условиях «прекра-

[084]

щения огня» и затем об условиях самоопределения, предполагая и ожидая, что и французы и алжирцы обязательно проголосуют за него. Если делегаты ФНО со своей стороны намерены вести такие переговоры, то им будут предоставлены все возможности для сношения с Тунисом. Проходившие в течение восьми дней переговоры не дали никаких результатов, кроме одного, на мой взгляд, впрочем, весьма существенного: посланцы восставших открыто обратились с просьбой принять их на территории метрополии для ведения переговоров, получили согласие на это и на протяжении длительного времени вели переговоры с представителями правительства. После этого представители Франции и ФНО вежливо расстались, высказав обоюдную уверенность, что они встретятся вновь.

5 сентября я четко разъяснил представителям прессы, куда мы идем, в каком духе действуем и ради какой цели. Предоставив им точную информацию о состоянии дел: управление коммунами находится в руках муниципальных советов, причем теперь большинство мэров — мусульмане, департаментскими делами заправляют генеральные советы, все 13 председателей которых тоже мусульмане, региональные дела находятся в руках комиссий из депутатов, причем три четверти их также будут мусульманами, — я говорю о том будущем, которое определится в скором времени после выборов в Алжире: «Во всяком случае, я уверен, что алжирцы захотят иметь алжирский Алжир. По-моему, единственный вопрос, который встает, это вопрос о том, будет ли этот Алжир алжирским против Франции... или в ассоциации с ней». Что же касается условий проведения голосования, в результате которого алжирцы примут решение, то я заявляю, что они должны быть выработаны при участии «всех течений», что совершенно очевидно означает, что правительство будет вести переговоры с ФНО. Затем я повышаю накал своей речи: «Я не настолько слеп или несправедлив, чтобы недооценивать силу движения израненных душ и пробужденных надежд, которое привело Алжир к восстанию... Полностью осуждая покушения на гражданских лиц и считая эпизодические стычки, к которым сейчас свелись боевые действия, напрасными страданиями, напрасной тратой времени и крови... тем не менее я признаю храбрость, проявляемую бойцами... И я уверен даже, что после окончания последних стычек ветер, который подует над израненным Алжиром, будет ветром братства ради сотрудничества и ради мира». Пресс-конференцию я закончил следующими словами: «Я слышу с разных сторон: «Только де Голль может решить проблему. Если он не решит ее, то этого не сделает никто». А если так, тогда пусть позволят мне действовать!»

[085]

Два месяца спустя я снова выступаю по этому вопросу. Действительно, я уже готов был определить дату референдума, и его приближение вызвало многочисленные волнения. Так, руководители восстания заявили в Тунисе, где они обосновались, что не признают законным никакое голосование в Алжире до тех пор, пока на его территории будет находиться французская армия. Так, в связи с этим было отмечено значительное увеличение числа покушений ФНО в метрополии на французов и на мусульман, сторонников Мессали Хаджа. Так, в Алжире «черноногие» активисты организовали антидеголлевские демонстрации, воспользовавшись приближением 11 ноября. Так, в Национальном Собрании Франции впервые после 1958 года обсуждение бюджета проходило в условиях жарких споров, отражавших нетерпение и беспокойство. Но я, выступая с обращением к нации 4 ноября, сознательно держусь весьма решительно и уверенно. «Встав снова во главе Франции, — сказал я, — я решил от ее имени идти по пути, который ведет не к Алжиру, управляемому французской метрополией, а к алжирскому Алжиру. Это значит, к освобожденному Алжиру... такому Алжиру, которым, если этого захотят сами алжирцы — а я думаю, они этого захотят, — будет управлять собственное правительство со своим аппаратом и своими законами». Я повторяю, что «завтрашний Алжир, такой, каким он выйдет после самоопределения, может быть построен либо вместе с Францией, либо против нее» и что «Франция не станет сопротивляться решению, которое будет определено голосованием, каким бы это решение ни было». Снова я предлагаю руководителям внешней организации повстанцев «принять без всякой дискриминации участие в переговорах относительно предполагаемого референдума, а затем в предвыборной кампании по референдуму, которая будет проходить в условиях полной свободы, и, наконец, в контроле за ходом голосования. Единственное мое условие — заключить соглашение о прекращении огня». Но я категорически отвергаю их претензию на то, чтобы прийти к власти только с помощью автоматов, после того как Франция выведет свои войска, и без предварительного всеобщего голосования о дальнейшей судьбе Алжира под тем предлогом, что они уже сейчас являются «правительством Алжирской республики». «Да, настанет день, когда появится такая республика, но пока что она еще никогда не существовала». Далее я перешел к критике тех людей у нас, которые «стремятся создать беспорядки, могущие взволновать общественное мнение... Таким образом, две враждебные своры, свора бесплодной неподвижности и свора пошлого отступления, приходят в ярость и тянут в противоположные стороны, причем и та и другая тянут Алжир и Францию к катас-

[086]

трофе». Не деликатничаю я и с иностранцами, которые используют эту проблему в пропагандистских целях. «В то время как Советская империя, являющаяся самой страшной империалистической и колониальной державой, какие когда-либо были известны, работает над расширением своего господства, в то время как коммунистический Китай стремится прийти ей на смену, в то время как гигантские расовые проблемы сотрясают многие районы земного шара, в частности Америку, против Франции не только выступают с угрожающими заявлениями угнетатели Востока, но появляются тенденциозные комментарии и в свободном мире... Для противодействия подобным попыткам агитации внутри страны и за ее пределами... существует Государство! Есть правительство, которое я назначил и которое выполняет свои задачи с примерной преданностью и умением... Есть парламент, который обсуждает, осуществляет законодательную власть, контролирует... Исполнительная и законодательная власть перестали быть тесно переплетенными, что позволяет правительству проявлять необходимую инициативу и иметь свободу действий... Есть глава государства, на которого конституция налагает обязанности, доминирующие над всем». Я заканчиваю: «Республика стоит твердо. Ответственные лица находятся на своих постах. Вся нация будет призвана принять окончательное решение. Француженки, французы, я рассчитываю на вас. Вы можете положиться на меня!» Впрочем, в аналогичном плане я выступал в 1960 году во время поездок по провинции: в Лангедок — в феврале, в Нормандию — в июле, в Бретань — в сентябре, в Альпы — в начале и в конце октября. Все проявляли горячее одобрение.

Однако добрые слушатели, к которым были обращены мои предупреждения, реагировали так, как могли. Руководители Фронта национального освобождения опубликовали коммюнике по поводу референдума: «Совершенно очевидно, что речь идет о том, чтобы предоставить Алжиру статут, дарованный свыше... чтобы помешать алжирскому народу высказаться за независимость». Поэтому они заклинают мусульманское население не участвовать в голосовании. Во Франции коммунисты заявляют: «Голосовать «да» — это значит сказать «нет» миру!» Активисты повсюду создают свою оппозицию. В Алжире они создают «Фронт французского Алжира», в который сразу же вступает более 200 тысяч человек. Аналогичная организация, «Национальный фронт за французский Алжир», создается в метрополии. Можно было полагать, что на следующий день после моего выступления большинство чиновников в Алжире станет на сторону раскольников. Однако только один из них подал в отставку, правда занимавший один из самых важных постов, и был немедленно 

[087]

уволен. Но многие другие открыто выражали свое несогласие. 11 ноября неистовствующая толпа демонстрировала по улицам, грабила здания и избивала представителей сил порядка. На следующий день взорвалось несколько пластиковых бомб; организаторами взрывов на этот раз были ультра. В Париже маршал Жюэн дал знать, что, несмотря на пятидесятилетнюю дружбу, связывавшую его с генералом де Голлем, он намерен протестовать, как лицо самого высокого военного звания страны и как алжирец, против идеи оставить на произвол судьбы наших братьев-алжирцев. В Сен- Себастьяне, куда уже завели его планы, генерал С алан заявил прессе: «Я говорю «нет» этому алжирскому Алжиру... Уже сейчас необходимо, чтобы каждый выполнил свой долг... Время уверток ушло в прошлое». На начавшемся процессе по делу «баррикад», по обвинению Лагайярда, Сюзини, Демарке, Переза и Ронда военный трибунал, проявив снисходительность, граничащую с сообщничеством, сразу предоставил обвиняемым временную свободу, что дало им возможность бежать в Испанию, откуда они смогут при желании нелегально вернуться в Алжир.

Но я со своей стороны ускоряю движение вперед. 16 ноября мое решение провести уже в начале января референдум, по которому французский народ предоставит или не предоставит алжирцам право на самоопределение, было принято Советом Министров, который вскоре установил дату референдума и сформулировал поставленный на голосование вопрос. Тем временем я принял множество алжирских влиятельных лиц, в особенности недавно избранных мусульман: мэров крупных городов, сенаторов, председателей генеральных советов; все дали мне ясно понять, что конечным решением может быть только соглашение с Фронтом национального освобождения, ибо без этого никакое алжирское правительство невозможно. 22 ноября Луи Жокс был назначен государственным министром по алжирским делам, так что теперь правительство в его лице могло постоянно посещать Алжир. На следующий день генеральный делегат Поль Делуврие, лояльность которого никогда не подлежала сомнению, но который проявлял признаки крайней усталости, был заменен Жаном Мореном. 5 декабря, перед тем как подписать декрет, призывающий избирателей к урнам, Мишель Дебре изложил в Национальном Собрании политику правительства в отношении Алжира, которая обсуждалась депутатами в течение двух дней. Наконец, 9 декабря я снова вылетел на «Каравелле» в Алжир, где намеревался посетить несколько населенных пунктов и выступить перед командным составом армии. Вместе со мною вылетели Луи Жокс и Пьер Месмер. Повсюду мне докладывали о положении и представляли соответствующих лиц: Жан Морен — если дело каса-

[088]

лось гражданской области, генерал Крепен — если дело касалось военной области. Крепен уже полгода назад заменил генерала Шаля, ставшего верховным командующим союзнических сил в Центральной Европе.

Моя инспекционная поездка протекала бурно. В Алжире и Оране, куда, однако, я не намеревался заезжать, «Фронт французского Алжира» приказал провести всеобщую забастовку и закрыть магазины. Воскресенье 11 декабря стало кровавым днем в этих городах, где произошли столкновения между двумя колоннами демонстрантов, французов и мусульман, и где силы порядка были вынуждены открыть огонь. Прибыв 9 декабря в Аин-Темушен в департаменте Оран, я констатировал недоброжелательное отношение большинства «черноногих». Если встреча в Тенезаре и Тлемсене была более благожелательной, так это потому, что там арабам не помешали принять в ней участие. Но на следующий день, посетив в департаменте Алжир Блиду, Шер- шелл, Зеддин и Орлеанвиль, я опять окунулся в атмосферу напряженности. Местные французы молча провожали меня глазами, тогда как мусульмане не осмелились выйти из своих домов. Наоборот, в Кабилии, где число европейских жителей незначительно, все население высыпало на улицы. Так, в Тизи-Узу в противоположность моему прошлогоднему визиту значительная толпа кабилов собралась вокруг ратуши, чтобы услышать и приветствовать меня. Такой же прием ждал меня в Акбу. После этого я прибыл в Бужи, департамент Константина; здесь произошли серьезные столкновения между представителями обоих слоев населения около здания префектуры, где я остановился ночевать. 12 декабря через Сетиф и Телергму я прибыл в Орес, колыбель и цитадель восстания. Я ходил пешком по улицам Арриса, Кеф-Мессары, Бискры, и меня повсюду сопровождали приветливые толпы. 13 декабря я проехал от Тебессы до Бона по заградитель-ной линии вдоль тунисской границы, не услышав ни единого выстрела. В Уэнзе я посетил железорудные копи, где работа шла полным ходом, и меня приветствовали многие шахтеры. Наконец, в Боне, перед отъездом, я в последний раз собрал офицеров. Как Гамбьез — в Оранском округе и Везине — в Алжирском, так и генерал Гуро представлял мне офицеров Константинского округа по мере моего проезда. Все слышали, как я четко и ясно заявил, что Алжир получит право на самоопределение, чтобы дать понять, что я, их начальник, наметил свою цель и не изменю ее. Я говорил достаточно громко, чтобы они услышали и поняли, каким национальным бедствием явилось бы непослушание солдат и, наоборот, насколько важно будет примерное соблюдение дисциплины. Покидая алжирскую землю, я выслушал последнее 

[089]

приветствие от генерала Гуро. «Мой генерал! — сказал он крайне взволнованно — Я отвечаю перед вами за себя и за моих подчиненных!»

То, что протекало перед моим взором на протяжении пяти дней, что я выслушал и что проникло в мое сознание, создало у меня четкое впечатление о действительном положении в Алжире в момент, когда голосование по вопросу о самоопределении должно было сорвать последние покровы. Война почти закончена. Военный успех достигнут. Боевые операции свелись практически к нулю. Главное место теперь занимает политика, и в этой области две группы населения отстоят друг от друга дальше, чем когда-либо: масса мусульманского населения убеждена, что она имеет право на независимость и что рано или поздно она ее добьется; европейское население в своем большинстве полно решимости любой ценой не допустить этого. Поэтому существовал все нарастающий риск, что восстание и покушения изменят свое направление. В этих условиях следовало предвидеть, что активисты «французского Алжира», на какие бы крайности они ни пошли, получат поддержку большинства «черноногих» и широкое сообщничество в рядах полиции, местной администрации и местных судебных органов. Равным образом надо было предполагать возникновение более или менее серьезных инцидентов в результате того, что отдельные воинские части включали в свой состав группу офицеров, которые считали Алжир неотъемлемым завоеванием Франции. Все же я не сомневаюсь, что в конечном счете армия в целом останется верной дисциплине и что за мной пойдет масса населения Франции. Но самое главное — для меня очевидно, что продолжение теперешнего положения чревато только новыми беспорядками, даже несчастьями для нашей страны, короче, что настало время покончить с ним.

До референдума я еще трижды обращался к нации. Кто же, действительно, может лучше объяснить грозящую опасность, чем тот, на ком лежит вся ответственность? 20 декабря я заявил: «Французский народ призван высказаться, одобряет ли он мое предложение, чтобы алжирское население само решало свою дальнейшую судьбу... Тем самым Франция берет на себя торжественное обязательство согласиться с моим решением. Она принимает это обязательство в соответствии со свойственной ей гениальностью освобождать других, когда наступает соответствующий момент... Она принимает его с надеждой, соответствующей ее интересам, что в дальнейшем она будет иметь дело не с неоднородным и взбунтовавшимся Алжиром, а с Алжиром умиротворенным и отвечающим за себя... Поэтому я прошу француженок и французов открыто и в массе своей сказать "да"». На 

[090]

этом же я настаивал 31 декабря в своем новогоднем выступлении. «Одобрите, — говорил я, — предложенный вам проект подавляющим большинством голосов. Этого прежде всего требует здравый смысл... Кроме того, если, к несчастью, ответ страны будет отрицательным или неопределенным или если многие воздержатся от участия в голосовании, то какие же плачевные последствия повлекут за собой такое бессилие и такой раскол! И наоборот, если референдум станет потрясающей демонстрацией согласия, тогда нация, ее правительство, ее парламент, ее администрация, ее армия получат нужное направление для дальнейшей деятельности и четкую цель, к достижению которой надо стремиться! Тогда алжирцам станет ясно их будущее! Тогда иностранные державы будут предупреждены: Франция знает, чего хочет!» И чтобы не было никакой двусмысленности относительно моих намерений, я добавил, что от результатов голосования зависит, буду ли я продолжать выполнение взятой на себя задачи или же откажусь от этого. Именно так я закончил свой призыв 6 января: «Француженки! Французы!.. По правде говоря, — кто ж этого не знает? — все зависит от каждого из вас, от каждого из вас и от меня».

8 января 1961 года нация, как я ее просил об этом, откровенно и в массовом масштабе отвечает мне. Из 27,5 млн. зарегистрированных избирателей проголосовало более 21 млн. 15,5 млн. человек сказали «да», 5 млн. — «нет», то есть большинство положительных ответов достигло 76% голосовавших. Результат тем более поразителен, что ответ «нет», за который горячо ратовали сторонники «французского Алжира» и Коммунистическая партия, давал, кроме того, возможность проявиться всякого рода недовольствам и злопамятству. В Алжире из 4760 тысяч зарегистрированных избирателей к урнам пришло 2800 тысяч. Этот процент голосовавших — 59! — знаменателен в тех условиях, когда руководители восстания заклинали воздержаться от голосования, а миллион избирателей находился вдали от своих коммун. Проголосовали «да» 1920 тысяч человек — 70%, «нет» — 790 тысяч человек.

Итак, свершилось! Французский народ, предоставив свободу своей колонии, дает алжирцам право располагать своей судьбой. Нет никаких сомнений в том, что последние выберут независимость. Остается довести дело до конца таким образом, чтобы они сделали это в тот момент, который мы выберем сами, и чтобы возведение их территории в ранг государства было провозглашено нами. Поэтому будет необходим окончательный референдум. Но мы, французы, можем спросить себя, не будет ли лучше сознательно отказаться от Алжира, этого «ящика огорчений», отозвать оттуда нашу администрацию, наших педагогов, прекратить 

[091]

экономическую деятельность, закрыть кредиты, сконцентрировать официально вокруг Алжира и Орана жителей, желающих остаться французами, выслать в Алжир проживающих во Франции алжирцев и следить издали в качестве сторонних наблюдателей за жизнью страны, которая отныне перестанет быть чем-то для нас, — короче, действовать так, как будто в колонизации, словно в любви, «победа — это умение вовремя удалиться». Кстати, такое полное отделение, губительное для Алжира, не будет губительным для нас, и мне пришлось откровенно учитывать и такую возможность. Однако, оценив все, я продолжал верить, что можно поступить лучше: добиться создания ассоциации, взаимовыгодной и для Франции, и для Алжира.

Но в этом отношении ничто из намеченного и даже при случае принятого голосованием не может быть осуществлено, если те, кто борется за независимость, не примут самого активного участия в проведении этого в жизнь. Ибо отныне алжирцы, даже если в настоящее время далеко не все из них открыто следуют за ними, будут признавать их своими руководителями. В общем, речь шла о том, чтобы привести Фронт национального освобождения к соглашению с нами, чтобы после прекращения боевых действий гражданам обеих стран можно было предложить решить путем голосования одновременно и вопрос о создании независимого алжирского государства, и вопрос об установлении договорных отношений между этим государством и Францией.

Я не сомневался, конечно, что прежде, чем такие переговоры могли завершиться успехом, и даже прежде, чем они могли начаться, мы должны были встретить от противной стороны проявление многочисленных колебаний, предубеждений и желания поторговаться. Благодаря налаженной разведывательной информации мы знали довольно хорошо, что представляет собою организм, называвший себя «Временным правительством Алжирской республики», чтобы понять, насколько противно самой структуре этой организации быстрое принятие конструктивных решений. И не потому, что у руководителей восстания имелись сомнения в необходимости для будущего алжирского государства поддерживать преференциальные отношения с Францией. Впрочем, поднимая знамя восстания, такие люди, как Ферхат Аббас, Крим Белькасем, Буменджель, Бен Хедуа, Буларуф, Ахмед Франсис и другие, были слишком пропитаны нашими идеями, слишком привязаны к нашим ценностям, слишком хорошо сознавали, что географические, исторические, политические, экономические, интеллектуальные и социальные условия их страны связаны с нашей страной, чтобы вовсе не желать сотрудничества в будущем. Но подозрительность, которую они испыты-

[092]

вали по отношению к французским официальным инстанциям, какими они знали их в прошлом, сомнения в искренности и прочности моего правительства, возникавшие у них при чтении нашей прессы, отсутствие необходимой компетентности в области практической деятельности, характерной для них самих, наконец, соперничество, существовавшее между различными руководителями, проявлявшееся все сильнее по мере приближения перспективы реальной власти, вынуждали их придерживаться тактики пустой словесной пропаганды. Они опасались сопоставления мнений и точных обязательств, которые предполагают действительные переговоры.

Однако как долго еще могли они уклоняться от этих переговоров? Что бы там они ни говорили, результаты референдума 8 января стали теперь решающим фактором и буквально прижали их к стене. Они, впрочем, уже поняли, что мировая общественность сделала из этих результатов соответствующие выводы. Они констатировали, что правительства Туниса и Марокко — а содействие этих стран было необходимо им как для подготовки воинских частей за пределами своей страны, так и для связи с сопротивлением внутри страны — с нетерпением ждут окончания войны. Они не могли не знать также, что даже макизары джебелей задают себе вопрос, почему продолжаются их ужасные испытания теперь, когда предложения генерала де Голля сделали их беспредметными. Уже в июне 1960 года руководители того, что повстанцы называли IV вилайей, то есть вилайей алжирского округа, потребовали переговоров о прекращении огня против их банд. Я дал указание доставить их в величайшей тайне в Париж и лично с уважением принял этих делегатов: двух «военных», Си Салаха и Си Лакдара, и одного «политика», Си Мохаммеда. Увидев и выслушав меня, они высказали горячее желание достичь соглашения, были совершенно уверены, что смогут увлечь на правильный путь большинство своих товарищей, и, несмотря на мои предостережения, энергично уверяли, что смогут добиться молчаливого согласия руководителей «Фронта». Правда, после многих месяцев передвижений по маки и, без сомнения, не без вмешательства высшей организации «политический» руководитель приказал убить двух «военных». Но сам факт этой попытки говорил о том, насколько мои предложения пошатнули моральный дух повстанцев.

В феврале 1961 года, отвечая на запрос, поступивший к нам из Швейцарии от эмиссаров «Фронта», я счел своевременным послать в Люцерн официозного представителя. Им должен был стать такой человек, чтобы у противной стороны не возникло сомнения в том, что он действительно выражает мой взгляд на

[093]

вещи. Согласно моим инструкциям, он должен был дать понять собеседникам, что моя цель заключается совсем не в том, чтобы Франция цеплялась за Алжир, а, наоборот, чтобы освободить ее от этого груза, и что я освобожу ее любым способом. Следовательно, именно алжирцам надлежит сделать так, чтобы Франция продолжала помогать им, если они считают эту помощь необходимой. Жорж Помпиду вместе с Брюно де Лессом спокойно вел переговоры с 20 февраля по 5 марта с Али Буменджелем и Тайебом Буларуфом. После этого обмена мнениями мы предложили «Фронту», и он на это согласился, начать наконец настоящие переговоры на нашей территории одновременно о прекращении огня, об условиях проведения предстоящего референдума и о будущем Алжира. После этого начался целый ряд встреч в Эвиане, продолжавшийся затем в Люгрене, возобновленный потом в Руссе и закончившийся в Эвиане. В результате девятимесячных переговоров была выработана конвенция, согласно которой французский народ признавал полную независимость Алжира и заменял тесным сотрудничеством господство, существовавшее на протяжении 130 лет после захвата страны. Но до того, как мы достигли этого соглашения, на сцене, где разыгрывалась эта драма, периоды спокойствия сменялись периодами острых кризисов.

Президент Бургиба со своей стороны сразу понял, что референдум 8 января открывает выход, результаты которого будут иметь крайне важные последствия для Туниса. Он попросил встречи со мной. Мы провели вместе день 27 февраля в Рамбуйе. Моим собеседником был борец, политический деятель и глава государства, широта взглядов и амбиции которого выходили далеко за пределы его страны. С давних времен Бургиба был сторонником независимости Туниса, а это вынуждало его преодолеть собственные многочисленные внутренние противоречия. Он беспрестанно выступал против Франции, с которой его связывали, однако, культура и чувство привязанности. В Тунисе он сверг режим бея и стал на сторону революции, хотя был сторонником традиционных, непреходящих ценностей. Он принял сторону великого арабского и исламского дела, хотя сам был свободомыслящим человеком и воспитан в западном духе. В частности, Бургиба поддерживал восстание в Алжире, хотя и опасался в дальнейшем тягостного появления по соседству нестабильной республики. И если он захотел нанести мне визит, то специально ради того, чтобы сказать, что он одобряет мою деятельность, направленную на переговоры с алжирцами, и что он желает сыграть роль посредника в ходе предстоящих переговоров. Но одновременно и для того, чтобы добиться некоторых привилегий для Туниса в момент, когда Алжир получит их так много. 

[094]

Хабиб Бургиба прежде всего поставил вопрос о Бизерте. Он просил эвакуировать эту базу. Я напомнил ему, что еще в 1958 году, отдав проприо моту * приказ о выводе войск с территории Туниса, настаивал на сохранении морской базы впредь до нового решения. Сохранение базы было к тому же оговорено в состоявшемся тогда между нами обмене письмами. С тех пор французы отказались от использования для своих войск арсенала, предоставили тунисцам административное управление городом и не возражали против ввода и их войск в город. На самом деле присутствие нашего незначительного гарнизона и ремонтные работы, осуществлявшиеся там на наших военных кораблях, шли только на пользу Бизерте. «Во всяком случае, — сказал я президенту, — это положение не будет продолжаться долго. Правда, в условиях современной напряженности в международных отношениях, когда НАТО не прикрывает Туниса и последний намерен оставаться нейтральным, Франция не сможет оставить на произвол вражеского нападения эту военную базу, которая благодаря своему расположению в центре Средиземного моря может представлять чрезвычайно важное стратегическое значение. Но, как вы знаете, мы заканчиваем изготовление для Франции атомного оружия. Как только мы станем располагать атомными бомбами, условия обеспечения нашей безопасности изменятся коренным образом. В частности, мы сможем тогда полностью гарантировать свою безопасность, что бы ни произошло в Бизерте после нашего ухода оттуда. Поэтому вы можете быть уверенным, что мы покинем Бизерту в течение предстоящего года». «Я охотно учитываю ваши слова, — ответил мне Бургиба. — В таком случае я не настаиваю на немедленном решении проблемы». Он повторил это во время официальной встречи, которая состоялась затем в присутствии Мишеля Дебре, Мориса Кув де Мюрвиля, Мохаммеда Масмуди и Садука Мокаддема.

Но вопрос о Бизерте был для президента только обходным маневром, с помощью которого он намеревался подойти к главному. Больше всего он мечтал о том, чтобы территория его страны была увеличена за счет некоторых районов Сахары, если, как это можно было предположить, эта огромная пустыня когда-нибудь станет частью суверенного Алжира. Естественно, под этим скрывалось стремление заполучить нефть. На территории Туниса ее не нашли. Но как раз французы нашли и эксплуатируют гигантские запасы нефти по соседству, в районе Хасси-Мессауд и Эджеле. Нельзя ли исправить границу таким образом, чтобы Тунис

____

* По собственной инициативе (лат.). — Прим. ред. 

[095]

получил часть нефтеносных земель? Это, с точки зрения Бургибы, было бы тем более справедливо, что разграничение между Сахарой и южными районами бывшего регентства было проведено в свое время весьма приблизительно и спорно. Но я не могу согласиться на рассмотрение этой просьбы президента. Для нас, французов, разведка недр и добычи нефти в Сахаре станет завтра основным элементом нашего сотрудничества с алжирцами. Почему мы должны заранее сорвать это сотрудничество, передав другим территорию, которая может отойти к Алжиру? И если мы пойдем на уступку Тунису, то как разгорятся марокканские страсти из-за Колон-Бешара и Тиндуфа, не говоря уже о тех притязаниях, которые могут возникнуть у Мавритании, Мали, Нигера, Чада и Ливии. К тому же в наших интересах определить, когда наступит момент, условия рациональной эксплуатации сахарской нефти с одним владельцем. Безусловно, мы понимаем, какие преимущества хотели бы получить соседние страны от разработки этих богатств и какое участие они готовы принять в этом деле. Именно поэтому мы заканчиваем строительство нефтепровода для перекачки части нефти Эджеле в тунисский порт Сехиру, где мы построим нефтеперегонный завод. С другой стороны, мы предлагаем граничащим с Сахарой странам создать вместе с нами, а в дальнейшем — вместе с суверенным Алжиром объединение по разведке, добыче, вывозу и продаже найденных в пустыне нефти и газа и того, что будет найдено в дальнейшем. Но ничто не оправдает нас, если мы пойдем на расчленение территории. Бургиба без всякого удовольствия выслушал этот решительный отказ. Однако наши переговоры оставили у меня впечатление достаточно откровенных и сердечных бесед, и я смог сказать ему в минуту прощания: «Я с доверием смотрю на дальнейшее развитие наших отношений». Он горячо поддержал эту мысль.

Накануне внезапно скончался король Марокко Мохаммед V, с которым меня связывала двадцатилетняя дружба. Я был признателен ему от лица Франции за то, что во время войны в самые тяжелые дни он оставался верен своим обязательствам и не сдался после нашего первоначального поражения на уговоры Гитлера порвать с Францией, как и устоял позже перед подстрекательством Рузвельта, советовавшего ему во время конференции в Анфе разорвать договор о протекторате. За то, что в дальнейшем он олицетворял тот большой вклад, который внесло Марокко бойцами и ресурсами в дело нашей победы, я наградил его высшим орденом Освобождения. Со своей стороны марокканский суверен был всегда благодарен мне за то, что, сохранив суверенитет и честь Франции, я позволил и Марокко сохранить свой суверенитет и свою честь. Он был очень чувствительно тронут тем отно-

[096]

шением, которое я демонстрировал ему в Северной Африке, а затем в Париже. Он разделял мои намерения превратить франко-марокканские отношения в тесное сотрудничество между двумя суверенными государствами. Наконец, он был признателен мне за мои заверения в симпатиях и понимании, с которыми я обратился к нему, когда в 1953 году его сослали на Мадагаскар, и он не забыл, что два года спустя я тайно принял его после возвращения из Тананариве и сказал ему: «Ваше величество, вы страдали. Я поздравляю вас. Подвергнув вас такому испытанию, вам оказали услугу. Ибо надо выстрадать, чтобы стать великим!» После моего возвращения к кормилу государственной власти между нами возобновились отношения доверия. Предоставляя алжирским повстанцам, укрывшимся на его территории, только те послабления, которых требовала элементарная арабская солидарность, он оказывал давление на руководителей восстания, понуждая их вступить на мирный путь. Во всяком случае, я был уверен, что, пока он находится на троне, затруднения, с которыми мы столкнемся в Марокко, будут незначительными.

Внезапная кончина Мохаммеда V могла вызвать серьезные трудности. Ибо были основания опасаться, что из-за волнений в марокканских политических кругах проблема наследования может привести к большим потрясениям внутри страны. Но ничего подобного не случилось. Молодой принц Хасан немедленно проявил инициативу и властно утвердился на троне своего отца. Сколь бы ни были загадочны планы нового короля в вопросах национального суверенитета Марокко, он намеревался сохранить особые отношения с Францией. В общем мы могли рассчитывать на то, что Марокко, как и Тунис, будет отныне поощрять алжирский «Фронт» поступать здравомысляще, иначе говоря, будет стараться склонить его к переговорам.

На следующий день после референдума, вне зависимости от секретных контактов, которые подготовляли переговоры, но в предвидении их, стороны высказали публично свои точки зрения. 16 января 1961 года Временное правительство Алжирской республики еще раз заявило, что готово вступить в переговоры с французским правительством. Оно заявило устами Ферхата Аб- баса и Буменджеля во время их визита в Малайзию 2 февраля, что самоопределение требует предварительной эвакуации французской армии из Алжира. Во Франции многие алжирские парламентарии-мусульмане, в том числе все сенаторы, впервые сорганизовались в Демократическое алжирское объединение и открыто потребовали переговоров с Временным правительством Алжирской республики. С другой стороны, многочисленные признаки свидетельствовали о том, что назревал серьезный кризис, 

[097]

подготовляемый активистами. 25 января генерал Шаль заявил, что уходит в отставку, ибо не согласен с политикой правительства. В марте военный трибунал, хотя бегство в Испанию зачинщиков дела «баррикад» уже само по себе было насмешкой над правосудием, выносит по этому делу приговор, отличающийся скандальной снисходительностью. Политические элементы, придерживающиеся точки зрения «интеграции», группируются в Венсенне под руководством Жака Сустеля в комитет, в манифесте которого утверждается: «Это мы — сторонники закона, это власти его нарушают!» В Алжире и Оране различного рода команды ультра создают подпольную «Организацию секретной армии» (ОАС). В метрополии, как и в Алжире, удваивается число покушений с применением пластиковых бомб, организуемых этой ОАС, принимающих форму угроз или наказаний деятелей парламента и государственной администрации, а также представителей сил порядка. Чувствуя неумолимую угрозу возникновения опасного ветра, я сам 11 апреля во время пресс-конференции излагаю свои намерения более открыто, чем когда-либо раньше.

Заметив, что «Алжир стоит нам дороже — это самое меньшее, что можно утверждать, — чем он дает нам», я повторил, что «Франция с большим хладнокровием рассматривает решение, согласно которому Алжир перестанет ей принадлежать... и не чинит никаких препятствий тому, чтобы алжирское население само решило создать государство, которое возьмет на себя все заботы об их стране». Я подтвердил свою убежденность, что «это государство будет обладать полным внешним и внутренним суверенитетом». Впрочем, не военные успехи ФНО заставляли меня говорить именно так. «Действительно, было время, когда от восстания ежедневно гибло около 50 человек, а теперь средняя цифра потерь — 7—8 человек, в том числе 4 или 5 мусульман... Однако события убедили меня в справедливости того, что я утверждал на протяжении 20 лет, без всякой радости, естественно, но с уверенностью, что это служит интересам Франции». Далее я напомнил о том, что сделано мною для деколонизации, а затем заявил: «Если я сделал все это, то не только вследствие широкого движения за освобождение, охватившего весь мир из конца в конец в результате Второй мировой войны и ее последствий... но также потому, что мне представляется противоречащим современным интересам Франции и ее новому призванию стремление сохранять обязательства и тяготы, которые несовместимы с тем, чего требует ее могущество и слава». После этого я требую от руководителей восстания начать переговоры. «Безусловно, аппарату, специально созданному для нужд восстания, довольно трудно с минимумом необходимой искренности и в желательном плане 

[098]

перейти к таким вопросам, как вопросы мира, создания государства и экономического развития страны. Но эти руководители, учитывая, что не они властвуют над территорией, где хозяином положения остается наша армия, учитывая свою огромную ответственность за успех дела и то влияние, которым они пользуются у мусульман, учитывая, что они, по-видимому, призваны играть большую роль в новом рождающемся Алжире, сумеют, по- моему, перейти в конце концов к положительным действиям».

Сказано все! В последующие дни с высоты двадцати трибун во время поездки в Аквитанию и Перигор я повторяю изложение моих доводов, которые толпа приветствует бурными аплодисментами. Таким образом, имеются в наличии все условия, чтобы «Фронт» не мог больше медлить с ответом на полученное приглашение. Но до этого я должен быть готов к тому, что ультра перейдут в наступление, избрав в качестве мишени мою персону и мою власть.

В первые часы 22 апреля мне становится известно, что генерал Шаль, тайно прибывший в Алжир на боевом самолете военно-воздушных сил, только что положил начало восстанию. Осуществляя план, подготовленный кучкой полковников: Аргу, Бруаза, Гардом, Годаром, несколько полков парашютистов перешло на его сторону, что позволило ему арестовать генерала Гамбьеза, командующего Алжирским армейским корпусом генерала Вези- не, префекта полиции Рене Жаннена, а также находившегося там с инспекционной поездкой министра Робера Бюрона, захватить основные административные здания и добиться поддержки определенной части штаба и отдельных элементов администрации и полиции. Он нашел на месте генералов Зеллера и Жуо, а генерал Салан немедленно присоединился к нему. Вместе с этими тремя заговорщиками Шаль создал своего рода директорию, которая провозгласила осадное положение и взяла на себя функции правительства во всех областях. На первый взгляд казалось, что эта группа может увлечь за собой значительную часть армии и административного аппарата. Ведь совсем недавно Шаль блестяще командовал ими. До него Салан осуществлял на месте всю полноту власти. Зеллер и Жуо были соответственно начальниками штабов сухопутных и военно-воздушных сил, и последний, выходец из Орана, пользовался там большой популярностью. Это означало, что вне зависимости от привязанности к идее «французского Алжира» и духа авантюризма, свойственного отдельным частям, эти лица могли повсюду среди командного состава армии и среди рядовых обнаружить рефлексы подчинения и личные связи, необходимые для того, чтобы навязать свой авторитет. С другой стороны, то, что бунтовщики выступили против меня и 

[099]

моего правительства, арестовали представителей государственной власти, провозгласили, что «лица, непосредственно принимавшие участие в деле отказа от Алжира и Сахары, предстанут перед военным трибуналом, специально созданным для рассмотрения преступлений против безопасности государства», отрезало им все пути и вынуждало идти на самые крайние меры. Поэтому я не закрывал глаза на то, что эта бешеная попытка имеет все шансы воспользоваться моментом внезапности в Алжире, и ожидал, что ее инициаторы попытаются предпринять экспедицию против Парижа, воспользовавшись сообщничеством на месте и всеобщей пассивностью, и постараются утопить власть в своем восстании. Я принимаю решение. Необходимо ликвидировать раскол без переговоров и промедления, утверждая по всей строгости законность, стоящую на моей стороне, требуя от народа выступления на стороне закона, от армии — соблюдения дисциплины.

Для того чтобы достигнуть этого немедленно на месте, уже утром 22 апреля государственный министр Луи Жокс и генерал Олье, ставший начальником Генерального штаба после того, как генерал Эли достиг предельного возраста, были посланы, сколь это ни было рискованно, в Алжир. Там они объявят свои приказы колеблющимся частям. Именно об этом сразу объявил по радио Мишель Дебре, заявивший, что «правительство решительно намерено заставить всех уважать волю нации... и что все руководители в Алжире должны подчиняться только главе нации: генералу де Голлю». В тот же день было прекращено морское и воздушное сообщение с Алжиром. В метрополии приступили к превентивным арестам. В первую очередь были арестованы подозрительные лица из числа военных. Совет Министров объявил о введении чрезвычайного положения и немедленно передал в суд дело о руководителях восстания. На следующий день, проконсультировавшись, как это требовалось по закону, с премьер- министром, а также с председателями сената, Национального Собрания и Конституционного совета, причем все, обеспокоенные положением дел, согласились с моим мнением, я решил применить статью 16 конституции. Поэтому, что бы ни случилось, я смогу немедленно и без всякого посредничества принять меры, которые потребуются для ликвидации угрозы нашему обществу. В то же время каждый тем самым поймет на примере главы государства, что недопустимо пренебрегать своим долгом. 

Однако в воскресенье 23 апреля стало ясно, что Шаль добился некоторых успехов. На его сторону перешло около 15 полков, в большинстве парашютисты. Мнимый «Верховный командующий» смог арестовать генерала де Пуйи, командующего Оранским армейским корпусом, который, стараясь образумить Шаля, 

[100]

согласился встретиться с ним при условии, что ему будет сохранена свобода. После мучительных терзаний генерал Гуро, командующий армейским корпусом Константины, перешел на сторону восставших. К ним также примкнули генерал Биго, командующий военно-воздушными силами в Алжире, генерал Пети, заместитель командующего войсками в Сахаре, и генерал в отставке Гарди, в прошлом генеральный инспектор легиона. С большим трудом Луи Жокс и генерал Олье смогли вернуться в Париж, пробираясь через Тлемсен, Константину и Бон. В Алжире и Оране появилась милиция ОАС, одетая в специальную форму; она взяла под контроль полицейские комиссариаты и тюрьмы, освободила заключенных активистов и приступила к арестам. Однако в восемь часов вечера я в полной парадной форме появился перед камерами телевидения и перед микрофонами радио, чтобы объявить урби эт орби * что принимаю на себя полную ответственность.

«Власть бунтовщиков установлена в Алжире с помощью военного переворота. У этой власти есть видимость: четверка генералов в отставке. Есть и реальность: группа офицеров — сторонников старого порядка, честолюбивых и фанатичных. Эта группа и эта «четверка» умеют действовать быстро. Но они видят нацию и весь мир лишь сквозь извращенную призму своего бешенства. Содеянное ими ведет прямым путем к национальной катастрофе... И чьих рук это дело? Увы! Увы! Это дело рук тех людей, чей долг, честь и смысл жизни состоит в том, чтобы служить и повиноваться... От имени Франции я приказываю, чтобы все средства, повторяю, все средства, были брошены на то, чтобы преградить путь этим людям, пока они не вынуждены будут сдаться... Я запрещаю всем французам, и в первую очередь всем солдатам, выполнять их приказания... Уделом этих узурпаторов должно стать лишь то, что предусмотрено всей строгостью закона... Перед лицом несчастья, обрушившегося на наше отечество, перед лицом угрозы, нависшей над Республикой... я принял решение применить статью 16 конституции. Начиная с сегодняшнего дня я буду принимать в случае необходимости непосредственно меры, которых, на мой взгляд, потребуют сложившиеся обстоятельства. Одновременно я заявляю, что и сегодня, и завтра, что бы ни произошло, я буду хранить доверенные мне нацией законность и Республику вплоть до окончания срока моего мандата или до того момента, пока у меня не иссякнут силы или не прекратится моя жизнь, и приму все необходимые меры, чтобы за-

____

* Ко всеобщему сведению (лат.). — Прим. ред. 

[101]

конность и Республика сохранились и после меня. Француженки, французы! Помогите мне!»

Меня услышали все и всюду. В метрополии не было человека, который бы не слушал мое выступление. В Алжире работали миллионы транзисторных приемников. Начиная с этого момента раскольники стали наталкиваться на местах на пассивное сопротивление, усиливающееся с каждой минутой. Правда, в тот вечер правительство, осажденное тревожными предупреждениями со всех сторон, могло считать возможной высадку бунтовщиков близ Парижа и потому предупредило всех, кого было нужно, о необходимости преградить им путь, а также привело в готовность силы порядка, которыми располагает столица. Однако уже на следующий день стали умножаться признаки поражения Шаля. Измена Гуро в Константине не увлекла за ним его подчиненных. Генералы Ленюйе в Константине, Айере в Боне, Желио в Сетифе сохранили верность долгу, как и генерал Фурке, командующий авиацией округа. В Кабилии генерал Симон спустился на равнину, чтобы избежать участия в бунте. В Алжирском округе генерал Арфуйю, которого Жокс, будучи здесь проездом, назначил командующим корпусом вместо захваченного в плен генерала Везине, укрепился в Медеа, где перегруппировал оставшиеся верными правительству войска. Если в Оране генерал Гарди, поддержанный полковником Аргу, установил с помощью парашютистов власть бунтовщиков, то в Тлемсене генералы Перрота и Фуко преградили бунтовщикам доступ в эту зону. В Сиди-бель-Аббесе, центре расположения Иностранного легиона, полковник Бротье восстановил дисциплину. Адмирал Кервиль, командующий военно-морскими силами, направился в Мерс-эль-Кебир и затем, покончив с мучившими его вопросами, поступил мудро, выйдя в море, а морская база не дала бунтовщикам увлечь себя. Ни один из боевых кораблей, патрулировавших побережье, не проявил стремления перейти на сторону бунтовщиков. В самом Алжире мобильная гвардия, собранная в казармах, отказалась подчиняться приказам узурпаторов. Кроме того, на всей территории росло число солдат, унтер-офицеров и офицеров, выражавших свой отказ принимать участие в бунте. Поскольку солдаты действительной службы проявляли в этом вопросе с каждым часом все большую непреклонность, «квартет» бунтовщиков объявил о готовящемся сокращении их срока службы, но не добился этим прекращения недовольства. Дело дошло до того, что солдаты полков вторжения, которых ранее вовлекли в «скверную авантюру», стали проявлять признаки колебания и даже отхода от бунтовщиков. Вечером в понедельник 24 апреля четыре мятежных генерала решили появиться на «Форуме», куда 

[102]

было созвано население, чтобы выслушать их. Хотя они говорили, что уверены в победе, хотя Шаль провозгласил, «что они находятся здесь, чтобы сражаться, страдать и, если потребуется, умереть», хотя толпа приветствовала их, тревога витала над этим сборищем «черноногих».

25 апреля абсурдная и отвратительная попытка восстания провалилась, причем ни та, ни другая сторона не начала боевых действий. В Константине Гуро заявил, что он ошибся и что он снова возвращается под мое подчинение. В Оране парашютисты уходят из города, чтобы вернуться в места расположения своих частей, Гарди и Аргу исчезают, и генерал Перрота вновь берет на себя командование всем военным корпусом. Из аэропортов Блида и Мэзон-Бланш вылетели самолеты «Норд», которые могли бы, говоря техническим языком, переправить в Париж мятежников — отряды коммандос. Все самолеты приземлились в метрополии по приказу правительства. В Алжире собрались зуавы, чтобы «направить генералу де Голлю заверения в своей преданности»; возле Ла Редут произошла демонстрация новобранцев-летчиков под лозунгами «Да здравствует де Голль!»; мобильная гвардия, выйдя из своих казарм в Тагарэне, заняла основные перекрестки, ликвидировала штаб ОАС и снова овладела помещением Центрального комиссариата. С наступлением темноты в алжирской столице на стороне бунтовщиков остался только 1-й полк парашютистов Иностранного легиона, еще удерживавший здание генерал-губернаторства и квартал Риньо, в котором находились остатки штаба бунтовщиков. К полуночи была освобождена радиостанция, и женщина-диктор объявила: «Закон и порядок вот-вот будут восстановлены в Алжире». Вскоре после этого «четверка», которую ждали исполненные тревоги гражданские лица на «Форуме», появилась на знаменитом балконе. Поскольку их микрофоны оказались обесточенными, они не могли заставить себя слушать. Да и что они могли сказать? Зеллер в штатском платье затерялся в толпе. Он сдался через несколько дней. Вместе с последними легионерами, покидавшими город, распевая припев песенки Эдит Пиаф «Я ни о чем не сожалею», Салан и Жуо в военном грузовике бежали в лагерь Зеральда. Затем они ушли в подполье руководить деятельностью ОАС. Что касается Шаля, то сразу после полудня он послал офицера к военному министру с заявлением о покорности, но потом изменил намерение и в конце концов к утру сдался жандармам. Немедленно отправленный в Париж, он был помещен в тюрьму Санте.

Крах этого предприятия изгнал витавший в умах призрак военного вмешательства с целью захвата государственной власти или по меньшей мере навязывания ей сохранения статус-кво в 

[103]

Алжире. Будучи, в конце концов, уверенным в послушании армии и в том, что страна последует за мной, я, естественно, испытывал удовлетворение, видя, что кризис решительно ликвидирован. Но тем не менее я был и опечален до глубины души разбазариванием ценностей, происшедшим во время этого предприятия, и особенно утратой крупных руководителей, организовавших его, и некоторых исполнителей. Жокс немедленно отправился на место, чтобы восстановить порядок в полиции и администрации. На долю сопровождавшего его Месмера выпала тяжкая задача распустить, переформировать и наказать части, принимавшие участие в бунте.

Но хотя закон и суров, он является законом, и необходимо, чтобы правосудие выполнило свой долг. Какая инстанция должна судить главарей бунта? Ни один гражданский суд не компетентен. Обычный военный трибунал не достигнет желаемой цели, и к тому же то, что произошло во время суда над участниками дела «баррикад», заставляет опасаться и в данном случае бессилия с его стороны. Вот почему в силу статьи 16 конституции создается для ведения суда над основными обвиняемыми Высший военный трибунал. Его председателем назначается такой авторитетный и квалифицированный судья, как Морис Патен, председатель Уголовной коллегии Кассационного суда. В составе трибунала 9 судей — 5 военных и 4 гражданских. Обвинителем будет выступать Генеральный прокурор при Кассационном суде. 29 мая начинается судебный процесс по делу Шаля, Зеллера и Гуро. Через три дня вынесен приговор. Мера наказания — 15 лет тюремного заключения первым двум, 10 лет третьему, снисходительно учитывая их прежнюю службу, и то, что они сами сдались властям без кровопролития, и, наконец, то, что эти люди руководствовались в своих ошибочных действиях — я это знаю, я чувствую — отнюдь не низменными побуждениями.

После того как в суде разыгрался эпилог этого злополучного заговора, прошел еще год, прежде чем достигнутое принципиальное решение алжирской проблемы получило воплощение на практике. Конечно, отныне сражения свелись до редких и незначительных стычек. И все же последующие дни были не менее тревожными. Бесконечно затягивались переговоры из-за нерешительности, честолюбия и соперничества руководителей ФНО; по указанию президента Тунисской республики против наших войск в Бизерте и на сахарской границе была начата внезапная и ничем не оправданная агрессия. Оасовцы совершали бесчисленные преступления с целью установить в Алжире и распространить на метрополию подпольную власть террора; мусульмане прибегали к мерам защиты, особенно в Алжире и Оране, борясь против тех, кто убивал их; и, наконец, стало проявляться недоброжелатель- 

[104]

ное отношение французских политических партий, которые, увидев, как исчезает призрак подрывной деятельности военных и на горизонте вырисовывается выход из драматического положения, перестали сдерживаться, — вот чем была наполнена политическая жизнь страны и моя собственная. Но у меня было хорошее оружие для борьбы со всеми этими противниками: латы, в которые меня одело доверие народа, и меч, каким явилась уверенность, что я иду по единственно верному пути.

20 мая 1961 года в Эвиане встретились делегации обеих сторон. Правительственную делегацию возглавлял Луи Жокс, делегацию «Фронта» — Крим Белькасем. Чтобы наглядно подчеркнуть, что речь идет о заключении мира, я принял накануне несколько знаменательных мер. Нашим войскам было предписано соблюдать месячное перемирие, что означало отказ с их стороны предпринимать какие-либо наступательные действия и намерение ограничиваться только тем, чтобы отбрасывать противника в случае, если он нападет. Одна дивизия полного состава и несколько эскадрилий военно-воздушных сил были выведены в метрополию. Было освобождено 6 тысяч мусульман из общего числа 10 тысяч, осужденных в Алжире за участие в повстанческом движении. Ахмед Бен Белла и его товарищи по заключению были переведены с острова Экс в замок Тюркан. Переговоры длились 9 месяцев; промежутки между четырьмя официальными фазами переговоров были заполнены официозными встречами, и мы не переставали проявлять одновременно точность, терпение и твердость. Впрочем, такая позиция соответствовала характеру Луи Жокса, на которого было возложено ведение переговоров. Он страстно желал добиться соглашения, но понимал, что это соглашение должно быть приемлемым, следовательно, разумным. Поскольку его трудоемкие обязанности генерального секретаря правительства, а затем министра заставили его на протяжении последних 20 лет находиться в центре государственных дел, он полностью охватывал многочисленные политические, экономические, финансовые, социальные, административные, школьные и военные вопросы, возникавшие в связи с созданием алжирского государства на базе французского государства и в связи с дальнейшим тесным сотрудничеством между ними. А так как Жокс был человеком добрым, он заботился о том, чтобы подготавливаемые соглашения облегчили положение населения, и прежде всего европейского населения, поставленного сменой власти в особенно тяжелые условия. Поскольку он был предан делу национального обновления, то стремился сделать так, чтобы на освобождении Алжира лежал отпечаток достоинства и великодушия Франции. 

[105]

Но для того, чтобы мы согласились предложить Алжиру режим ассоциации, а не предоставить его самому себе, необходимо выполнение определенных условий. Необходимо решение о глубоком слиянии между ним и метрополией в общечеловеческой, культурной и экономической областях; чтобы во всех сферах обмена применялся принцип наибольшего благоприятствования; чтобы товары ввозились и вывозились на основе взаимного освобождения от таможенного обложения; чтобы валюта обеих стран принадлежала к зоне франка; чтобы граждане каждой из этих стран имели возможность по своему усмотрению свободно посещать другую страну, проживать там, где им заблагорассудится, работать по своей специальности, свободно ввозить и вывозить обратно свое имущество. Необходимо было дать французам, проживающим в Алжире, прочные гарантии в том, что им будет обеспечена неприкосновенность личности, имущества, гражданских прав, их образа жизни, их языка, их школ и т.д. независимо оттого, согласятся ли они, оставаясь французами, стать алжирскими гражданами, получив при этом в обязательном порядке свою долю участия в государственных делах, администрации, юстиции, или же они, оставаясь в Алжире, предпочтут со-хранить французское гражданство и в этом случае должны поль-зоваться правами, предусмотренными специальной конвенцией о проживании французских граждан в Алжире. Необходимо было добиться, чтобы огромные капиталовложения Франции в разведку, добычу и перевозку сахарской нефти сохранились за ней в настоящее время и чтобы она получила на будущее преимущественное право на разведку и промышленную разработку новых источников топлива. Необходимо было добиться, чтобы серия космических и атомных испытаний, которую мы начали в пустыне и которая имела архиважное значение, была доведена до конца, как предусматривалось планом, что требовало сохранения на месте нашего военного и технического аппарата. В обмен на это мы готовы были взять на себя обязательства оказывать преимущественную помощь развитию Алжира, предоставляя ему каждый год крупную финансовую субсидию, продолжая осуществление нашего «Плана Константины», оказывая содействие развитию ряда отраслей путем участия наших технических специалистов, принимая все большее число алжирских студентов и рабочих, предоставляя Алжиру достаточное количество педагогов для всех ступеней системы народного просвещения, чтобы элита алжирцев формировалась в рамках французской культуры, а народ получал образование на французском языке. 

Но мы хотели, чтобы эта историческая операция, состоявшая для Франции в том, чтобы предоставить Алжиру суверенитет и 

[106]

право ответственности, а для Алжира — в том, чтобы принять на себя и то и другое, а для обеих сторон — в том, чтобы сохранить широкую солидарность, была осуществлена сознательно и демократическим путем. Поэтому не может быть соглашения, если до этого не прекратятся бои. И не будет независимости Алжира и ассоциации между обеими странами до тех пор, пока решения об этом не будут приняты населением Франции и Алжира путем голосования. И не будет иного суверенного правительства Алжирской республики, кроме законно избранного, если даже предвидеть переходный период, на протяжении которого будет сохраняться верховная власть Франции. Кроме того, французская армия останется в Алжире до тех пор, пока новое государство не докажет своей способности выполнять взятые на себя обязательства.

Чтобы достичь всего этого, нам придется преодолеть в ходе переговоров горы подозрительности и пропасти заносчивости, за которыми укрывается ФНО. Ибо при обсуждении любого вопроса ФНО видит с нашей стороны намерение сохранить непосредственное господство над Алжиром или по меньшей мере предлог для вмешательства в дела Алжира, тогда как мы именно хотим от этого избавиться. Поэтому, готовясь к соглашению, ФНО накапливает предварительные условия. Ссылаясь поочередно то на «законность» своей власти, то на единство алжирской нации, то на целостность своей территории, он требует, то чтобы предписание о прекращении огня было отдано лишь после того, как будет достигнута договоренность по всем прочим вопросам; то чтобы наши силы предварительно покинули территорию Алжира; то чтобы руководящая организация повстанцев предварительно получила реальную власть в стране; то чтобы мы не требовали специального статута для французского населения Алжира; то чтобы мы отказались от особых прав в Сахаре. Со своей стороны, чтобы преодолеть эти препятствия и добиться главного, мы пользовались теми неоспоримыми аргументами, которые давали нам реальные преимущества, имевшиеся у нас в руках. Для того чтобы текст и осуществление соглашения начинались с прекращения огня, а не с передачи власти; чтобы самоопределение было результатом референдума во Франции, а затем в Алжире, а не результатом одной только клятвы, произносившейся когда-то на Сумаме *; чтобы алжирская власть явилась также результатом выборов, а не результатом революционного декрета, мы предоставляли нашим собеседникам выбор между щедрой и плодотворной помощью Франции и хаосом, который возникнет в Ал-

_____

* Нижнее течение реки Сахель в Африке. — Прим. ред. 

[107]

жире в случае нашего ухода. Чтобы добиться гарантий для «черноногих», соответствующих их правам и оставляющих возможность для сотрудничества между двумя группами населения, мы напомнили о возможности сгруппировать европейцев и тех мусульман, которые захотят остаться французами, в небольшой зоне, где они составят большинство, а Франция возьмет на себя покровительство над этой зоной как над французской территорией. Чтобы сохранить за собой месторождения нефти, разработку которых мы начали, и территории баз для испытания наших бомб и ракет, мы могли, что бы ни произошло, остаться в Сахаре, например предоставив автономию этой гигантской пустыне. Чтобы наша армия продолжала оставаться в Алжире столь долго, сколько мы сочтем необходимым, нам было достаточно принять об этом решение, ибо армия полностью контролировала территорию и границы страны.

В общем, для нас цель переговоров состояла в том, чтобы за-ставить ФНО согласиться с мероприятиями, необходимыми, с одной стороны, для осуществления удовлетворительной процедуры предоставления Алжиру независимости, а с другой стороны, для создания действенной ассоциации между новым государством и Францией, без чего мы пришли бы к полному разрыву, обеспечив интересы Франции, что мы, без сомнения, были в состоянии сделать. Естественно, эта дилемма не могла не наложить на переговоры отпечатка скачкообразности. Переговоры начались в Эвиане и были прерваны 13 июня. В конце июля делегации снова встретились в замке Люгрен, но и здесь соглашение не было достигнуто. Пока шли эти сложные переговоры, наша делегация по мере надобности получала от меня письменные и устные инструкции, дававшие ей ориентировку.

Но я также не переставал публично разъяснять, чего мы полны решимости добиться. Благодаря этому многие яснее стали представлять себе проблему и часто убеждались в моей правоте. Так была восстановлена реальность, непрестанно искажаемая органами информации. Выступая перед страной 8 мая 1961 года по случаю Дня Победы, всего через несколько дней после алжирского кризиса, я сказал: «Алжирскому населению надлежит взять свои дела в собственные руки. Оно должно решить вопрос, будет ли Алжир суверенным государством в области внутренней и внешней политики. Ему же надлежит решить, будет ли существовать ассоциация между этим государством и Францией, на что Франция может согласиться, получив реальный эквивалент за свою помощь и за органическое сотрудничество между двумя сообществами». После этого я обратился к «черноногим»: «Какая плодотворная задача встанет тогда перед алжирцами французско- 

[108]

го происхождения! От всего сердца я прошу их от имени Франции в день, когда мы отмечаем победу, для достижения которой они приложили столько усилий, отказаться от устаревших мифов и от абсурдной агитации, результатом которой являются одни лишь несчастья, и обратить свою энергию и свои способности на осуществление открывающегося перед ними великого дела». Посетив между 28 июня и 2 июля Лотарингию, где меня горячо принимали, я выступал с аналогичными заявлениями перед многочисленными аудиториями. 12 июля я снова обратился ко всей Франции, «сочетавшейся браком со своим веком»: «Было необходимо, чтобы наша армия добилась в Алжире решительной победы, чтобы мы имели полную свободу принимать решения и действовать. Этот результат достигнут. Поэтому мы можем предпринять на месте многочисленные меры по умиротворению, вернуть в метрополию значительные подразделения, сократить на несколько недель продолжительность срока военной службы... И при этом Франция безоговорочно соглашается с тем, чтобы алжирское население создало полностью независимое государство. Франция готова для этого организовать совместно с политическими алжирскими кругами, и в частности с организаторами восстания, свободное изъявление воли народа. Она по-прежнему согласна сохранить свою помощь Алжиру при условии, если будет обеспечено органическое сотрудничество между двумя группами населения и гарантированы собственные интересы Франции. Если такая ассоциация не будет создана, то Франции придется в конце концов сгруппировать в той или иной зоне страны тех жителей, которые откажутся стать гражданами государства, обреченного на хаос, для того, чтобы обеспечить их охрану, предоставить им возможность обосноваться в метрополии, если таково будет их желание, прекратить интересоваться судьбой остального населения и закрыть для него доступ на нашу территорию».

И если казалось, что пьеса подходит к развязке, то я, во всяком случае, сделал все, что было в моих силах, чтобы хорошо осветить сцену. Правда, чем больше моя деятельность выглядела прямой и ясной, тем энергичнее профессиональные команды специалистов по разжиганию противоречий представляли ее читателям и избирателям как туманную и непоследовательную. Наименьший вред от их непрерывного противодействия состоял в том впечатлении, какое создавалось за границей. Ибо благодаря этому заграница, привыкшая некогда видеть французское правительство вечно ослабленным в результате всеобщего настроения противодействия, охотно склонялось к мнению, что и де Голль, испытывая подобные же удары, также не сможет занять твердой позиции. 

[109]

Несомненно, под влиянием этой иллюзии президент Бургиба рискнул внезапно потребовать в угрожающей ноте от 6 июля, чтобы Франция немедленно вывела свои войска из Бизерты и согласилась на исправление границы между Сахарой и южными районами Туниса. 18 июля он перешел в наступление. Тунисские войска, стянутые из внутренних районов страны, вместе с гарнизоном города и многочисленной «дустуровской» милицией открыли огонь по нашим солдатам, преградили им доступ на рейд, блокировали сооружения военной базы, в частности аэродром, и закупорили проход в бухту, закрыв ее тем самым для наших кораблей. Одновременно на крайнем юге крупное подразделение тунисских войск перешло сахарскую границу, осадило наш пост Гаре-эль-Хаммель и заняло территорию, известную под названием «межевой знак 233». Судя по всему, Бургиба полагал, что Париж отступит перед его решимостью предпринять активные действия в момент, когда должны начаться переговоры в Люгрене и когда французская и мировая общественность ожидает окончания конфликта в Северной Африке. Он рассчитывал, следовательно, что переговоры начнутся на основании свершившихся фактов и таким образом его требования будут удовлетворены. Тем самым «верховный борец» вновь, пока еще не поздно, обрел бы престиж в глазах арабского мира как непримиримый враг «французского колониализма» и, с другой стороны, добился бы уступки желанных нефтеносных территорий.

Но сколь ни был я полон решимости освободить Францию от ее заморских тягот, сколь ни был я всегда миролюбив, даже предупредителен по отношению к Тунису, я не мог допустить такого неуважения к Франции. Вот почему наш военный ответ был суровым и быстрым. В Бизерте 19 июля активные действия авиации и парашютный десант вернули нам аэродром, куда стали прибывать наши подкрепления. Остальные подкрепления немного позже были доставлены морем в «Залив карьеров». Тогда адмирал Амман, командующий базой, прорвал блокаду, овладел городскими кварталами, примыкающими к порту, освободил вход в гавань от вражеских элементов и от загромоздивших его обломков, восстановил морское и воздушное сообщение и разгромил уже потрепанные силы нападавших. После этого мы предложили тунисскому губернатору прекратить огонь; наши войска предоставили помощь населению, лишенному продовольствия и стремившемуся убежать. Что же касается границ с Сахарой, они были быстро восстановлены нашими мобильными силами пустыни. В общем, агрессия тунисцев, не принесшая им успеха, стоила им более 700 убитых, более 800 арестованных и много тысяч раненых. На нашей стороне было 27 убитых солдат. 

[110]

Правда, во Франции именно де Голль взял на себя всю ответственность. Все с разных позиций осуждали нашу военную акцию и требовали немедленного открытия переговоров с Тунисом, оставив без малейшего внимания агрессию против наших войск в Бизерте и Сахаре. Как всегда, в мою защиту поднимаются лишь редкие и неуверенные голоса, тогда как многие требуют отказаться от всего. Но, хорошо зная, чего стоят подобные речи по сравнению с тем, что поставлено на карту, я не согласился остановить наше контрнаступление до тех пор, пока мы не добились полного успеха.

Равным образом ничего не изменили в наших действиях ни агитация в ООН, ни попытки вмешательства со стороны ее Генерального секретаря Дага Хаммаршельда. Последний, находившийся в это время в явном противоречии с нами из-за своего прямого вмешательства в дела правительства Конго, выступил на стороне Бургибы. Он посетил Тунис, вел с Бургибой дружеские совещания и оттуда 26 июля, когда бои уже прекратились, направился в Бизерту, как будто в его функции входило решение спора на месте. Это поставило его в неудобное положение, ибо, следуя полученным инструкциям, наши войска не приняли во внимание деятельности непрошеного посредника, а адмирал Амман отказался принять его. Президенту Бургибе оставалось только записать в чистые убытки свою ошибку и свое поражение. Он, впрочем, успокоится, ибо настанет день, когда будет восстановлена нарушенная дружба между Тунисом и Францией.

Первоначально это неприятное событие никак не сказалось на ходе наших переговоров с ФНО. Но будет ли так после внезапных перемен, осуществленных 27 августа повстанцами в своей руководящей организации? В частности, Ферхат Аббас перестал быть ее председателем. Вместо него появился Бенюссеф Бен Хедда. Прежде всего встал вопрос, не приведет ли эта замена старого вождя-националиста более молодым и, по-видимому, более «революционным» к усилению непреклонности Временного правительства Алжирской республики? Но уже первое коммюнике нового «премьера» позволило предположить обратное. «Что касается нас, — заявил Бен Хедда, — то мы убеждены, что открытые и лояльные переговоры, которые дадут нашему народу право на самоопределение и на независимость, смогут положить конец войне и открыть путь к плодотворному сотрудничеству между французским и алжирским народами. Вот чего мы желаем!» Правда, следующее выступление того же Бен Хедды, казалось, снова поставило все под сомнение, ибо он утверждал, что нет необходимости проводить референдум и «можно сэкономить на этом». Но очень скоро нам дали понять, что это была «стилисти-

[111]

ческая оговорка». Следовательно, наши партнеры продолжали движение к той цели, которую мы им наметили.

Что касается Ферхата Аббаса, то его отстранение положило конец его давнишним честолюбивым планам, в частности взлелеянной им на протяжении двадцати лет идее относительно меня, которой он поделился со мной в Алжире еще во время Второй мировой войны. Умно и страстно он развивал тогда передо мной политический проект, над осуществлением которого он трудился, возглавляя «Народный алжирский союз»: создать в согласии с нами демократическое алжирское государство, объединенное в одну федерацию с Францией. Но для этого надо было разбить ожесточенное сопротивление колонов и администрации. «Поскольку вы обладаете теми качествами, которые необходимы, а ваша нынешняя деятельность сделает вас всемогущим, — говорил он мне, — вы сможете действовать в этом направлении так, как ни один француз до вас не осмеливался и никогда не осмелится действовать». Учитывая, что мы находились тогда в состоянии войны, что наша страна была в ужасном положении и необходимо было решать более важные и более безотлагательные проблемы, я слушал Ферхата Аббаса с интересом, но сдержанно. А когда, улыбаясь, я сказал ему: «А себя вы видите, безусловно, президентом будущей Алжирской республики, как вы ее мыслите?» — он ответил мне серьезно: «Я не могу пожелать ничего лучшего, как находиться когда-нибудь подле вас от имени Алжира, чтобы идти вместе с Францией!» Десять лет спустя, когда восстание уже началось без его участия, Ферхат Аббас, тогда депутат Национального Собрания, готовясь выехать в Каир, чтобы стать во главе ФНО, попросил меня принять его. Я отказался. Зачем нужна была эта встреча в момент, когда я, отойдя от всех государственных дел, не имел никакой власти?

Некогда по тем же соображениям я отказался встретиться с Хо Ши Мином, президентом Вьетнама, когда он приехал в Фонтенбло в 1946 году вести переговоры с IV Республикой и, чувствуя, что готовящееся соглашение умрет еще до своего рождения, настойчиво стремился встретиться со мной в моем уединении. Возможно, и тот и другой руководители движений, поднявшие свои народы на борьбу против нас, надеялись, прежде чем примкнуть к этой борьбе, найти в моем лице Францию, свободную от бессильных козней противников? Может быть, если бы в те времена я оставался на своем посту, события действительно пошли бы иным путем? Но зачем и ради чего я стал бы делать вид, что Франция берет на себя обязательства, когда я больше не отвечал за нее? 

[112]

В то время как ФНО, сменив руководителя, шел к миру, люди, сгруппировавшиеся под флагом ОАС, наоборот, развязали на свой лад войну до победного конца. Это не было просто стихийное извержение гнева и разочарований. Речь шла о широком предприятии, преследовавшем цель навязать с помощью преступлений политику, смехотворно называемую политикой «французского Алжира», которая на самом деле была направлена на создание непреодолимой пропасти между двумя народами. Мятежники полагали, что, увеличивая число убийств среди мусульман, они спровоцируют мусульманское население на расширение боевых действий и убийств и что создавшаяся в Алжире обстановка взаимных убийств сорвет намеченные переговоры. Теоретики террора, думая, что страх, бывший ранее «уделом выборных органов», стал теперь уделом всего общества, намеревались напугать непрекращающимися покушениями общественность и государственную власть, чтобы принудить их пойти в нужном им направлении. Поэтому на протяжении более года ОАС развивала свою кровавую деятельность. Она осуществляла ее под теоретическим руководством Салана и Жуо, скрывавшихся соответственно в Алжире и Оране и сохранивших многочисленные связи в администрации, полиции и армии. Практически ОАС подчинялась таким людям, как Жан-Жак Сюзини, одержимым страстью к тоталитаризму. ОАС использовала дезертиров и фанатиков, поставляющих ей сливки военнослужащих, в особенности из Иностранного легиона, и подонки общества, пользующиеся, как всегда, нарастающим брожением среди населения. ОАС эксплуатировала иллюзии и ярость большинства «черноногих», все еще надеявшихся на ниспосланный судьбой переворот, который, по их убеждению, принесет им спасение. Наконец, ОАС связалась с различными политическими кухнями, организациями заговорщиков, остатками бывших «милиционеров» в метрополии, которые стремились любой ценой свергнуть Республику, накапливая ненависть против де Голля, зачастую еще с 1940 года. 

Начиная с первых переговоров в Эвиане основные города Алжира, прежде всего Алжир и Оран, стали ареной ежедневных трагедий. Убийцы ОАС использовали против мусульман преимущественно автоматы и пистолеты, уничтожая заранее намеченные жертвы или стреляя по всем, кто попадался им в магазинах, на террасах кафе, на тротуарах. Как правило, преступники действовали из автомобилей, чтобы быстро скрыться от преследования полиции, осуществлявшегося, впрочем, весьма редко и вяло. Против тех французов, кого было решено устранить, или по меньшей мере напугать, применялись главным образом базуки и бомбы, ночные взрывы которых — более полутора тысяч на протяжении нескольких месяцев — создавали атмосферу войны и 

[113]

каждый из которых приветствовался громкими возгласами и грохотом кастрюль с балконов, украшенных флагами ОАС. Со своей стороны мусульмане, укрывавшиеся на ночь в своих кварталах, над которыми реяли знамена ФНО, стреляли по всему, казавшемуся им угрожающим, и отвечали своим шумом на шум европейцев. На протяжении года жертвами налетов ОАС стало 12 тыс. мужчин, женщин и детей. Помимо этого, оасовцами были убиты или ранены несколько сот представителей сил порядка: полицейских инспекторов, жандармов, представителей отрядов государственной безопасности; было организовано методическое убийство около 30 комиссаров, офицеров, судей. 23 февраля 1962 года Салан предписал командам убийц в приказе за своею подписью «систематически открывать огонь по частям полевой жандармерии и отрядам государственной безопасности». Сообщничество европейского населения и даже чинов государственной администрации и органов по охране общественного порядка было таково, что аресты и а фортиори * приговоры виновным имели место крайне редко. Если в таких условиях генеральный делегат Жан Морен и верховный командующий Айере могли осуществлять свои функции, то лишь потому, что оба обосновались за пределами города Алжира, соответственно в Роше-Нуаре и Регайе.

В метрополии, несмотря на значительные усилия, предпринятые министром внутренних дел Роже Фреем и полицией, тоже ширилось число покушений с применением пластиковых бомб: их взорвалось более тысячи. В результате такого покушения погиб мэр Эвиана Камилл Блан и ослепла маленькая девочка, когда пытались убить министра Андре Мальро. Мастерская операция была задумана 9 сентября 1961 года. Ночью, при выезде из Пон-сюр-Сен, на дороге, ведущей от Елисейского дворца в Коломбэ, моя машина, в которой помимо меня находились жена, мой адъютант, полковник Тейсейр, и охранник Франсис Марру, была внезапно охвачена огнем. Это воспламенилась детонирующая смесь, предназначенная для подрыва десятикилограммового заряда пластика, спрятанного в мешке с песком. Этого заряда было более чем достаточно, чтобы уничтожить «цель». По редкой случайности заряд не взорвался.

Тем временем события развивались своим чередом. За несколько дней до этого на пресс-конференции я уточнил, на каких условиях будет создано алжирское государство: «Нормальным путем такое государство может возникнуть только в результате всеобщих выборов... Это означает организацию референдума, ко-

____

* Тем более (лат.). — Прим. ред. 

[114]

торый создаст государство, и после этого проведение выборов, в результате которых будет сформировано правительство... Временная власть в Алжире вполне может вести страну к самоопределению и к выборам, лишь бы эта власть была достаточно прочной и действовала в согласии с нами... Но если, несмотря на предложения Франции, такого результата достичь не удастся, мы сделаем свои выводы». Я указал, какие именно: прекращение нашей помощи, перегруппировка французского населения Алжира. После этого я подошел к вопросу о Сахаре: «Наша линия поведения обеспечивает сохранение наших интересов и учитывает реальное положение... Наши интересы заключаются в следующем: свободная эксплуатация открытых нами месторождений нефти и газа, предоставление аэродромов и права свободного передвижения... Дело в том, что нет ни одного алжирца, который не был бы уверен, что Сахара должна быть неотъемлемой частью Алжира... Это значит, что в ходе франко-алжирских переговоров вопрос о суверенитете Сахары даже не рассматривается. Но нам необходима ассоциация, которая гарантировала бы наши интересы. Если сохранение интересов и ассоциации невозможны, то нам придется соорудить из всех камней и песков Сахары нечто особенное...» Между 20 и 24 сентября я посетил департаменты Авейрон, Лозер и Ардеш, разъясняя свою деятельность. Она была горячо одобрена.

Как и всегда, судьба Франции зависит от ее солдат. 2 октября, выступая по радио, я утверждал: «В Алжире мы на протяжении трех лет беспрерывно приближались к цели, которую я наметил от имени Франции... Но чтобы это твердое и ясное решение было осуществлено, французская армия должна была стать и оставаться хозяйкой положения. Так оно и было. Так оно и есть. Нужно было и нужно сейчас, чтобы армия оставалась верной своему долгу. Она была верна. Она и сейчас верна. Слава армии!» Моя поездка на Корсику и в Прованс с 7 по 10 ноября дала мне множество случаев убедиться в одобрении моих соображений: мои выступления сопровождались аплодисментами, ибо теперь мое мнение разделяло значительное число здравомыслящих людей. 23 ноября я присутствовал в Страсбурге на праздновании годовщины его освобождения. Туда было созвано множество офицеров — присутствовать на военном параде и выслушать речь де Голля. Выступая перед страсбуржцами, я говорю с нацией, говорю об армии. Отметив подвиг дивизии Леклерка, я указываю, почему и каким образом высвобождение Франции и ее армии, так надолго увязавших в Алжире, позволит нам создать национальную оборону, соответствующую требованиям нашей эпохи. Я указываю, на чем должна основываться национальная оборона. 

[115]

Таким образом, я показал, что окончание алжирской войны имеет существенное значение для укрепления нашей мощи. Благодаря этому наша армия сможет сделать громадные шаги на пути к своему обновлению. Но я не могу не дать понять, сколько самоотречения потребуется от военных, чтобы отказаться от заморских территорий, от подвигов, совершавшихся там на протяжении долгих лет. Говоря о дорогих сердцу воспоминаниях, которые столько лет возникали при мысли о «французском Алжире», я заявил: «Каждый понимает, и я прежде других, что в мыслях и душе у многих когда-то зародилась надежда, скорее, иллюзия, будто достаточно одного страстного желания, дабы в области этнической и психологической жизни добиться того, чтобы положение соответствовало желаниям и стало прямой противоположностью существующего на самом деле». Но в заключение я воскликнул: «Несмотря ни на что, раз Государство и нация выбрали путь, долг военных тем самым намечен раз и навсегда. Вне этого долга могли и могут быть только утраченные для Отечества солдаты. Наоборот, когда они выполняют свой долг, страна видит в этом пример и помощь!»

В послании, опубликованном 29 декабря и подводившем итоги года, я снова повторил, чего мы хотим, и отметил: «Сейчас, кажется, стало возможным, чтобы жестокая драма получила именно такую развязку». Через три дня был отдан приказ, согласно которому еще две дивизии и почти вся боевая авиация переводились в метрополию. Наконец 5 февраля я объявил, что тяжкое испытание, несомненно, близится к концу: «Кто может, положа руку на сердце, оспаривать, что благородное и необходимое дело превращения отношений господства в отношения сотрудничества, связывающие нас с бывшими колониями, должно быть завершено и там, где пока их нет, то есть в Алжире?.. Мы приближаемся к нашей цели... Я надеюсь, что в ближайшее время мы сумеем добиться положительного исхода, который мы считаем наилучшим, над подготовкой которого мы работали не без трудностей».

После этого в Руссе началась решительная фаза переговоров. Луи Жокс, сопровождаемый на этот раз еще двумя министрами, Робером Бюроном и Жаном де Брольи, устанавливает прямые контакты с полномочными представителями «Фронта»: Кримом Белькасемом, Саадом Дахлабом, Лакдаром Бен Тоббалем. Заканчивать переговоры конференция переезжает в Эвиан. Соглашения подписаны 18 марта 1962 года. В них включено все, что мы хотели включить. В ближайшем будущем — прекращение огня. В дальнейшем, когда французский народ предоставит алжирскому народу независимость и когда затем за нее выскажется алжир- 

[116]

ский народ в ходе референдума, — тесная ассоциация между Францией и Алжиром в области экономики и денежного обращения; широкое культурное и техническое сотрудничество; приви-легированное по сравнению с другими нациями положение граждан одной страны на территории другой; полные и точные гарантии для той части французского населения, которая пожелает остаться в Алжире; преимущественное право для французов в области разведки и добычи нефти в Сахаре; право на продолжение наших атомных и космических испытаний в пустыне; предоставление нам базы Мерс-эль-Кебир и нескольких аэродромов для нашей авиации на срок не менее 50 лет; сохранение нашей армии в Алжире на протяжении 3 лет там, где мы сочтем это необходимым. Была достигнута договоренность, что на время переходного периода, с одной стороны, Французская Республика направит в Алжир верховного комиссара, который будет осуществлять высшую власть, в частности, в том, что касается поддержания обще-ственного порядка, а с другой — будет создана «временная ис-полнительная алжирская власть», которая возьмет на себя административное управление, организацию референдума и, поскольку заранее предполагался положительный ответ народа, организацию выборов в Национальное Учредительное Собрание, которое в дальнейшем создаст правительство. А поскольку Алжир еще не обладал суверенитетом, а Эвианские соглашения, следовательно, не являлись договором, голосование как во Франции, так и в Алжире будет происходить в форме одобрения народами этих стран Декларации французского правительства.

В тот же вечер я сообщил нации, что, если только она подпишется под принятым решением, драме будет положен конец и проблема будет решена. «Только что принятое решение, — сказал я, — отвечает трем истинам, ясным как день. Первая истина состоит в том, что наши национальные интересы и действительное положение дел во Франции, в Алжире и во всем мире, традиционные дела и гений нашей страны требуют от нас содействия тому, чтобы в настоящее время Алжир сам располагал своей судьбой. Вторая истина состоит в том, что большие потребности и огромные желания алжирцев в вопросе развития их страны заставляют Алжир сотрудничать с нашей страной. Наконец, третья истина заключается в том, что, несмотря на сражения, покушения и все испытания, несмотря на различия в образе жизни, расе и религии, между Алжиром и Францией существуют не только многочисленные связи, возникшие на протяжении 132 лет их совместного существования, не только воспоминания о великих битвах, в которых сыны обеих стран боролись плечом к плечу в наших рядах за свободу всего мира, но и своего рода естествен-

[117]

ное взаимное влечение. Кто знает, может быть, даже борьба, которая теперь заканчивается, и жертвы с обеих сторон в конечном счете помогут нашим народам лучше понять, что они созданы не для борьбы друг с другом, а для того, чтобы идти вместе, как братья, по пути цивилизации?» Затем я сказал: «Если в конце концов восторжествовало здравое решение, то это произошло прежде всего потому, что Республика сумела обеспечить себя институтами, необходимыми для авторитета Государства. Это произошло также благодаря армии, которая ценою своих потерь и выдающихся заслуг обеспечила господство над территорией во всех районах и вдоль границ, установила с населением человечные и дружеские контакты и, несмотря на ностальгию многих офицеров и попытки подрывной деятельности со стороны отдельных руководителей-изменников, осталась верна своему долгу. Наконец, это произошло благодаря французскому народу, который, постоянно демонстрируя свою веру в того, кто несет на себе бремя государственной ответственности, позволил добиться созревания и затем осуществления решения». Через два дня в послании парламенту я сообщал, что нация будет призвана высказать свое мнение путем референдума.

Голосование состоялось 8 апреля. За день до этого, снова обратившись к стране, я призывал каждого гражданина, сказав «да», «превратиться в творца события, имеющего огромное значение, ибо тем самым будет завершено дело Франции по деколонизации». В метрополии, на заморских территориях и департаментах в голосовании приняло участие 20 млн. 800 тысяч француженок и французов, или 76% зарегистрированных избирателей. 17 млн. 900 тысяч человек сказали «да», 1 млн. 800 тысяч — «нет», 1 млн. бюллетеней был не заполнен или признан недействительным. Положительный ответ дали 91% избирателей, принявших участие в голосовании.

Однако такое почти полное единодушие нации, которое окончательно решало вопрос и не оставляло никаких сомнений относительно дальнейшего развития событий, не склонило ОАС к мысли отказаться от продолжения террористических актов. С тех пор как стало ясно, что начался заключительный этап переговоров и что многие алжирские французы, предвидя подписание соглашений и устрашенные волной преступлений, охвативших страну, намереваются вернуться в метрополию, террористы стали предрекать, что уход французов из Алжира отдаст эту территорию в руки врага. Поэтому они запрещали им уезжать, угрожая, что все оставленное имущество будет сожжено, а его владельцы даже «казнены». И действительно, за угрозами последовали конкретные дела. После же того, как соглашения были 

[118]

подписаны, террористы приняли тактику «выжженной земли». Теперь они во что бы то ни стало хотели сделать так, чтобы европейцы покинули Алжир, оставив там одни руины. «Оставим Алжир таким, каким он был в 1830 году!» — таков был их лозунг. Повсюду горели подожженные школы, мэрии, предприятия, магазины, учреждения. В городе Алжире пожары вспыхнули в ратуше и в университете, горели бензосклады, портовые сооружения.

Безусловно, правительство предполагало, что значительная часть французского населения захочет вернуться в метрополию. С августа 1961 года Мишель Дебре поручил государственному секретарю Роберу Булену подготовить эту широкую операцию. В декабре 1961 года был принят закон, по которому для лиц, намеревавшихся обосноваться во Франции, предоставлялись наилучшие условия их переезда, расселения, обеспечения работой и социального страхования. Но возвращение могло и должно было осуществляться постепенно и без спешки. К тому же было весьма выгодно и желательно в собственных интересах алжирских французов и в интересах Франции, чтобы многие из них остались в Алжире, где они составили бы ядро специалистов в основных сферах деятельности. Но под давлением ОАС почти все французы покинули Алжир, причем их отъезд часто принимал форму панического бегства. В мае и июне 1962 года в среднем по 7 тыс. обезумевших человек набивались ежедневно в каюты пароходов и в самолеты, перевозившие их в Марсель. Помимо военных и чиновников, в Алжире проживал миллион европейцев. Осталось же там менее 100 тысяч. Поэтому множество домов, брошенных в беспорядке, в силу обстоятельств переменило своих хозяев, а огромное количество мебели, товаров и багажа было разграблено.

Все имеет свой конец. 25 марта в Оране был обнаружен и арестован Жуо. Высший военный трибунал под председательством Борне, заменившего больного Мориса Патена, приговорил его к смертной казни. 20 апреля в свою очередь в Алжире был арестован Салан. Но Высший военный трибунал приговорил его только к пожизненному тюремному заключению, избавив от смертной казни. А между тем сколько тяжких преступлений он совершил! И кроме того, как оправдать тот факт, что два приговора, вынесенных с интервалом всего в шесть недель одной и той же судебной инстанцией, свидетельствуют о меньшей строгости по отношению к тому, кто является главным виновником, тем более что именно так он охарактеризован в тексте приговора? Первоначально я предоставил дело Жуо нормальному ходу событий. Но потом по настоянию Жоржа Помпиду, ставшего премьер-министром, и хранителя печати Жана Фуайе, использовавшего все юридические хитрости, чтобы отложить приведение 

[119]

приговора в исполнение, я согласился на отмену смертной казни несчастному, потому что его руководитель спас свою голову.

Вскоре оба осужденных дали знать, что они требуют от ОАС прекратить «сражение», которое не может больше дать никаких результатов. Однако столь поразительное применение двух раз-личных мерок и подходов на протяжении двух громких процессов в столь опасных для государства обстоятельствах не позволило мне сохранять дальше судебные органы, которые сами поставили себя под сомнение. Впрочем, поскольку основные руководители бунтовщиков уже были осуждены, Высший военный трибунал был распущен. Правительственным указом был затем создан обычный Суд военной юстиции для рассмотрения дел вплоть до нормализации положения в стране. Эти меры, вызвавшие волнение в судейских кругах, связанных с политикой, ни в коей степени не шокировали народные массы, довольные тем, что с драмами Алжира покончено. Это стало мне понятно во время бурных оваций в Лимузене, а затем во Франш-Конте, которые я посетил в мае и июне.

Кровавые стычки в крупных алжирских городах и массовый отъезд французского населения не помешали установлению на местах временной власти, предусмотренной Эвианскими соглашениями. Назначенный верховным комиссаром Французской Республики Кристиан Фуше вместе со своим заместителем Бернаром Трико прибыл в Роше-Нуар, откуда руководил этой последней фазой. Едва он прибыл на место, как ему пришлось взять на себя ответственность за поддержание порядка, нарушенного в Алжире более чем когда-либо 26 марта восстанием на улице Изли, где толпу жителей города, взбешенную арестом Жуо, удалось рассеять только с помощью войск, открывших по ней убийственный огонь. Для создания Временной исполнительной власти я призвал Абдеррахмана Фареса, который вновь появился, полный оптимизма и динамизма. Вскоре исполнительная власть была создана. Три члена этого органа были политическими деятелями алжирских французов, восемь членов — мусульманами, входившими или не входившими в ФНО. Обосновавшись также в Роше-Нуаре, Фарес и его коллеги занялись подготовкой референдума и всеобщих выборов. После того как каждый занялся выполнением своих функций, Луи Жокс приехал в Алжир, чтобы продемонстрировать поддержку правительства. Несмотря на бес-прерывные стычки, провоцировавшиеся командами Сюзини, на которые отвечали команды, созданные мусульманами, несмотря на паралич, наметившийся в деятельности администрации в связи с отъездом большого числа европейцев, наконец, несмотря на серьезные разногласия, возникшие в Тунисе между руководи-

[120]

телями ФНО, в частности между Бен Беллой и Бен Хеддой, Алжир, хотя и не безболезненно, шел к независимости.

Проведение референдума было назначено на 1 июля по вопросу: «Хотите ли вы, чтобы Алжир стал независимым государством, сотрудничающим с Францией на условиях, изложенных в Декларации от 19 марта 1962 года?» Но еще до этой даты ОАС внезапно сама отказалась от своей деятельности. Используя по-средничество либерально настроенных французов, в частности Жака Шевалье, бывшего мэра Алжира, Жан-Жак Сюзини вступил в контакт с Временной исполнительной властью и под предлогом необходимости способствовать примирению между двумя группами населения предложил, ко всеобщему удивлению, прекратить террористические акты. Именно это рекомендовали из тюрьмы сначала Жуо, а затем Салан. Фарес принял это предложение, и соглашение было заключено. Поэтому голосование прошло в абсолютно спокойной обстановке. Проголосовало более 90% зарегистрированных избирателей, более 99% голосовавших ответило «да», а это доказывало, что оставшиеся еще в Алжире «черноногие» голосовали вместе со всеми. 3 июля я написал председателю Временной исполнительной власти, что «Франция торжественно признает независимость Алжира». Избранное 20 сентября Учредительное Национальное Собрание назначило Ахмеда Бен Беллу главой первого правительства Алжирской республики.

Конец колонизации означал, что перевернута страница нашей истории. Переворачивая ее, Франция испытывала одновременно и сожаление о том, что произошло, и питала надежду на будущее. Но суждено ли тому, кто вписал эту страницу, пережить завершение этого дела? Решать судьбе! Она это сделала 22 августа 1962 года. В тот день машина, в которой вместе со мною находились жена, мой зять Ален де Буассье и шофер Франсис Марру, попала около Пти-Кпамара, на пути к самолету в Виллакублэ, в тщательно подготовленную засаду: по машине в упор открыли огонь из нескольких автоматов, а затем за ней гнались стрелки на автомобиле. Из 150 пуль, предназначенных для нашей машины, в нее попало только 14. К тому же — невероятная случайность! — ни один из нас не был ранен. Итак, пусть де Голль продолжает идти своим путем и следовать своему призванию!

[121]

Цитируется по изд.: Голль, Ш. де. Мемуары надежд. Обновления 1958-1962. Усилия 1962… М., 2000, с. 80-121.

Tags
Колонии
Рубрика
Алжир