Пекин глазами советских людей [1925 год]

Сотрудники полпредства жили очень дружно. Никто не чванился своим положением. Мы вскоре перезнакомились чуть ли не со всем личным составом полпредства. Принимали нас везде как нельзя лучше. Да и как же иначе? Мы были студентами, приехавшими на практику в чужую страну без гроша в кармане, и очень нуждались в помощи.

В полпредстве мы встретили много замечательных людей, среди них в первую очередь нужно назвать Льва Михайловича Карахана.

В основе большого влияния, которым он пользовался в Китае, лежала, конечно, политика Советского Союза, добровольный отказ от всех привилегий и преимуществ, которых добилась когда-то царская Россия, но блестящие ораторские и дипломатические способности, широкая общественная деятельность принесли ему большую личную популярность.

Карахан был единственным послом среди посланников дипломатического корпуса в Пекине. Империалистические державы ве удостоили Китай чести обменяться дипломатическими представителями в ранге послов и этим поставили себя в очень невыгодное положение. Советский посол, как старший в звании, автоматически сделался старшиной дипломатического корпуса, а представители империалистических стран, бешено ненавидевшие все советское, должны были оказывать ему все знаки уважения, какие только положены старшему по чину. Точно так же и члены пекинского правительства, рады не рады, вынуждены были признать дипломатический приоритет Карахана и оказывать ему почести более высокие, чем представителям империалистических держав. Все это создало благоприятные условия для работы Карахана, облегчило нашу политику поддержки антиимпериалистических требований передовой части китайского общества.

С тех пор прошло много лет, многое забылось, и, возможно, кое-кому из моих читателей уже трудно представить себе, какое огромное, поистине международное значение имели тогда выступления Карахана в защиту угнетенных народов, против колониализма, за равноправие наций. Они звучали бы совсем своевременно и сейчас. Замолчать их было невозможно, их печатали во всех газетах враги и друзья, ими зачитывались, удивляясь железной логике советского дипломата, его смелой полемике с колонизаторами, умению использовать любую ситуацию для поддержки своих позиций.

Карахан не замыкался в рамки чисто дипломатической деятельности. Он любил выступать на общественных митингах и больших народных собраниях. Его лекции можно было услышать в Пекинском университете. И везде его ожидал восторженный прием.

Иностранные империалисты и китайские реакционеры не прочь были разделаться с Караханом, и жизнь его в Китае была далеко не безопасна. Когда в конце 1925 года он возвращался из отпуска, проведенного в Советском Союзе, в Харбине были арестованы русские белогвардейцы, готовившие на него покушение. Но народные массы Пекина устроили ему такую встречу, какой никогда не удостаивались дипломаты других стран. Наряду с представителями китайского правительства Карахана встречали делегаты гоминьдановских и рабочих организаций, которые приветствовали его со знаменами в руках.

Увидеть Карахана было нелегко: он очень много работал и постоянно был занят. Но самые дотошные из нас ухитрялись часто встречаться с ним. Он был страстным любителем тенниса и почти каждое утро выходил на теннисную площадку. Я стеснялась выказывать такое явное любопытство и видела Карахана всего три раза. Первый раз это было на аэродроме, когда мы приветствовали советских летчиков, совершивших знаменитый перелет Москва — Пекин. Он сидел под тентом в окружении представителей китайских властей, довольно далеко от нас. Другой раз я случайно столкнулась с ним лицом к лицу в машинном бюро полпредства и смогла его хорошо рассмотреть. У него было тонкое, удивительно моложавое и красивое матово-бледное лицо, оттененное темными волосами. Он носил усы, бороду, был небольшого роста и хрупкого сложения. Взгляд огненный, прямой, очень пристальный.

Последний раз я видела Карахана в конце августа 1925 года, когда он уезжал на отдых в Москву. Проводы были многолюдны: на вокзал пришли и те, кого обязывал к этому этикет,— представители правительства и иностранных посольств, которые скрепя сердце расшаркивались перед старшиной дипломатического корпуса, и те, кто искренне уважал Карахана,— представители общественных организаций, в основном молодежь. Сколько же там было живых, блестящих глаз, милых юных физиономий, откровенно выражавших любопытство! На перрон явились и все сотрудники нашего полпредства с семьями.

Я видела Карахана всего несколько минут на площадке вагона, когда он раскланивался с провожавшими.

Драгоман полпредства профессор Алексей Иванович Иванов с семьей занимал один из коттеджей. Каждый день ранним утром мы с почтением наблюдали его зарядку, когда он, потряхивая солидным брюшком, трусил вокруг своего дома. Алексей Иванович сопровождал Карахана в его официальных визитах и вообще был очень полезен ввиду обширных связей в дипломатических сферах Китая, приобретенных еще в царские времена. Он вел также большую научную работу, стол его всегда был завален книгами и журналами на китайском и европейских языках, на стеллажах стояли китайские фолианты, а сам он восседал среди всего этого как некий бог китаеведения, строгий и недоступный.

По возвращении из Китая профессор Иванов работал одно время в Научно-исследовательском институте по Китаю при Университете имени Сунь Ятсена, где под его руководством Г. С. Кара-Мурза перевел «Три народных принципа» Сунь Ятсена. а также в Московском институте востоковедения. Огромной научной заслугой профессора явилось открытие среди рукописей, привезенных известным исследователем Центральной Азии П. К. Козловым из Хара-Хото, тангуто-китайского словаря. Это дало возможность его ученику Н. А. Невскому начать расшифровку не разгаданной до тех пор тангутской письменности.

Сергея Михайловича Третьякова мы, к сожалению, уже не застали в Пекине, он только что уехал в Советский Союз, но в полпредстве его помнили и много рассказывали о нем. Это был блестящий представитель советской литературы, журналист, писатель, драматург и поэт, друг Маяковского и Мейерхольда.

Третьяков преподавал в Пекинском университете советскую литературу и был в то же время корреспондентом «Правды». Его «Письма из Пекина» были страстным обличением преступлений иностранного империализма в Китае.

В конце 20-х годов в Москве в театре Мейерхольда с большим успехом шла пьеса Третьякова «Рычи, Китай». В основу ее было положено действительное событие в сычуаньском городе Ваньсяне, где за случайную гибель одного англичанина были казнены три ни в чем не повинных китайских рыбака. Третьяков лично участвовал в постановке пьесы, обогатил ее многими бытовыми подробностями, даже научил актеров характерным жестам и интонациям.

Заразительно веселый и остроумный Третьяков был душой общества в полпредстве. После его отъезда еще долго повторяли его шутки, удачные словечки, пели сочиненный им китайский вариант популярной в то время песенки «Дуня», который начинался так:

Фу-ты, ну-ты на фу-фу, Едет Дуна в эгофу

Почти на каждого сотрудника полпредства был придуман особый куплет. Мы помирали со смеху, распевая эту песенку.

Еще забавнее были прозвища, которые дал Третьяков почти всем зданиям на территории полпредства. Дом, где жил уже очень пожилой советник полпредства профессор Михаил Яковлевич Пергамент, назывался «Развалины древнего города Пергама». дом торгпреда Клышко, расположенный как раз напротив старой посольской церкви, носил название «Николы на Клышках», особнячок, в котором жили студенты-китаисты и прочая молодежь, назывался «Желтым домом», по-видимому, не только за расцветку.

После отъезда Третьякова «Письма из Китая» писал профессор Алексей Алексеевич Ивин, известный китаевед, преподаватель русского языка в Пекинском университете. А. А. Ивин внес немалый вклад в литературу о Китае и занимал в то время почетное место среди советских востоковедов. Особенную популярность принесли ему работы о «Красных пиках» — нелегальных вооруженных крестьянских организациях старого типа, еще существовавших тогда в Китае. К сожалению, профессор Ивин, воспитанник Сорбоннского университета, ученик известного синолога Шаванна, пользовался французской транскрипцией китайских иероглифов, резко отличающейся от той, что принята у нас, и это нередко приводило к до-садной путанице, что доставляло студентам много неприятностей. Я мало встречалась с А. А. Ивиным в Пекине, так как жил он в китайской части города и сравнительно редко посещал полпредство, зато мне привелось работать с ним в Научно-исследовательском институте по Китаю при Университете имени Сунь Ятсена в Москве, и я хорошо его помню. Ивин был небольшого роста, не особенно следил за своей внешностью, зато отличался изысканной учтивостью и большой добротой. Он мог бы стать крупным ученым, но его сгубило пристрастие к спиртным напиткам, появившееся еще в Китае и перешедшее потом в серьезную болезнь.

С осени 1925 года русский язык в пекинских вузах преподавал еще один советский китаевед, впоследствии известный историк Петр Антонович Гриневич, чудаковатый и обаятельный.

Гриневич еще в 1916 году поступил в Восточный институт во Владивостоке, но из-за гражданской войны и интервенции закончил его только в 1924 году. В Пекине он жил вместе с русским китаеведом, тоже преподавателем русского языка, Б. И Панкратовым, который поселялся там еще до революции. Дом их, расположенный в одном из поэтичнейших уголков старого Китая, славился гостеприимством. Участок прежде принадлежал какому-то храму, поэтому размещение постройки было необычным для китайского жилья. Вместо переднего дворика, со всех сторон окруженного жилыми комнатами, за традиционной расписной стенкой перед воротами, располагался чудесный сад. Старик привратник в случае отсутствия хозяев с поклонами оставлял гостей одних, нимало не беспокоясь, хотя запоров нигде не было.

Именно здесь, в этом скромном, уединенном китайском домике, два года спустя скрывалась Ф. С. Бородина, жена советника гоминьдана М. М. Бородина, которую жандармы Чжан Цзолиня искали по всему Пекину. Гриневич, которому она непосредственно обязана своим спасением, вместе с ней рисковал жизнью.

Он был молчалив и сумрачен с виду, но удивительная его доброта, которой, кстати сказать, нередко злоупотребляли, влекла к нему неодолимо. К нам, студентам, он относился отечески, хотя по возрасту был почти ровесник. С готовностью предоставлял свое помещение для студенческих вечеринок, сам же и за стол не садился, все похаживал вокруг с довольным видом гостеприимного хозяина.

Гриневич вернулся на родину в 1928 году. В Москве он до 1938 года работал в Институте мирового хозяйства и мировой политики Академии наук, куда он перешел вместе с группой сотрудников бывшего Научно-исследовательского института по Китаю. Его глубокие познания в китайском языке позволяли ему пользоваться источниками, мало кому доступными. Он писал о китайском феодализме, истории китайского земледелия, о китайских народных восстаниях, о современном положении в Китае. После него осталось много напечатанных и немало незаконченных работ, не потерявших значения до сих лор.

По соседству со иной, в «Развалинах древнего города Перга- ма», проживал юридический советник полпредства Анатолий Яковлевич Канторович. Он прибыл в Китай еще в 1924 году в составе комиссии по заключению торгового договора, которую возглавлял крупнейший в то время специалист по гражданскому праву М. Я. Пергамент. Интересы и деятельность Канторовича, разносторонне талантливого человека, никак не укладывались в рамки одной специальности. Сотрудник полпредства, он был в то же время преподавателем права в Пекинском университете, специальным корреспондентом газет «Труд» и «Экономическая жизнь», печатался в журналах «Новый Восток» и «Вестник Маньчжурии». Страстно влюбленный в журналистику, он не изменял ей до конца дней и последние годы был заместителем заведующего иностранным отделом «Известий». В то же время он вел большую научную работу. В 1926 году вышла его книга «Иностранный капитал и железные дороги Китая». В Москве, работая старшим научным сотрудником Института мирового хозяйства и мировой политики Академии наук, он закончил другое солидное исследование — «Америка в борьбе за Китай», которое стало его докторской диссертацией. Всего он оставил более шестидесяти трудов.

Имя Канторовича было у всех на устах в 1927 году, когда ему выпала трудная задача защищать перед чжанцзолиневским судом советских граждан, арестованных во время налета на полпредство, и Ф. С. Бородину, задержанную на пароходе «Память Ленина». Эту задачу он выполнил с обычными для него умением и твердостью.

Живой и любознательный Анатолий Яковлевич участвовал во всех наших экскурсиях. Страстный любитель литературы, он был горячим поклонником Диккенса и изводил своих друзей, читая наизусть по-английски целые страницы из его книг. В Пекине у него родился сынишка, смуглый и черноволосый, всеобщий баловень и любимец, которого прозвали «Арабчиком». В «Желтом доме» жил личный переводчик Карахана С. Шварсалон. Несколько лет спустя совместно с китаистом М. Барановским он написал нечто вроде справочника по Китаю под названием «Что нужно знать о Китае», который выдержал два издания. Шварсалон блестяще владел английским языком. Однажды, не прекращая игры в шахматы, он тут же, у столика, за несколько минут и без помарок перевел и отправил на машинку тенет поданной ему срочной ноты Карахана. Им очень дорожили, хороших лингвистов тогда было мало. Шварсалон заметно выделялся среди других сотрудников полпредства. Он был элегантен и несколько манерен, иной раз даже надувался и грассировал. В то же время он был общителен и прост, в особенности с молодежью, соседями по квартире. Говорили, что прежде он служил в царском посольстве в Пекине. Видимо, с тех пор у него сохранились знакомства среди пекинских бело-эмигрантов.

Военным атташе полпредства был в то время Александр Ильич Егоров, в дальнейшем маршал Советского Союза, кандидат в члены ЦК ВКП(б), начальник Генерального штаба Красной Армии. В 1918 году он был членом Комиссии по организации и формированию РККА, командовал легендарной 9-й армией, разгромившей войска белогвардейского генерала Краснова. В 1919 году, в решающие дни борьбы против деникинцев, наступавших на Москву, он был назначен командующим Южным фронтом, а в 1920 году командовал Юго-Западным фронтом.

По окончании гражданской войны Егоров написал несколько военно-исторических монографий. Александр Ильич очень тепло относился к нашей молодой китаеведческой поросли, лично принимал и напутствовал нас перед отъездом на юг Китая. Меня он спросил, рада ли, что еду в Кантон, и прибавил, что хотел бы быть на моем месте, посмотреть вблизи китайскую революцию и поработать на нее. Александр Ильич шутил, но он, пожалуй, и впрямь был бы не прочь поехать в Кантон. Уж очень все у нас интересовались тогда обстановкой на юге Китая.

По возвращении в Москву, работая в Генеральном штабе, я не раз с ним встречалась, помню его широкое доброе лицо, неторопливую речь, душевную улыбку, широкоплечую, статную фигуру.

С сентября 1926 года нашим военным атташе в Пекине стал Роман Войцехович Лонгва, поляк по происхождению, член партии с 1910 года. В 1920 году дивизия, которой командовал Лонгва, с боями овладела крепостью Брест-Литовск, разгромив оборонявших ее пилсудчиков и захватив большие трофеи, за что Роман Войцехович был награжден орденом Красного Знамени. В Китай он приехал уже с четырьмя ромбами11 как начальник одного из управлений Генерального штаба. Я видела его несколько раз в Ухане в январе 1927 года, куда он приезжал в командировку. Худощавый, стройный, с тонкими чертами лица, он выглядел много моложе своих тридцати семи лет. Товарищи любили его за доброту и скромность. Вернувшись в СССР, он продолжал работать в Генеральном штабе. Его последняя должность — начальник Управления связи РККА.

Встретили мы в Пекине и некоторых из наших военных советников.

Еще во Владивостоке приходилось читать короткие сообщения в китайской и англо-американской прессе о том, что на юге Китая, в гоминьдановских войсках, и на севере, в национальных армиях, есть наши военные. Говорилось, что на Юге группу русских военных советников возглавляет генерал Цзя Лин, или Гален (в английской транскрипции). Мы в то время и понятия не имели, что это искаженная русская фамилия Галин, под которой работал тогда Василий Константинович Блюхер, герой гражданской войны на Урале, в Крыму и на Дальнем Востоке. Называли также главного политического советника гоминьдана Михаила Марковича Бородина (китайское имя Бао Лотин).

В Китае в ту пору насчитывалось немало английских, американских, японских и даже белогвардейских советников.

То были авантюристы, платные агенты империалистических держав, которые делали там свое черное дело да еще получали от китайцев огромные деньги в виде жалованья и ценных подарков.

Наши военные специалисты ехали в Китай, чтобы помочь революции, и свое жалованье получали из Москвы. Советскому Союзу нелегко, конечно, было обременять свой бюджет дополнительными расходами, ведь тогда каждый рубль был на счету, однако южно-китайскому правительству и маршалу Фэн Юйсяну оказывалась помощь оружием и финансами.

Наши советники представляли собой лучшие кадры Красной Армии. Многие вступили в партию до революции, прошли царскую тюрьму и ссылку. Почти все имели дипломы Военной академии, получившей в 1925 году имя Фрунзе, или высших специальных военных училищ, носили боевые ордена Красного Знамени. Этого ордена — в то время высшей военной награды — удостаивались немногие, а дважды награжденные были вообще наперечет. В группе же наших военных советников встречались даже трижды орденоносцы.

К тому времени, о котором я веду речь, наши советники в Китае успели широко развернуть свою работу.

В Пекине я встретила начальника Кайфынской группы советников Георгия Борисовича Скалова (Синани) **, который осенью 1923 года очень недолго был ректором Московского института востоковедения. Припомнилось, как в день шестой годовщины Великого Октября нас, студентов, построили в Армянском переулке перед великолепным зданием бывшего Лазаревского института восточных языков, где мы тогда помещались, как вышел к нам новый ректор, молодой, высокий, в длинной до пят красноармейской шинели, с орденом Краевого Знамени на алой шелковой розетке, в шлеме со звездой и тремя ромбами в петлице, значит — комкор. Увидев меня в Пекине, Скалов тепло со мной поздоровался. Наделенный недюжинным литературным дарованием, Скалов по возвращении в Советский Союз написал ряд содержательных статей по Китаю, напечатанных в сборнике «Кантонская коммуна» и других изданиях. Позже он работал в Коминтерне, а также в Инсти-туте мирового хозяйства и мировой политики Академии наук СССР.

Вскоре познакомилась я с Анатолием Яковлевичем Климовым, помощником по политчасти начальника Кайфынской группы, пионером нашей работы в Кайфыне. Он прибыл туда еще в октябре 1924 года.

Анатолий Яковлевич — старый руководящий партийный работник Приморья и Сибири, активный участник гражданской войны, подпольщик, неоднократно подвергавшийся арестам и только чудом избежавший казни, член ревкома и обкома Приморья, участник III Конгресса Коминтерна. Климов уже тогда был опытным китаеведом. Он учился в Восточном институте во Владивостоке еще в царское время, а в 1923 году окончил Восточный факультет Военной академии. В 1922 году он приезжал в Пекин с полпредством Иоффе. После 1927 года Анатолий Яковлевич работал в Министерстве иностранных дел, в Тихоокеанском институте Академии наук, в Московском ииституте востоковедения.

Альберта Яновича Лапина, тоже из Кайфынской группы, я знала не так коротко, как Скалова и Климова. Он тогда носил фамилию Сейфуллин. В конце февраля 1926 года, когда Кайфынская группа прекратила существование, Лапин перевелся на должность начальника штаба Калганской группы и пользовался большим расположением маршала Фэн Юйсяна. Все, кто знал Лапина, от-зывались о кем как о богато одаренном, всесторонне образованном и очень обаятельном человеке. В Китай он прибыл уже с дипломом Военной академии и тремя орденами Красного Знамени за гражданскую войну.

Лапин, латыш по национальности (его настоящая фамилия Ла- пинь), был выше среднего роста, круглолиц и плотен. Голову брил и казался блондином, пока у него не отросла неожиданно черная окладистая борода. По возвращении в Советский Союз Лапин был начальником Управления боевой подготовки Генерального штаба, командовал корпусом, был заместителем командующего Особой Краснознаменной дальневосточной армией Блюхера (последняя его должность). В 1936 году, когда у Лапина было уже четыре ордена Красного Знамени и орден Ленина, «Правда» посвятила ему целый подвал, озаглавленный «Пять орденов комкора».

Чаще всего мы, студенты-практиканты, встречали наших советников в гостинице «Сентрал отел», в которой мы в конце концов обосновались. Тут нужны некоторые пояснения.

Сотрудники полпредства жили в коттеджах, среди густой зелени полпредских садов. Приезжие устраивались как могли: кто селился в военном городке, кто в гостиницах. Единственной гостиницей посольского квартала была страшно дорогая, аристократическая «Вагонли», принадлежавшая американской туристской компании. Она не пользовалась нашими симпатиями, и вообще советские люди там редко останавливались. Мы облюбовали другую — китайскую гостиницу европейского типа «Сентрал отел», расположенную сразу же за северной стеной посольского квартала, между «Гранд отель де Пекин» и телеграфным управлением. Там жили советские люди, звучали русская речь, русские шутки. Цены были божеские, церемоний вроде переодевания к завтраку, обеду и ужину не требовалось, никто на нас косо не смотрел, так как, кроме нас и китайцев, там никто не останавливался. Единственный в отеле номер «люкс» на первом этаже рядом со столовой вместе с питанием стоил 30 юаней в сутки, остальные номера расценивались по этажам: чем выше, тем дешевле. Номер на пятом этаже с питанием стоил 90 юаней в месяц. Кухня была английская — много блюд и всего понемножку, мебель в номере — европейская, постель—китайская: длинная узкая подушка тянулась от одного края кровати до другого, ватное одеяло было в чехле из цветной (верх) и белой (низ) материи.

Именно в «Сентрал отел» познакомились мы с начальником Калганской группы советников Виталием Марковичем Примаковым, большевиком с подпольным, дореволюционным стажемIS. В Китае он носил фамилию Лин. Примаков в гражданскую войну командовал корпусом красного казачества на Украине и прославился, между прочим, двумя отчаянными рейдами в глубокий тыл белых, закончившимися полным разгромом врага.

Виталий Маркович был награжден двумя орденами Красного

Знамени н золотым почетным оружием. По возвращении из Китая Примаков командовал корпусом, был военным атташе в Японии и Афганистане, занимал должность заместителя командующего Северокавказским и Ленинградским военными округами. Он был одним из немногих советников, пополнивших нашу китаеведческую литературу своими воспоминаниями. По приезде в Советский Союз он под псевдонимом «лейтенант Генри Аллеи» написал книгу «Записки английского волонтера», где рассказал о своих китайских впечатлениях. Виталий Маркович был любителем и знатоком художественной литературы, сам обладал недюжинным литературным талантом и даже писал стихи, чем мало кто мог похвастать из военных товарищей.

Примакова всюду сопровождал его адъютант Борис Иванович Кузьмичев, или Вэн, как его называли в Китае. Их связывала крепкая дружба. Говорили, что Примаков подобрал Кузьмичева во время гражданской войны парнишкой без роду, без племени и воспитал таким же отчаянным кавалеристом, каким был сам. Внешне они нисколько не походили друг на друга. Примаков был несколько выше среднего роста, одет всегда щеголевато, и выражение лица у него было самоуверенное. Вэн был маленького роста, косоглаз, держался очень застенчиво. Позже он женился на сестре Виталия Марковича Баре.

Виталий Маркович жил в номере «люкс», а мы, студенты, как нам и положено по званию, расположились на пятом этаже. Однако, несмотря на столь очевидную разницу наших положений в сем бренном мире, Примаков держался с нами очень просто, по-друже- ски, с девушками даже подчас галантно. Так, в день моего рождения он мне прислал с Кузьмичевым роскошный кремовый торт, потрясающей красоты н размеров, а также извинение, что не может прийти лично. Это не было отговоркой: он действительно лежал тогда больной, и мы ходили его навещать.

Там же, в «Сентрал отел», мы встретились и подружились со старшим советником кавалерии Петром Зюком. В Китае он носил фамилию Броде. Зюк был небольшого роста, рыжеватый, с редкими прокуренными зубами, которые он то и дело щерил с вызывающим видом, отличался бесстрашием, железным упорством и холодной неукротимой яростью в минуты гнева. Среди нас много ходило рассказов о его подвигах в гражданскую войну, о том же говорили два его боевых ордена Красного Знамени. В то же время это был отчаянный гуляка и задира, каковые качества он, видимо, считал обязательными для всякого лихого кавалериста. Поэтому и дисциплиной Зюк похвалиться не мог. Из всех советников он один вступал в рукопашные драки с белогвардейцами в Пекине и даже с английскими полицейскими на территории посольского квартала, так что те, завидев под вечер его слегка приземистую фигуру с кавалерийской походкой враскачку, спешили покинуть пост и переждать грозу за углом, так как дрался он мастерски. Начальник группы Примаков не раз налагал на него взыскания, но они что-то плохо помогали.

Зюк был довольно бесцеремонен, но на него не сердились, знали, что это не со зла. Все же как-то раз на него крепко обиделся профессор Иванов, и, признаться, вполне обоснованно.

Дело было на банкете, не договорившись с каким-то китайцем, Зюк запросто приказал Алексею Ивановичу: «Переводчик, переведи-ка ему». Когда же Иванов уточнил, что он не переводчик, а профессор, Зюк засмеялся и сказал: «Это хорошо, что ты профессор, я сам скоро буду профессором, а ты все-таки переведи». Алексей Иванович перевел — не ссориться же на официальном приеме.

Зюка легко можно было растрогать, но он никогда не показывал своих чувств и вообще любил представить себя этаким циником, хотя никогда им не был. Как-то раз в Калгане ему передали дневник одной белоэмигрантки, где она рассказывала о том, как ее продали в наложницы богатому китайцу, и просила помощи.

В дневнике были такие слова: «Прости меня, милая мама, что я так низко пала». Читая это место, Зюк иронически щерил свои желтые зубы, но я видела, что он жалел девушку. После возвращения из Китая Зюк был назначен командиром кавалерийской дивизии.

Некоторое время жил в «Сентрал отел» старший советник группы по артиллерии Николай Юлианович Петкевич, носивший в Китае фамилию Дюфрен. Помощником у него был Александр Александрович Аргентов, которого мы знали под фамилией Марино. Петкевич был награжден за гражданскую войну тремя орденами Красного Знамени. До Китая он командовал артиллериеи корпуса, а по возвращении был назначен командующим артиллерией Московского военного округа. В 1936 году он скоропостижно скончался. Мы знали его как прекрасного товарища и специалиста, большого любителя музыки.

Знакомство с советниками и определило нашу дальнейшую судьбу. Примаков, присмотревшись к нашей компании, предложил нам работать переводчиками в его группе.

Нечего и говорить, как мы были счастливы. Работа по специальности, да еще где! В национальных армиях Фэн Юйсяна.

Нам положили небольшое жалованье и дали два месяца на подготовку: изучение военнрй терминологии и общей политической обстановки в Китае.

Цитируется по изд.: Винякова-Акимова В.В. Два года в восставшем Китае. 1925-1927. Воспоминания. М., 1980, с. 34-44.