Тува в VI-VIII веках: археологические памятники

В 552—555 годы, как сообщают письменные источники, восставшие алтайские тюрки-тугю разгромили государство жуань-жуаней и основали свое государство — I тюркский каганат (552—630 годы), который занимал огромную территорию от Черного и Каспийского морей до Великой китайской стены и от Алтая до Тянь-Шаня и Восточного Туркестана 1.

С середины VI века на всей этой территории вместе с алтайскими тюрками распространились характерные для них погребальные сооружения с тюркским обрядом (курганы с погребениями по обряду трупоположения с конем) и поминальные сооружения (квадратные оградки из плит и камней, иногда с каменными фигурами людей и со столбиками-балбалами из простых камней, врытых рядами) 2.

Третий тюркский каган Кигикь (Мухан)  в 555 г. покорил племена, населявшие территорию Тувы, и включил их земли в состав нового государства 3.

Эти политические события хорошо подтверждаются данными археологии, так как в это время в Туве появляются памятники, типичные для Горного Алтая, совсем не встречавшиеся здесь в шурмакское и уюкское время 4.

Погребальные сооружения. К этому периоду относятся округлые каменные курганы с погребениями в ямах (табл. I. А) поминальные сооружения типа курганов и каменных оградок (табл. 1,5), каменные изваяния людей и животных, писаницы на скалах и другие памятники.

Погребальные сооружения по внутреннему устройству и деталям обряда подразделяются на два типа: а) погребения по алтайскому обряду трупоположения с конем 5, несвойственному для памятников Тувы в предшествующие эпохи; б) трупоположения без коня, с сохранением старых местных традиций.

А. Погребения с конем, найденные в разных районах республики, подтверждают завоевание Тувы алтайскими тюрками и их расселение в этой стране.

Памятников этого типа, непосредственно относящихся к VI веку (типа алтайского могильника Кудыргэ), « Туве пока не обнаружено, но, вероятно, они будут открыты. Хорошо известны погребения VII—VIII веков, вполне сходные с алтайскими того же времени. Они так же имеют сверху округлые каменные насыпи 6 из обломков скалы, под которыми находятся могильные ямы.

Для тюркских погребений с конем на Алтае, датирующихся VII—VIII вв.» характерен обряд погребения человека головой на север или (с отклонением) на северо-восток (при обратной ориентации положенных в могилы 

[18]

коней) 7. Аналогичная ориентация оказалась и в захоронениях Тувы. II здесь под курганами были обнаружены прямоугольные или овальные ямы, вытянутые с севера на юг 8 «или, чаще, с северо-востока на юго-запад 9. Некоторые из этих курганов разграблены. Однажды обнаружено, что расхищение совершено в XIII— XIV вв., так как брошенный грабителями сломанный железный кетмень относится к XIII— XIV векам 10.

В тех случаях, когда сохранилось первоначальное положение скелетов, люди были положены вытянуто на спине головой на север (6 погребений), север-северо-восток (3 погребения), северо-восток (4 погребения) и восток-северо-восток (1 погребение), а лошади (на боку, реже на животе) с обратной ориентировкой — головой на юг (6 погребений) и юго-запад (8 погребений). Они лежали всегда слева, т. е. к востоку или юго-востоку от человека. Обычно это одиночные погребения мужчин или женщин с одним конем. При этом скелеты человека и коня чаще всего лежат на одном уровне и лишь изредка человек положен на уступе, а конь в слегка заглубленной яме. Иногда лошадь оказывается отделенной камнями или стенкой из плитняка. В трех случаях скелеты людей находились под плахами на подстеленной доске, дважды были обнаружены в выдолбленной колоде и один раз в гробу из четырех тальниковых досок, ничем между собою не скрепленных. Трижды мужские скелеты сопровождались захоронением двух лошадей сразу, причем один раз костяки лошадей не имели голов. Два раза в могилах обнаружены были погребения взрослого и ребенка с одной и с тремя лошадьми 11.

В одной могиле ребенку 4—5 лет взамен лошади на соответствующем месте был положен баран, головой так же в противоположную сторону 12.

Исключением являются два погребения, где скелеты человека и лошади лежали головой в одну сторону (на север-северо-запад или на северо-запад), что специфично для Тувы. При этом конский костяк находился на уступе выше скелета человека и по-алтайски был отделен от него частоколом из деревянных столбиков или рядом вертикально вкопанных плит 13.

Верхняя половина мужского скелета в одном погребении оказалась обсыпана слоем зерен проса (Panicum miliaceum L.), а у черепа его стоял небольшой деревянный шаровидный сосудик для питья с обуженным горлом, схожий по форме с некоторыми сосудами, «изображенными в руках древнетюркских каменных изваяний из Тувы 14.

Вообще в этих могилах находят деревянные небольшие сосудики для питья, в том числе кружковидные на поддоне к с боковой ручкой, также схожие с сосудами каменных изваяний VI—VIII вв. Нередко встречаются и деревянные блюда, которые ставились с мясом (на одном лежали хвостовые косточки овцы— курдюк) у головы или в ногах. С ними клались в могилу железные ножи. Одно блюдо, вырезанное <из тополя и закрытое крышкой, оказалось возле седла лошади, а другое, стоявшее в головах человека, было овальным и имело четыре ножки. Все эти блюда по форме еще очень похожи на предшествующие шурмакские деревянные блюда и корытца.

Глиняный сосуд был найден только один раз, в детской могиле. Это грубый, лепной баночный сосуд с плоским дном, слабо выделенной шейкой и серой поверхностью, украшенной расчерченным узором из пересекающихся линий 15. Такие баночные грубые сосудики были найдены и в синхронных древнетюркских курганах Алтая 16. Вообще это единственная известная форма глиняной «посуды, которую изготовляли сами тюрки в VI—VIII веках. Из посуды для приготовления пищи лишь в одном кургане встретились остатки железного клепаного котла с округлыми ручками.

Баранину в качестве жертвенного мяса клали не всегда. Только в 44% могил найдены кости задних частей овечьих туш и курдюков.

Без верхового коня немыслима жизнь кочевника. Тюрки-тугю не представляли себя без коня и в загробной жизни. Поэтому лошадей убивали к клали в могилы с полным снаряжением, в узде и сбруе, ремни которых украшались иногда набором бляшек, с седлом на спине, притянутым подпругой и со стременами 17.

В курганах западной Тувы, где деревянные предметы хорошо сохраняются, до нас целиком дошли древнетюркские седла, совершенно подобные наиболее ранним седлам из древне-тюркских погребений второй половины VI века на Тянь-Шане 18, а также вообще седлам, распространенным в степной зоне Евразии в VI—VIII веках, но появившимся в южной Сибири уже в гунно-сарматское время 19.

Седла сделаны «з березы с высокой передней лукой арочного типа, со скругленными крыльями и низкой полукруглой задней лукой. На седло набивалась войлочная подушка, обтянутая кожей; под низ подстилался кожаный чепрак; крепилось седло на лошади с помощью подпруги (иногда двойной); седло имело также нагрудный и подхвостный ремни. Передняя лука седла почти всегда украшалась или резьбой, или костяными накладками. В одном по- 

[19]

гребенки обнаружена набивная железная пластина на переднюю арочную луку, украшенная по краю медным ободком с полукруглыми фестонами (табл. 1, 8).

Найденные при остатках седел стремена относятся к широко распространенным в Евразии в VI—XI вв. типам: а) с пластинчатой петлей на шейке (табл. 1,10) и б) с восьмерко-образным завершением (табл. I, 12). Последние появились на Енисее еще в таштыкскую эпоху во II веке н. э., а стремена с петлей на пластине обнаружены уже в могилах IV—V вв. в странах Дальнего Востока (Корея, Япония) 20.

 

Таблица 1.

С седлами в могилах находят железные (с язычком на средней оси) и костяные округлоконечные (иногда с железными язычками) подпружные пряжки также обычных для VI— X веков типов (табл. I, 3 и 2/), хотя позднее несколько меняющих свои очертания.

При лошадях часто встречаются (обычно по две) костяные застежки (табл. I, 9), которые находятся у соединенных ног лошадей, являясь застежками конских пут. Очевидно, лошадям, перед тем как их убить, спутывали ноги. Иногда эти парные застежки лежат у седел и тогда ими пристегивались к седлам различные предметы и свертки, нужные в походе, Такие же застежки делались и из дерева. Они похожи на пазырыкские застежки 21.

При седлах встречаются железные кольца и костяные фигурные подвески — пряжечки с парой отверстий и неподвижными шпеньками. Аналогичные пряжки известны еще в V—VI веках по находкам в алтайском могильнике Кудыргэ 22.

В случаях погребения в одной могиле двух или трех лошадей очевидно, что к верховой снаряженной лошади (шли двум) добавляли еще одну заводную. Однажды была обнаружена лошадь с верховым седлом, стременами и прочим снаряжением, а рядом другая — в узде с удилами, но с упрощенным вьючным седлом без стремян.

От уздечек сохраняются двусоставные кольчатые удила, чаще всего с железными «S»-овидными псалиями с подпрямоугольными петлями, для прикрепления ремней (табл. 1, 4). На остатках ремешков находятся бронзовые пряжки, наременные наконечники и обоймы (табл. I, 7, 16, 18), железные кольца, костяные конические пронизки и бронзовые бубенчики (табл. I, 2, 5, 6), а также литые из бронзы бляхи-тройчатки, украшавшие перекрестия ремней.

Иногда встречаются псалии, восходящие к ранним формам: а) односторонне выгнутые двудырчатые из ролов косули, близкие псалиям V—VI веков из Кудыргэ 23 или еще более ранним таштыкским 24; б) железные, с отогнутым верхним концом и лопаточкообразнмм расширением нижнего, очевидно, сохранявшие традицию лопаточкообразных псалии предшествующей шурмакской культуры 25.

В могилах богатых воинов уздечки и сбруя лошадей украшены особенно пышно золотыми округлыми и сердцевидными бляхами со штампованным четырех лепестковым и спиральным орнаментом, или же нашивными серебряными бляхами в виде четырехлепестковых розеток с выпуклостями и лещатыми наконечниками, специфичными для VII—VIII веков 26. Но чаше, в рядовых могилах, узда и сбруя не имеют наборных украшений. Один раз в погребении 

[20]

были встречены остатки ременной витой нагайки.

Необходимо отметить, что, как правило, для погребения убивали старых, отработавших свое лошадей в возрасте 6—18 лет.

С мужчинами обычно укладывались предметы вооружения, но не всегда. Вдоль правого или левого бока клали сложный лук, склеенный из дерева (ивы), сухожилий, бересты и усиленный костяными (или роговыми) накладками. Центральные накладки всегда имели срезанные наискось углы и нарезку из пересекающихся линий для лучшего склеивания с основой лука (табл.1, 11). Деревянные концы лука усиливались парными, так же приклеивавшимися костяными накладками с вырезами для тетнвы. Длина луков в распущенном состоянии составляет 1,4—1,5 метра. В боевом положении, с натянутой тетивой, он имел «М»-образную форму н в длину был около 1 —1,2 мета.

Подобные луки «тюркского» типа происходят, безусловно, от предшествующих гуннских 27 и шурмакских 28 сложных луков, отличаясь от них отсутствием лопаточкообразной передней вставки, которая укреплялась между центральными роговыми пластинами. Луки «тюркского» типа были широко распространены в Евразии в период VI—XI веков 29.

Сверху, на крышке колоды или на прикрывающей скелет человека доске, а иногда вдоль левой ноги его, лежит берестяной, сужающийся кверху, колчан с деревянным дном, наполненный стреламш, чаще всего с трехлопастными железными наконечниками и березовыми древками стрел. Концы древков изредка окрашены красной и черной красками, совершенно так же, как у таштмкекнх или шурмакских древков предшествующего времени.

Многие стрелы были свистящими и имели не только отверстия в лопастях, но и костяные свистульки с отверстиями, надетые на черешок (табл. I, 15). Они совершенно такие же, как и более ранние гуннские и шурмакскис. Трехлопастные наконечники различались по форме. Они были или узкими (с листовидными плавными, а иногда угловато-срезанными спереди лопастями), или широкими. При этом нижние концы лопастей были прямыми пли как бы «срезанными» под углом к черешку. Найдено два трехгранных в сечении наконечника стрел: железный с маленькой треугольной головкой и костяной черешковый. Колчаны имели железные крючки для подвешивания.

В одном погребении найдены остатки одно-лезвийного клинка сабли 30, подтвердившие наличие этого оружия наряду с мечами у тюрок-тугю в VI—VIII веках  — факт, установленный еще JI. А. Евтюховой, при изучении древнетюркских каменных изваяний 31. Часто встречаются железные черешковые ножи, по большей части находящиеся в деревянных ножнах. Они лежат у правой руки, на поясе или возле головы.

Из бытовых предметов и орудий труда в этих могилах найдены: железные пальштабовидные топоры-тесла (табл. I, 13), причем трижды сохранились деревянные глаголевидные ручки от них; точильные камни для точки ножей, оселок с отверстием, привязываемый к поясу, костяная проколка, а также шило с ручкой в форме головы животного и обломок деревянного гребня (табл. I, 17).

Очень важна находка верхнего жернова ручной мельницы (табл. 1. 14), сделанного из серого гранита (диаметр 24 см, диаметр отверстия 4 см, наибольшая толщина 4 см) Он имел уплощенную полусферическую форму, четыре ямки для вставления рукоятки и вращался, судя по стертости углублений, против часовой стрелки, очевидно, левой рукой. Жернов лежал под насыпью на борту могильной ямы, по-видимому, женского разграбленного погребения 32. Эта находка свидетельствуете том, что каменная ручная мельница, появившаяся в Туве в период шурмакскон культуры, продолжала употребляться к в тюркское время.

Благодаря хорошей сохранности дерева в трех могилах найдены положенные при человеке или на конском скелете части приборов для высверливания огня, очевидно, с помощью лучка: «веретено», дощечка с обожжены ми при воспламенении лунками (из дерева хвойной породы), круглая дощечка с одной лункой и ручкой (в ней было сделано отверстие для подвешивания), которой накрывалось сверху «веретено» при вращении 33. Подобный прибор для высверливания огня был найден и в более раннем алтайском могильнике Кудыргэ (V— VI века) 34. Он был в употреблении у народов Центральной Азии и Южной Сибири (в частности, у шурмакских племен Тувы) 35 в предшествующую гунно-сарматскую эпоху.

Судя по распространению таких приборов и редким находкам мешочков с железными кресалами, кремнями к трутами в могилах тюрков на Алтае 36, огнива, очевидно, появились только в VII—VIII веках, вытеснив в VIII веке деревянные архаичные приборы.

Два раза найдены были деревянные лопаты с прямым, как у современной подборной лопаты, обожженным для прочности рабочим концом к короткой, удобной для выбрасывания земли из ямы ручкой.

[21]

Отметим еще вырезанные из дерева посохи с набалдашниками (длиной 82 см и 74 см), деревянные лопаточку и кольцо, возможно, служившее подставкой для питьевых сосудиков с выпуклым дном, а также обрывки каких-то берестяных изделий с железными заклепками и железные расплющенные сверху гвозди.

Из остатков одежды сохранились лишь обрывки, по которым можно судить, что в основном рядовое население носило одежды из шерстяных тканей (встречены куски гладких тканей саржево-диагонального переплетения), кожи, меха, войлока; возможно, также употреблялись полотнища, сотканные из растительных волокон. Одежды из шелка встречаются сравнительно редко н только в погребениях богатых людей. Часто встречаются шелковые ленты. Обнаружены также круглые сверленые пуговицы из стенок сосудов или пуговицы, сделанные из железа.

К принадлежностям мужского костюма относится наборный пояс из бронзовых пряжек (иногда с железными язычками), бляшек (квадратных с отверстием, полукруглых, лунниц в виде четырехлепестковых розеток), обойм, наконечников и боковых фигурных подвесок раннего, еще не утвердившегося типа (табл. I, 7, 16, 18, 20) 37. Такие подвески встречаются и в древнетюркских курганах VII— VIII веков на Алтае 38.

Подвесные бляшки этого времени типологически являются предшественниками и прототипами более поздних фигурных блях с сердцевидными отверстиями, имеющих законченную форму и получивших широкое распространение только в VIII—X веках 39.

К поясам мужчин привешивались шелковые или меховые мешочки с разными предметами. В одном шелковом мешочке оказалась костяная пластинка с двумя отверстиями, роговой гребень, деревянные стержни и человеческий зуб — амулет, очевидно помогавший от зубной боли. В другом мешочке—железный ножик, шило с деревянной ручкой, деревянная лопаточка и детский зуб. У одного из наборных поясов были приторочены два мешочка из меха, в одном из которых оказался кусок шерстяной ткани.

Такие же шелковые мешочки с аналогичным содержимым (включая человеческие зубы) находили и в синхронных древнетюркских курганах Алтая 40.

Из украшений в мужских могилах встречены одиночные бронзовые кольчатые серьги у левого уха; в одном погребении у правого уха погребенного была обнаружена более сложная серьга из бронзы (с шариком вверху и двумя плоскими круглыми выступами вверх и вниз в месте подвески). Кроме того, в мужских могилах оказались: две золотые желуде-видные привески с изображением цветочных розеток и два обломка танских зеркал из белого сплава. Одно из них имело фестончатый край, невысокий бортик, изображение рельефных цветов на фоне облаков и отверстие для подвешивания на шелковой ленте. Края этих обломков сильно сглажены от длительного употребления в быту, что доказывает большую ценность их в то время.

Любопытно, что и у алтайских тюрок того же периода в могилах найдены также только обломки танских зеркал 41, а в более раннее время на Енисее, в таштыкских и шурмакских погребениях, находят только обломки более ранних ханьских зеркал 42. Целые зеркала, по-видимому. начинают встречаться в погребениях уйгурского периода VIII—IX веков, да и то редко.

Из женских украшений были найдены вместе бронзовая бляшка в виде четырехлепестковой розетки и золотая, типично тюркская серьга (табл. I, 19) с шариком вверху и длинной подвеской.

В одной могиле встречена танская бронзовая монета с легендой «Кайюань тунбао», т. е. «Всеобщая драгоценность (правления) Кайюань» без особых дополнительных знаков, выпушенная, очевидно, в VII в., так как раньше их не выпускали 43.

Отметим, что один раз у голов лошадей были обнаружены два черепа степного хорька (Patorius eversmanni Lesson) 44.

Б. Погребения без коня на поверхности земли отметены небольшими округлыми каменными насыпями, сложенными из обломков скалы 45. Иногда это впускные погребения в насыпи курганов более ранних эпох. Все они имеют прямоугольные ямы, вытянутые с северо-запада на юго-восток 46, в которых оказались одиночные погребения женщин или мужчин. Скелеты лежали по старой традиции погребального обряда еще времен уюкской культуры (VII—III века до н. э.) с корчено, на правом боку, головой на северо-запад. При этом череп одной женщины покоился на подложенной в изголовье каменной плитке, что было характерно еще для уюкской культуры, а скелет второй был прикрыт березовой корою. Напомним, что скорченные скелеты встречались и среди раннешурмакских погребений 47.

Обнаружение этого обряда и в некоторых могилах VI—VIII веков свидетельствует о том, что здесь мы имеем дело с памятниками ме-

[22]

стного населения, сохранившего в ритуале свои этнические традиции, которые отличают его могилы от погребений пришлых алтайских тюрок 48.

В могилы этого типа иногда ставилась пища в лепных грубых баночных сосудах, форма которых схожа с древнетюркскими VI— VIII веков, но венчик имеет характерную для сосудов шурмакской культуры некоторую скошенность наружу (табл. I, 30). В одном погребении с таким сосудом из другого инвентаря найдена лишь железная пряжка (табл. I, 29) 49. В другом — оказались остатки мясной пищи — кости трех ягнят, а в третьем — кости передней части туши овцы, лежавшие перед лицом женщины. Последнее погребение было богатым. На скелете сохранились остатки войлочного обшитого шелком халата, подпоясанного наборным поясом из позолоченных бронзовых бляшек (квадратных и полукруглых с отверстиями), а также наконечника и пряжки, украшенных растительным орнаментом (табл. I, 23). Халат имел три небольшие бронзовые пуговицы (табл. I, 26). На месте левого уха лежала бронзовая серьга с жемчужиной и семью золотыми спаянными из зерни колечками на подвеске (табл. I, 27). Перед лицом обнаружены, как в тюркских могилах с конем, обломки танского зеркала из сплава.

Если в могилах женщин совершенно нет ни оружия, ни предметов конского снаряжения, то в мужских, хотя и нет сопровождающих погребения коней, конское снаряжение клалось. Так, в одной разграбленной могиле обнаружена пара стремян тех же типов, что и в тюркских погребениях (табл. I, 24—25) 50, и обломки двусоставных удил. Кроме того, найдены крюк от колчана (табл. I, 28), сломанный наконечник стрелы н пришивное дно от берестяного туеса.

Предметы из этой группы погребений аналогичны инвентарю вышеописанных могил тюрок (тип А), что свидетельствует об одновременности памятников обеих типов. Отмеченные выше случаи сходства ряда найденных в этих курганах предметов с аналогичными, более ранними вещами, относящимися к гунно-сарматской эпохе (III век до н. э. — V век н. э.), свидетельствуют, во-первых, о том, что материальная культура как пришлых алтайских тюрок, так и местных аборигенов выросла на почве культур предшествующего времени и, во-вторых, о том, что описанные нами здесь памятники являются более ранними, относящимися к VI—VIII векам, чем последующие 51.

Поминальные сооружения. К периоду тюркского каганата, кроме погребений, относится значительное количество жертвенно-поминальных памятников. Это округлые каменные курганы и каменные оградки (табл. 1,5).

Поминальные курганы. Наиболее ранними из них являются поминальные курганы 52, во всем сохранившие черты шурмакских поминальных курганов, но несколько отличающиеся от них устройством и инвентарем. По обнаруженным в них предметам поминальные курганы датируются V—VI вв. и являются переходными памятниками, от периода шурмакской культуры к древнетюркской эпохе, оставленными местным населением. Один из них имеет ряд вертикальных каменных столбиков, отходящих от насыпи не к северо-востоку, как это было в шурманское время, а к западу 53.

Под одной насыпью была выявлена овальная яма м в ней были обнаружены только кости быка 54. В другом кургане (№ 14) в неглубокой ямке стояли два сосуда (табл. I, 32— 33). Хотя эти сосуды генетически восходят к форме позднешурмакских вазообразных сосудов, а один нз них имеет срезанный наружу венчик (табл. I, 33), эти сосуды имеют совсем иные формы и пропорции. По технике лепки, серой нелощеной поверхности и грубому тесту с примесью дресвы эта посуда ближе всего к кухонной керамике VI—VIII веков из Хакасско-Минусинской котловины и баночным сосудам алтайских тюрок. Найденные под поминальными курганами сосуды были бытовой посудой: широкогорлый сосуд закопчен и имел следы нагара.

Таким образом, описанная группа поминальных курганов близка памятникам шурманской культуры, но в то же время уже достаточно четко отличается от них. Это позволяет считать такие памятники переходными.

Древнетюркские поминальные ограды VI—VIII веков. Эти памятники найдены теперь в большом количестве в разных районах Тувы (мне известно 220 оградок). По своему устройству и назначению они совершенно аналогичны хорошо известным оградкам Горного Алтая 55 Их появление на территории Тувы, так же как и появление погребений с конем, является свидетельством прихода в эту землю тюрков-тугю, которые в VI— VIII вв. сооружали такого рода памятники в соответствии со своим «алтайским» обычаем 56.

Обычно, это квадратные (редко — прямоугольные) оградки, сооруженные из каменных плит, установленных на боку в узких канавках. Их размеры от 0.8x0,8 м до 5x5 м (чаще 2x2 н 3x3) при высоте плит 0,1—0,3 м до 

[23]

Рисунок 1. Древнетюркские каменные оградки и изваяния людей, стоящих с восточной стороны оградок. 

1-2 – р. Хендерге близ поселка Ак-Тал. 

[24]

Рисунок 1. Древнетюркские каменные оградки и изваяния людей, стоящих с восточной стороны оградок (продолжение). 

3-4 – р. Саглы, поселок Кызыл-Тей. 

[25]

0,5 м Внутри квадрата из плит находится плоская насыпь из земли с галькой или речными валунами (реже с обломками скалы и плитняком). Нередко для укрепления оградок камни присыпались и с наружных сторон плит (рис. I—4) 57.

Оградки, как правило, ориентированы сторонами (178 из 220, или 81%) и реже углами по странам света (42 из 220, или 19%) 58.

Обычно оградки расположены одиночно, но иногда они установлены в один ряд (по 2, 3, 4, 7 или 8 оградок) по линии север — юг. Известно 18 таких рядов, с промежутками от 0,1—0,5 м до 2—4 м или же, реже, по линии северо-восток — юго-запад (8 рядов по 2—3 оградки) 59. Чаще всего оградки были не связаны с расположением курганов той же эпохи. В двух случаях зафиксированы особенно большие скопления этих оградок на ограниченной территории 60, что, вероятно, свидетельствует о наличии в прошлом излюбленных мест для совершения поминок по умершим.

Наблюдения над древнетюркскими оградками Тувы позволяют различать пять видов этих поминальных сооружений:

1) оградки без всяких дополнительных устройств;

2) оградки, у которых с восточной стороны вертикально стоит простая плита или валун («главная» плита); 3) оградки, «главные» плиты которых имеют приданную им схематическую форму фигуры человека или выбитое на восточной грани примитивное лицо человека (рис. 1, 2% 4); 4) оградки, с восточной стороны которых установлены целые фигуры людей (рис. 1, 1; 2, 3); 5) оградки, у которых вместе стоят и «главная» плита, и фигура человека (рис. 4,11).

Рассмотрим некоторые особенности этих видов оградок:

1) Одиночные оградки без всяких дополнительных сооружений встречаются не часто (70 из 220, или 32%). Следует иметь в виду, что многие из них находились в одном ряду с оградками, имеющими каменные изваяния людей или бал балы 61.

2) Обычно с. восточной стороны перед оградкой в ямке устанавливали вертикально каменную плиту или большой валун, которые во время поминок символизировали самого умершего. Таких оград оказалось 55 из 220. (т. е. 25%), причем 28 из них имели только один «главный» камень, а 27 оград, кроме «главного» камня, имели еще отходящие на восток ряды простых каменных столбиков — бал балов, число которых колеблется от 1 до 66 (рис. 4) 62.

Таким образом, статистика показывает, что оградки, не имеющие каменных фигур человека, преобладают в количественном отношении (125 из 220, т. е. 57%) 63.

3) Умелые люди придавали «главной» плите приближенную форму фигуры человека или же выбивали на восточной грани плиты примитивное лицо человека 64.

4) Наиболее богатые люди нанимали специальных каменотесов, которые создавали целые фигуры людей (табл. 1, 22), лучшие образцы которых представляют уже круглую скульптуру (рис. 2, 3, 5. 6) 65. Все эти фигуры людей трактованы условно схематически и не отличаются реализмом. Однако лицам их старались придать портретное сходство с умершим, детализируя формы усов, бороды, манеру ношения сережек или же, иногда, индивидуализируя черты лица и его выражение. Сходства с конкретным человеком стремились добиться также путем изображения специфических особенностей одежды, детализацией наборных поясов и предметов вооружения.

Всего известно 95 оград из 220 (43%), у которых стояло 96 каменных фигур человека (у одной оградки оказались две фигуры). Из них — у 33 оград имелось только по одной фигуре и ничего более, а у 56 оград, кроме каменного изваяния находились еще ряды каменных столбиков (от 3 до 157 штук), отходящих от изваяния человека на расстояние от 3 до 350 м 66.

Все эти каменные фигуры устанавливались, так же как и «главные» плиты без следов обработки, с восточной стороны оградок (табл. 1,5) лицом на восток (61 фигура из 96. т. е. 63,5%) или на юго-восток (28 фигур, т. с. 29%; в «случае ориентации ограды углами по странам света) 67.

Соответственно и ряды столбиков-балбалов в 39 случаях отходили от каменных изваяний на восток и в 13 — на юго-восток 68. При этом восемь таких рядов столбиков, отходящих на восток, в конце имеют повороты на север, как это было еще у рядов шурмакских балбалов во II веке до н. э. — V веке н. э.

Из анализа всех этих данных видно, что некоторым умершим устраивались только оградка и тогда дух умершего «присутствовал» на поминках, вероятно, в виде своеобразной куклы, подобной «тулу» современных киргизов 69. Кстати, «тулы» имелись и у средневековых тюрков, ибо этот термин встречается в рунических надписях из Таласа 70. В других случаях (оградки 2-го и 3-го видов) каменные плиты, символизировавшие умершего во время поминок, по-видимому, облачались в 

[26]

 

Рисунок 2. Каменные изваяния древних тюрков: 1 – р. Хендерге близ поселка Ак-Тал; 2 – р. Ах-Чааты, ур. Чиланныг.

[27]

Рисунок 3. Каменные изваяния древних тюрков: 1- р. Хам-Дыт; 2, 3, 4 – р. Саглы (2, 3 – близ ручья Мугур; 4 – у поселка Кызыл-Тэй); 5 – р. Чадаана близ горы Друг.

[28]

собственную одежду умершего, подобно поминальным куклам казахов Средней орды 71 или округа Тарбагатай 72, а также подобно деревянным столбикам или каменным плитам на поминках у чувашей 73. И, наконец, целые фигуры, иногда являвшиеся превосходными скульптурами, представали на поминках без дополнительных убранств.

 

Рисунок 4. План группы поминальных оградок VI-VIII веков с изваяниями людей и столбиками-балбалами у поселка Кызыл-Тей на р. Саглы; обрамляющие плиты похищены: 1 – каменные изваяния целые; 2 – каменные изваяния разбитые.

 

5) Имеется три оградки, найденные в разных районах Тувы, у каждой из которых с восточной (или юго-восточной) стороны стоят и каменная фигура человека, н «главная плита». От этих последних отходят ряды каменных столбиков в том же направлении (рис. 4, II) 74. Очевидно, один из таких рядов пристроен к оградке позднее другого, т. е., возможно, одна и та же оградка была использована (с перерывом) для поминок двух человек.

В Туве к 1962 г. мне было известно всего 102 древнетюркские каменные фигуры людей VI—VIII веков 75 сделанные из различных материалов: мрамора, сланца, гранита и песчаника.

[29]

 

Рис. 5. Каменные изваяния сидящих знатных тюрков: 1, 2 — y оградки близ поселка Кызыл-Мажалык на р. Хемчик; 3— на поминальном сооружении в нос. Сарыг-Булун на р. Эрзин (головы отбиты в древности)

 

Они всегда изображают мужчин и преимущественно воинов (рис. 1, 2,3, 5) 76. Воинские доблести особенно уважались даже после смерти. Изваяния умерших воинов старались украсить наборным поясом, к которому подвешены меч или сабля, иногда кинжал (табл. I, 22), боевая булава (рис. 2, 2), ножи в ножнах и мешочки с дорожными инструмента ми, амулетами и огнивом 77.

При описании погребального обряда тюрок тупо письменные источники того периода сообщают: «В здании, построенном при могиле, ставят нарисованный облик покойника и описание сражении, в которых он находился в продолжение жизни. Обыкновенно если он убил одного человека, то ставят один камень. У иных число таких камней простирается до ста и даже до тысячи» 78.

Этот текст, освещающий поминальный обряд богатых и знатных тюрок, применим и к описываемым рядовым поминальным памятникам. Очевидно, что взамен здания (храма или святилища, в котором совершались поминальные жертвы умершему в связи с развитым культом предков), рядовое население сооружало каменные оградки, со статуей или плитой (символизировавших умерших) с восточной стороны 79. Кроме того зарегистрировано большое количество указанных выше случаев, когда от фигуры человека или каменного столба (плиты), его заменяющего, на восток отходит еще ряд из каменных столбиков, установленных вертикально через определенные промежутки (табл. 1,5). Наличие таких рядов камней хорошо объясняется приведенным выше текстом летописи — их ставили но числу врагов, которых убил при жизни воин, и поэтому количество этих камней у разных поми-нальных оградок различно, а у некоторых их вообще нет.

Раскопки 37 оградок разных типов подтверждают их поминальный характер 80. В 13 оградках под насыпью ничего не обнаружено 81. В девяти других материк оказался не потревоженным. На горизонте в пяти из них найдено по небольшому пятну золы и угольки, так же в двух из этих последних — вещи: изношенный железный ножик с отломанным концом (табл. I, 31) и три обломка треугольных железных плоских наконечников самострелов 82. В трех оградках на горизонте не было ничего, кроме предметов »и костей. В одной из них — зуб и кость лошади, в другой — железное стремя (типа с петлей на шейке) с обломанным верхом, в третьей — железное пальштабовидное тесло 83. В девятой оградке на горизонте оказались мелкие угольки, гнилушки и деревянный кол, вбитый у северной стенки 84. В 5 оградках в центре оказались только округлые ямки (глубиной до 0,8 м и диаметром до 0,4 м) ив них нижние части некогда стоявших здесь высоких, одиночных и впоследствии сожженных деревянных столбов (диаметр 0,3 м и сохранившаяся высота 0,3—0.5 м) 85. В других 5 оградках обнаружены округлые ямки (глубиной 0,15—0,7 м и диаметром 0,5 м), а в них — угольки или зола и по одной кости животного (зуб или фаланга лошади, лопатка или крестец овцы) 86. И наконец, в двух оградках были обнаружены ямки и вещи.

[30]

Рисунок 6. Сидящая фигура знатного тюрка с поминального сооружения в поселке Сарыг-Булун на р. Эрзин (кафтан внакидку, голова отбита в древности); а – вид спереди, б – вид сбоку.

 

В одной — на горизонте под насыпью оказалось зольное пятно (0,3X0.1 .«) и разбросанные кости лошади (позвонки, ребра, бедренные), а также яма (глубиной 0,8 м), в которой лежала костяная свистулька от стрелы, костяная цурка от пут лошади и берестяной цилиндрический туес с круглым дном и крышкой (высота 0,47 м; ширина 0,17 м и диаметр дна 0,14 м). Таким образом, здесь сохранились от поминок остатки еды (конское мясо) и сосуд для питья (туес) 87. Другая оградка 88 интересна тем, что к ней с южной и восточной сторон пристроены дополнительные, тюркские же, поминальные сооружения, в виде полуовальных насыпей из камней. В самой оградке оказалась овальная ямка 89, в которой среди камней были найдены астрагал и зуб коня, железная пластина от панциря и обломки двух трехлопастных (типичных для VI—VIII веков) наконечников стрел, а на горизонте в трех местах — скопления угольков и еще два конских зуба. Аналогичная картина открылась и под пристроенными насыпями 90.

Таким образом, исследование 37 оградок в Туве показало, что они тождественны древне-тюркским оградкам, раскопанным на Алтае, в Восточном и Центральном Казахстане, а также на Тянь-Шане.

На в одной из них не обнаружено никаких следов погребений ни по обряду трупоположения, ни по обряду трупосожжения, синхронных самой оградке. Это было выявлено уже при первых их раскопках.

В В. Радлов, раскопав в 1865 году 4 оградки на Ангодае и 4 на р. Табажек, сначала пришел к выводу, что «эти курганы были не могилами, но местом какого-то религиозного обряда» 91, а позднее правильно писал, что «все эти прямоугольники я должен считать за жертвенные места» 92. Две оградки на р. Кара-Кабе раскопал в 1911 году А. В. Адрианов 93. Позднее С. П. Руденко писал, что «каменные квадраты с каменными бабами и без них раскапывались Радловым, Адрнановым и нами, причем они вряд ли могут рассматриваться, как могильные сооружения. Все же они, по всей вероятности, связаны с заупокойным культом» 94. Так как нигде не выявлено прокаленной почвы и цельных кострищ в оградках Тувы, то поминальные костры для сжигания 

[31]

жертвенной пищи и возлияния пьянящих напитков (типа араки и кумыса) разводились, видимо, в непосредственной близости у оградок. Затем, после окончания обряда жертвоприношения, в оградку чаще всего переносили часть углей и золы от жертвенного костра, забрасывали некоторые остатки поминок (кости конечностей и голов съеденных на поминках овец и лошадей, старые туеса из-под какого-то питья и т. п.), а также жертвовали иногда изношенные или сломанные предметы вооружения и быта (ножи, наконечники самострелов и стрел, костяные свистульки к ним, обломки панцирных пластинок, стремя, топоры-тесла, цурки и т. п.). После этого оградку засыпали землей.

Все найденные в оградках предметы являются типично тюркскими, аналогичными предметам из погребений с конем VI—VIII веков.

Письменные источники сообщают, что у тюрков члены семьи и другие родственники «убивают овец и лошадей и приносят их в жертву умершему» 95.

Видимо, именно о поминальных оградках сообщает следующее место из Чжоушу (629 год): «После похорон они накладывали камни и устанавливали при этом памятный столб; число камней (поставленных прямо) определялось каждый раз по количеству людей, которых умерший убил при жизни. Затем они вешали на столбы целые головы принесенных в жертву овец и лошадей» 96.

Очевидно, что следы кольев и столбов, найденные в оградках Тувы и Алтая, остались от столбов для вывешивания голов жертвенных животных.

Необходимо заметить, что, будучи хорошо огражденными плитами и имея незначительную насыпь внутри, тюркские оградки VI— VIII веков могли быть вторично использованы для разных целей в последующие века. В Туве встретились только три таких оградки, превращенные позднее в округлые каменные курганы. В двух из них оказались кенотафы IX— X веков в виде погребения одних только лошадей со скромным снаряжением 97, а в третьем кургане, находившемся в ряду с одним из вышеупомянутых кенотафов и оказавшемся после расчистки также оградкой, найдены разрозненные кости человека плохой сохранности и одно глиняное пряслице. Ясно, что и это погребение (по обряду трупоположения без коня) является впускным в более позднее время, возможно тоже в IX—X веках, как думает автор расколок 98, когда уже забыли о первоначальном значении древнетюркских оградок и местные жители погребали своих умерших одиночно без лошадей.

Датируются поминальные оградки VI— VIII веков не только по найденным в них немногочисленным предметам, но и по многочисленным деталям, высеченным на каменных фигурах воинов, стоящих возле некоторых из них. Многие изображенные на статуях предметы аналогичны найденным в могилах VI—VIII веков, в особенности в тюркских погребениях с конем. Это, прежде всего, наборные пояса с характерными типами бляшек — круглых, кольцевидных, квадратных, полукруглых, круглых с расширяющимся выступом, пряжек и наконечников (табл. I, 22; рис. 2. 3, 5); затем серьги с каплевидными подвесками, в том числе и сережки с шариком вверху (табл. I, 19 и рис. 2, 1; 3, 2, 4) 99, серьги-кольца, подвесные костяные и железные подпружные пряжки (табл. I, 2/) 100 и, наконец, сабли.

Кроме того, эти изваяния позволяют зафиксировать употребление тюрками-тугю других предметов, которые еще не встречены в могилах, а также получить представление об их одежде. Девять раз на фигурах людей, происходящих из разных районов Тувы, изображены кинжалы. II всякий раз это кинжалы одного типа — коленчатые (табл. 1, 22). Это позволяет заключить, что коленчатые кинжалы были особенно характерны для населения Тувы в VI—VIII вв. Кроме сабель изображены прямые мечи, булавы, заткнутые за пояс, а также округлые н фигурные мешочки справа, от которых иногда свисает лож в ножнах, а на одной статус изображена большая сумка.

Все фигуры высечены с руками и всегда держащими в одной руке (обычно в правой) 101 сосуд для питья. Аналогии свидетельствуют, что изображались деревянные или металлические сосуды (обычно золотые и серебряные), которые редко попадали в инвентарь погребений и потому мало известны. Нами выделено шесть типов сосудов изображаемых на изваяниях людей: 1) кувшинчики па поддонах (иногда с ручками — табл. 1, 22 и рис. 2,2,3,2; 5, 2); 2) кувшинчики с округлым дном (рис.5, 1); 3) рюмки (рис. 3,4); 4) округло-донные чанги (рис. 3,5); 5) чаши-кубки на высоких поддонах (рис. 3, 1); 6) чаши с широким горлом на низких поддонах (рис. I, 1).

Изображения умерших воинов с сосудом в руке необходимы были для того, чтобы при совершении поминок, когда родственники и соратники покойного устраивали в честь него поминальный лир возле оградки, он сам, в виде изваяния, мог «присутствовать и пить» вместе со всеми. Естественно, что поминаю-

[32]

щие при этом обращались к нему и «разговаривали» с ним, принося ему жертвы, чтобы умилостивить его «злую» душу, как это делали и тюркоязычные народы Саяно-Алтайского нагорья еще в недавнем прошлом 102.

На одном изваянии воина 113 Западной Тувы участники поминок даже изобразили весь этот поминальный пир. Ниже пояса этой фигуры схематично изображены два участника поминок, которые сидят перед изваянием на поджатых под себя ногах. Обращаясь к нему, один из них держит в руке сосуд с напитком, а второй опустил руку, видимо, в кожаный бурдюк с питьем, чтобы зачерпнуть очередную чарку 103.

Особо следует остановиться на одном памятнике — раскопанной нами в 1955 году оградке с двумя скульптурами людей, которые резко отличны от всех известных, описанных выше, рядовых изваяний 104. Прежде всего здесь у одной оградки оказались две фигуры людей, также участвующих в сцене поминального пира. Эти почти круглые скульптуры изображают не стоящих, как обычно, а сидящих, скрестив ноги по степному обычаю, людей. Кроме того, снизу они имеют шипы, вставлявшиеся некогда в особые каменные пьедесталы (рис. 5, 1, 2) 105. Хотя сама оградка почти не отличается от других (кроме тщательно подо- браиных тонких н широких плит -песчаника), фигуры при ней были совсем особого типа и были изваяны из гранита скульптором по специальному заказу и, конечно, по заказу особенно богатых людей. Подобных изваяний у древнетюркских оградок нет.

Поминальные сооружения знати. Наконец. и юго-западной и юго-восточной Туве были открыты четыре сложных поминальных сооружения высшей знати восточно-тюркского каганата. Одно из них, находившееся на юго-западной окраине пос. Сарыг-Булун (Эрэин), раскопано нами в 1955 году. Это был расплывшийся подчетырехугольный вал (36Х Х29 м) со скругленными углами, ориентированный сторонами почти по странам света с небольшим отклонением (рис. 7), 106. Внутри вала, за неглубоким рвом, возвышалась оплывшая подчетырехугольная насыпь из песка (16x15 м) с выступающей площадкой с запада 107. Па восточной стороне насыпи к во рву располагались высеченные из серого гранита фигуры двух людей, сидящих на поджатых вперед коленями ногах (рис. 5, 3; 6), а также—дна небольших изображения львов 108.

Раскопки всего этого сооружения не дали никаких следов погребения к доказали его исключительно поминальное назначение 109.

Под выступающей с запада площадкой оказался «храм» для жертвоприношений умершему во время поминок. Посредине его в землю был вбит колышек, возле которого лежала кучка древесных углей, а вокруг были разбросаны обломки челюстей коня, рога косули, зубы коровы и железная накладка, т. е. те же остатки приношений, что и в рядовых поминальных оградках (рис. 7).

Чрезвычайно важно, что раскопанный нами «храм» оказался не кумирней со стенами из сырцовых кирпичей и черепичной крышей, подобной сооружавшимся китайцами в поминальных сооружениях каганов и их родственников в Монголии, не жертвенной оградой» в виде орнаментированного «саркофага» (на памятниках высшей знати), и не простой жертвенной оградкой рядовых воинов, а деревянной восьмиугольной юртой.

Основу юрты составляли 13 столбов, глубоко вкопанных в землю и образующих восьмигранник. Стены и стропила были деревянными, а крыша, очевидно, была покрыта пластами лиственничной коры, которые сверху придавливались тяжелыми валунами, обнаруженными здесь же 110. Остатки этой юрты-святилища сохранились до нас потому, что юрту сожгли, вероятно, после последних поминок, чтобы душа умершего могла, наконец, вместе с дымом вознестись к «небу. Такая трактовка памятника подтверждается сообщением ат-Табзри под 738—739 годами о том. что после гибели в Средней Азии тюргешского кагана Курсула тюрки на поминках сожгли его поминальные юрты: «когда Курсул был убит, то тюрки привезли его шатры и сожгли их и порезали уши свои» 111. Открытие деревянной юрты VII—VIII веков важно не только для изучения культовых сооружений и идеологии восточных тюрков. Оно позволяет заключить, что в местах, богатых лесом (в частности, в Туве), уже в ту пору, существовали оседлые аалы (чаще всего на зимниках) с жилищами, представляющими собой деревянные граненые юрты 112, а не только избы, о строительстве которых в Саяно-Алтайском нагорье сообщают китайские летописи VI—XI веков. Что касается восточных тюрков-тугю, то письменные источники говорят лишь о войлочных юртах и палатках.

С восточной стороны юрты-святилища против входа в нее, под курганной насыпью (почти в центре) найден сделанный на кругу из красной глины кувшин с вертикальной ручкой и небольшим сливом на венчике (табл. 1, 1). Кувшин стоял возле вбитого в грунт деревянного кола, к которому он первоначально,

[33]

Рисунок 7. План поминального сооружения знати восточных тюрок VII-VIII веков в поселке Сарыг-Булун на р. Эрзин: 1 – остатки бревен, 2 – кострища, 3 – угольки, 4 – кувшин, 5 – деревянные столбы, 6 – граница воронки грабительской ямы, 7 – каменные изваяния (I, II – людей, III, IV – львов), 8 – дерн, 9 – слой с галькой, 10 – песок, 11 – песок с щебнем, 12 – материк.

[34]

вероятно, был привязан перед сооружением насыпи. Нет сомнения, что в этом большом кувшине находилось в свое время вино для поминок (рис. 8,2).

Находка кувшина очень важна в историко-культурном отношении. Дело в том, что это кувшин не тюркский, а среднеазиатский. Такие сосуды вообще не характерны для Центральной Азии и Китая, и в этом отношении каша находка пока является уникальной. Кувшины этого типа изготовлялись в VII — VIII веках в Согде, частично в Уструшане, Чаче н в Чунской долине, являясь наиболее распространенными кувшинами у согдийцев. Ближайшую аналогию сосуд из Тувы находит в согдийских кувшинах из городища Ак-Бешим в Северной Киргизии 113.

Эта первая находка предмета среднеазиатской материальной культуры в памятнике восточных тюрков-тугю является прямым доказательством взаимных связей, существовавших между населением Центральной и Средней Азии в VII—VIII вв., в частности между восточными тюрками и согдийцами.

Из письменных источников известно о неоднократных походах восточных тюрков в южные районы Средней Азии, п том числе и в Согд, но также известно о проникновении и расселении согдийцев во многих районах юга Центральной Азии и прилегающих районах Китая, а также о согдийцах, непосредственно живших среди восточных тюрков 114. Скорее всего, кувшин из Сарыг-Булуна сделан гончаром-согдийцем, жившим среди тюрков, а не привезен непосредственно из согдийских городов Чуйской долины.

Второй поминальный памятник того же типа, что и раскоканный нами в Сарыг-Булуне, находится в котловине Деопен, расположенной с южной стороны хребта Восточный Танну-Ола 115, третий — в долине Суглуг-Аксы-Шоль на правом берегу р. Каргы в Монгун-Тайге 116 и четвертый — по северному склону Танну-Ола в долине р. Хендерге (левый приток Элегеста) близ поселка Ак-Тал (рис. 8, 1) 117.

Все эти сооружения сходны между собой и отличаются от памятника в Сарыг-Булуне. Они имеют подчетырехугольной формы земляной вал со скругленными углами, вытянутый с запада на восток (размером 19x17 м; 22,3X X 13.7 м и 24X21 м; шириной 2—2,8 м) и ровик вокруг, из которого брали землю для вала.

В западной половине этого ограждения посредине в одном памятнике находится большая ограда из врытых на боку плит (6X6 м, заваленная внутри обломками скалы), а в двух других — подквадратные каменные площадки (8X8 м и 6,8x7 м), ориентированные сторонами по странам света. К востоку от площадки или от вала в двух случаях стоят обычные каменные изваяния лицом на восток 118, а водном сооружении у вала была обнаружена широкая (0,7 м) оббитая сверху плита (были ли сверху ее какие-либо изображения — нам неизвестно). Далее на восток от вала и рва идут ряды каменных столбиков-балбалов, таких же, как у обычных оградок 119.

Таковы сложные поминальные сооружения знати, обнаруженные в Туве, совпадающие с аналогичными по устройству памятниками знати орхонских тюрков VII—VIII вв., известных на соседней территории северной Монголии 120.

Памятники искусства и письменности. Наибольшее значение и интерес из памятников .искусства рассматриваемого периода представляют находящиеся в большом количестве в Туве упоминавшиеся уже в связи с оградками древнетюркские каменные изваяния, изображающие людей.

Древнетюркские каменные изваяния. В археологической литературе существует значительный разнобой в толковании семантики каменных фигур VI—VIII вв., что затрудняет использование их в качество исторического свидетельства. Поэтому важно установить истинное назначение древнетюркских изваяний 121.

Прежде всего остановимся на факте совершенно неверного понимания некоторыми археологами 122 и языковедами 123 древнетюркского термина «балбал», на ошибочном отождествлении древнетюркских каменных фигур человека с «балбалами» орхоно-енисейских руноподобных текстов, начало которому было положено еще Н. И. Веселовским 124; При этом почему-то забывают работы В. Л. Котвича, изучившего в 1912 году в Монголии основные поминальные сооружения древних тюрков и доказавшего, что балбалами назывались только каменные столбики или плиты без всяких следов обработки, ставившиеся в ряд у поминальных памятников по количеству убитых врагов, а не каменные фигуры людей 125.

Ни на одном человеческом изваянии нет древнетюркских надписей с указанием, что это балбал. Зато такие надписи дважды обнаружены на простых камнях у древнетюркских памятников Бильгя-Кагана и Алл Элетмнша (Онгинском), стоявших в начале ряда действительных камней-балбалов. Они гласят: «Это 

[35]

Рисунок 8. Древнетюркские памятники VI-VIII веков: 1 – поминальное сооружение знати в долине р. Хендерге близ поселка Ак-Тал (вид с запада); 2 – кувшин для вина из поминального сооружения знати в поселке Сырыг-Булун на р. Эрзин.

[36]

каменный балбал шада толесов» и «Балбал Сабра таркана» 126.

Отсюда можно сделать только один вывод: балбал это не изображение и тем более не статуи, изображающая главного врага, а лишь камень, символизирующий убитого врага и не имеющий никакой обработки.

Из текстов самих древнетюркских поминальных памятников также не следует, что балбал это каменное изваяние человека. Судя по этим текстам, балбал должен был лишь символизировать убитого врага. В. В. Радлов совершенно правильно переводил термин балбал — «der Steinpfeiler», т. е. «каменный столб», а Анна Габэн объясняет термин балбал, как «Schandmal» — «знак позора» для убитого врага 127. Такие «переводы», как: изображение, статуя к т. п., произвольны и ни на чем не основаны.

В текстах рунических надписей почти всюду говорится о балбалах во множественном числе и это вполне сопоставимо с длинными рядами каменных столбиков, отходящих на восток от поминальных сооружений Кюль-Тегина, Бильгя-Кагана и других, а также от вышеописанных оградок рядовых тюркских воинов, изученных в Туве.

Это же подтверждается данными всех китайских хроник, в которых говорится, что умершему тюрку, «если он убил одного человека, то ставят одни камень (курсив мой.— Л. К.). У иных число таких камней простирается до ста и даже до тысячи» 128. Таким образом, и в письменных источниках говорится о простых камнях, символизировавших убитого врага, а не об изображениях человека или статуях.

Итак, письменные источники и археологические данные позволяют считать установленным, что древнетюркский термин «балбал» означал вертикально врытый у поминального сооружения камень, символизировавший убитого врага. Нет никаких фактов, которые позволили бы считать, что балбал — это статуя 129.

В. Л. Котвнч был совершенно прав, призывая не вносить в этот вопрос путаницы» какую внес в свое время II. II. Веселовский, и не называть балбалами «каменных баб».

Так, что же такое в таком случае древнетюркское каменное изваяние человека?

Прежде всего необходимо проанализировать три основных вида источников по этому вопросу: а) письменные, б) археологические и в) данные этнографии.

Важнейшее значение имеет для нашей темы текст хроники Суйшу (окончена в 636 году), гласящей (в переводе Н. Я. Бичурина): «В здании, построенном при могиле, ставят нарисованный облик покойника (курсив мой. — Л. К.) и описание сражений, в которых он находился в продолжение жизни. Обыкновенно если он убил одного человека, то ставят один камень. У иных число таких камней простирается до ста и даже до тысячи» 130. Имеются еще два перевода этого же места Суйшу, сделанные недавно Р. Ф. Птеом: «У могилы из дерева ставят дом. Внутри его рисуют облик покойника, а также военные подвиги, совершенные им при жизни. Обыкновенно, если он убил одного человека, ставят один камень и так до сотни и тысячи» 131 и Лю Мау-цаем; «Затем они погребают пепел и устанавливают на могилу деревянный столб в качестве памятного знака. На могиле они сооружают помещение, в котором рисуют облик покойника и сцены битв, в которых умерший принимал участие до своей смерти. Если он некогда убил одного человека (в битве), тогда один камень ставят (перед могилой). Число камней достигало иногда до ста или тысячи» 132.

Отличия переводов несущественны, и перевод П. Я. Бичурина остается в силе. То же самое сказано «и в хронике Бэйши (окончена в 659 году): «Они устанавливали на могиле (памятный) столб. На могиле сооружалось помещение, в котором рисовался облик покойного (курсив мой. — Л. К.) и сиены битв из его жизни. Если умерший некогда убил одного человека, то ставили один камень. При этом бывало, что сотни и тысячи камней были установлены» 133.

Из этих письменных источников видно, что тюрки-тугю в VI — начале VII века ставили ряд из необработанных камней по числу убитых покойным врагов. Это полностью соответствует бал балам древнетюркских надписей и рядам каменных столбиков, зафиксированным археологически. Далее сообщается, что перед рядом камней ставится деревянный дом или какое-то помещение, что также полностью соответствует поминальным храмам со стенами из сырцовых кирпичей и черепичной крышей, сооруженным для тюрок китайскими строителями (на памятниках Кюль-Тегина, Бильгя-Кагана и других каганов и вельмож восточных тюрков, известных как по письменным, так и по археологическим данным) 134, а также открытой мною на поминальном сооружении VII—VIII вв. в юго-восточной Туве деревянной юрте, в которой совершались поминальные жертвы 135. Для менее знатных лиц такими помещениями служили орнаментированные «саркофаги» из мраморных и сланцевых плит, 

[37]

а для рядовых воинов — простые поминальные оградки.

Наконец, о «нарисованном» облике покойного, который, согласно цитированным текстам, помещался в поминальном помещении. Здесь следует сказать, что ранние китайские историки, составлявшие соответствующие хроники, сами не видели ни погребальных, ни поминальных сооружений древних тюрков и заимствовали сведения из докладных записок официальных лиц и других данных. Авторы записок чаще всего основывались на сообщениях самих тюрков, приезжавших в Китай с посольскими, торговыми и иными целями 136. По заключению венгерского тюрколога Г. Вамбери: «в тюркском понятии: писать, рисовать, малевать, изображение, наружный вид, лицо — покоятся на основной идее вырезывания, выцарапывания, гравирования, потому что именно эта художественная деятельность человека впервые проявилась в указанном действии» 137.

Поэтому в древнетюркских текстах нет терминов: «статуя», «скульптура», «изваяние». Зато есть термины: «бедиз»— резьба, орнамент, 138, резные (фигуры) 139, украшение (скульптурное) 140, портрет (образ, изображение), картина, живопись 141; «бэдизчи» — резчик, гравировщик, художник, мастер; «бэди-зэд» — вырезать, расписывать, писать картину.

Отсюда «нарисованный облик покойника» китайских хроник, взятый из древнетюркской речи, где термин «статуя» отсутствовал, на деле мог означать вырезанное на камне изображение или даже статую покойного.

Ведь среди известных древнетюркских фигур очень многие являются буквально нарисованными (выбитыми) на плоскостях валунов или простых плит, не имеющих никакой скульптурной обработки 142.

Такая точка зрения подтверждается более поздними сообщениями исторических хроник, чьи авторы писали не со слов тюрков, а по китайским данным, Известно о посылке китайских послов, строителей, художников и скульпторов на поминки Кюль-Тегина и Бильгя-Кагана с задачей сооружения для этих лиц поминальных комплексов. Когда умер Кюль-Тегин, сообщает Синь Таншу, «отправлены военачальник Чжан Цюй-и и сановник Люй Сям с манифестом за государственною печатью утешить и принести жертву. Император приказал изсечь надпись на каменном памятнике, построить храм и поставить статую его (курсив мой. — Л. К.), на всех четырех стенах написать виды сражений. Указано отправить шесть превосходных художников, расписать все отличною работой, чего в тукюеском государстве еще не бывало» 143. В этом тексте Синь Таншу говорится о том же, что и в более ранних хрониках Суйшу и Бэйши, только «нарисованный облик покойного» закономерно заменен выражением «его статуя». Эта статуя умершего Кюль-Тегина стояла в поминальном храме и ныне найдена при раскопках 144.

На поминки Бильгя-Карана было направлено посольство во главе с Ли Цзю-анем, чтобы «для умершего Бильгэ соорудить в (поминальном) храме статую (курсив мой.—Л. К.) и высечь на камне его заслуги». Об этом сказано в китайском тексте памятника Бильгя-Кагана 145.

Все это свидетельствует о том, что даже для высшей знати и каганов, которым сооружались сложные поминальные памятники, в храмах по тюркскому обычаю ставились статуи, изображавшие умершего, а не просто нарисованный портрет, хотя стены храмов расписывались при этом сценами из жизни покойного. А для умерших рядовых воинов, которым вместо храма делали простую поминальную оградку, облик покойного «рисовался» на установленном с восточной стороны камне, который хорошие мастера превращали даже в скульптуру, иногда превосходной работы.

Таким образом, письменные источники и археологические данные позволяют твердо установить, что в древнетюркский поминальный комплекс входили как статуи или «нарисованные» каменные фигуры, изображавшие самого умершего тюркского воина, так и каменные столбики — бал балы, установленные в ряд перед такой фигурой и символизировавшие собой убитых воином врагов.

Иногда пытаются выдать за «более древний вариант источников» хронику Чжоушу, в которой отсутствует указание та «нарисованный облик покойного», имеющееся в Суйшу и Бэйши. По Р. Ф. Итс справедливо указал, что Линху Дэ-пен и Вэй Чжен (авторы Чжоушу и Суйшу) были не только современниками, но и коллегами, м что разделы о тюрках в обеих историях «почти текстуально совпадают, исключая стилистические изменения и некоторые второстепенные детали» 146.

Данные Р. Ф. Итса совпадают с материалами Лю Мау-цая, который к тому же разъясняет, что часть Чжоушу (окончена в 629 году) позднее была утеряна и дополнена затем из Бэйши 147. Следовательно, о большей «древности» текста Чжоушу, сравнительно с Суйшу и Бэйши, говорить не приходится.

По Р. Ф. Итсу в Чжоушу сказано: «По окончании похорон на могиле ставится каменный знак, другие камни много или мало (ста- 

[38]

вятся) в зависимости от количества убитых людей (покойником) при жизни» 148. Несколько отличается перевод этого места у Лю Мау-цая: «После похорон они накладывали камни и устанавливали при этом (памятный) столб; число камней (поставленных прямо) определялось каждый раз по количеству людей, которых умерший убил при жизни» 149.

В приведенных отрывках Суйшу и Бэйши, с одной стороны, и Чжоушу—с другой, есть расхождения в деталях описания погребального обряда тюрок-тугю, но нет противоречия. Можно ли их противопоставлять или отдавать «преимущество тому или иному источнику? Нет, нельзя. Это понимал Н. Я. Бичурин, объединив в своем переводе данные Суйшу и Чжоушу.

Сведения Суйшу и Бэйши точно соответствуют, как показано было выше, данным орхонских текстов и археологии. Имеется и «нарисованный облик покойного» (каменная фигура или статуя) к поминальное помещение (храм, деревянная юрта, большие или малые ограды (из плит), и ряды каменных столби ков-ба л балов по числу убитых врагов 150.

Полностью соответствует археологическим данным и выдержка из Чжоушу. Только речь здесь идет не о поминальных сооружениях каганов к высшей знати, как в Суйшу и Бэйши, а о памятниках рядового населения. Статистика показывает, что оградки, не имеющие каменных фигур человека, преобладают среди всех древнетюркских поминальных сооружений (в Туве 57%). К 1962 году в Туве мне были известны 55 жертвенно-поминальных оград, у восточных стенок которых стояли вертикально вкопанные простые плиты или валуны. Они то и есть, очевидно, каменный «знак»-«столб» по Чжоушу. При этом, у 27 из 55 оград, кроме «главного» камня—«знака», заменяющего каменную фигуру, имелись еще отходящие на восток ряды более мелких каменных столбиков — бал балов, поставленных, как сказано в Чжоушу, по количеству людей, убитых умершим при жизни.

Как видим, никакого противоречия в китайских источниках нет. Очевидно, при общем совпадении основных текстов, приведенных в Чжоушу и Суйшу, в данном конкретном месте автор Суйшу попользовал факты о поминальных сооружениях высшей знати, а автор Чжоушу привел то же самое, но для рядовых тюрков-тугю.

Здесь же следует отметить, что встречающееся в приведенных выше отрывках хроник слово «могила» нельзя понимать буквально. Дело в том, что изваяния людей, животных и стелы с биографическими текстами у самих китайцев действительно сооружались при могилах. Но у тюрок-тупо они ставились при отдельно сооружавшихся во время поминок особых жертвенно-поминальных сооружениях. К этому совершенно правильному выводу пришел уже В. В. Радлов, произведший раскопки на поминальном сооружении Бильгя-Кагана 151. Впоследствии это было подтверждено раскопками поминальных сооружений знати, произведенными В. Л. Котвичем в 1912 году 152, Б. Я. Владимирцовым и Г. II. Боровкой в 1925 году 153, Л. Р. Кызласовым в 1955 году 154 и Л. Ипслом В 1958 году 155.

Это же косвенно подтверждается и другими источниками. Например, Таншу сообщает, что когда в 645 г. в Китае умер тюркский каган Сымо, то он был «погребен на царском кладбище Чжаолин. Могила сделана на горе Бай-дао-шань. Каменный памятник с описанием заслуг его поставлен в Хуа-чжёу» 156. В данном случае «могила» есть не собственно место погребения, а, очевидно, поминальное сооружение, расположенное в каком-либо другом месте.

Выше указывалось, что после смерти Кюль-Тегина император Сюань-цэун послал на Орхон генерала Чжан Цюй-и и чиновника Люй Сяна «утешить и принести жертву», т. е. на поминки, а не на похороны. Это же подчеркнуто в личном письме Сюань-цзуна к Бильгя-Кагану, оплакивавшему смерть своего брата: «Ныне, в знак соболезнования, приношу подарок и отправляю (посольство) для жертвоприношения» 157.

Из текста памятника Кюль-Тепина видно, что между смертью его (начало 731 г.) и похоронами прошло 8,5 месяцев, а между похоронами н освещением построенного при участии китайцев -поминального сооружения (осень 732 года) прошло еще 10,5 месяцев 158. Недавние раскопки этого сооружения, произведенные Л. Ийслом, вскрыли поминальный храм с сидящими в нем статуями Кюль-Тегина и его супруги. Перед статуями обнаружены три жертвенные ямы со следами обжига и обломками сосудов, в которых приносили сюда жертвенную пищу и питье 159.

Специальные жертвенно-поминальные сооружения на территории Южной Сибири и Центральной Азии существовали еще раньше, например, в период шурмакской культуры (II век до н. э.—V век н. э.) в Туве 160. Были они позднее у уйгуров и даже у древних монголов. Например, ссылаясь на Юаньшн, П. Кафаров пишет: «По древнему монгольскому обычаю, для душ покойных ханов устраивались особые шатры (в Китае, по оседлости 

[39]

монголов, устраивались для душ палаты), в которых по временам совершалось служение шаманов и приносимы были жертвы. При подобных шатрах и палатах была особая стража, по нескольку сот человек; служили теням, как бы живым» 161. О тюркских статуях, изображающих собой умерших сородичей, для более позднего времени писал и В. Рубрук (XIII век): «Кочаны насыпают большой холм над усопшим и воздвигают ему статую (курсив мой. — Л. К.), обращенную лицом к востоку и держащую у себя в руке перед пупком чашу» 162. Рубрук видел также в Каракоруме уйгурские статуи, о которых ему сами уйгуры говорили: «когда какой-нибудь богач из наших умирает, то или сын его, или жена, или кто-нибудь дорогой для него приказывает сделать изображение умершего и ставит его здесь, а мы чтим его в память его» 163.

В XIII веке не только тюркоязычные народы, но и монголы, как свидетельствует тот же Рубрук, «делают из войлока изображения своих умерших (курсив мой. — Л. К.), одевают их драгоценнейшими тканями и кладут на одну повозку или на две. К этим повозкам никто не смеет касаться» и они находятся под охраной их прорицателей... и затем, если наступает праздничный день или первое число месяца, они извлекают вышеупомянутые изображения и ставят их в порядке вокруг в своем доме. Затем приходят сами моалы и вступают в тот дом, кланяются этим изображениям и чтут их» 164.

О приношении жертвенной пиши этим изображениям умерших сообщает и Плано Карпини (XIII в.): «Вышеупомянутым идолам они приносят прежде всего молоко всякого скота... и всякий раз, как они приступают к еде или питью, они прежде всего приносят им часть от кушаний и питья. И всякий раз, как они убивают какого-нибудь зверя, они приносит на каком-нибудь блюде сердце идолу, который находится на повозке...». Здесь же указывается, что особым почетом окружают изображение умершего хана, перед которым, убивая животных, «не сокрушают у них пи единой кости, а сожигают огнем». Бату-хан в 1246 году казнил русского князя Михаила Черниговского за то, что тот не поклонился изображению Чингис-хана, заявив, что он «не поклонится изображению мертвого человека (курсив мой. — Л. К.), так как христианам этого делать не подобает» 165.

Даже в период Юань монголы, по сообщению Рашид-ад-дина, имели изображения покойных предков и жгли перед ними «постоянно фимиам н благовония» 166. Однако нет сообщения, что монголы когда-либо изготовляли каменные фигуры или статуи.

Что касается половцев, то в их языке имелся специальный термин для статуи умершего: «сын» — буквально означающий — «изображение умершего» 167. Он сохранился в казахском наименовании каменных изваяний — «сынтас», где «тас» — камень. Общеизвестно, что автор X века ибн Фадлан пишет о деревянных столбиках-балбалах, которые ставились на могилы гузов по числу убитых врагов, но ничего не сообщает об изображении умершего. По его рассказу, однако, гузы совершали для умершего поминальные жертвы, зарывая пищу в яму в степи, а не на могиле, обращаясь при этом к умершему по имени 168. Возможно, гузы, начинавшие принимать ислам, каменных фигур умерших уже не ставили (как это продолжали делать даже в XIII веке половцы), ограничиваясь куклой, изображающей покойного, одетой в его одежду и находившейся в юрте, как это было у казахов Средней Орды в недавнем прошлом 169.

Чрезвычайно важно, что даже мусульманский историк XVII века Абул-Гази, повествуя о древних тюрках-язычниках, указывал: «Когда у кого умирал любимый кто-либо, то сын или дочь, или брат, делали похожую на него статую (курсив мой. — Л, К.) и, поставив ее в своем доме, говорили: это такой-то из наших ближних; оказывай к нему любовь, первую часть от кушанья клали перед пей, целовали се, натирали мазями лицо, глаза и кланялись ей» 170.

Таковы письменные источники, свидетельствующие о назначении древнетюркских каменных фигур.

Но могут ли дать сами изваяния древних тюркоязычных народов что-либо для расшифровки их семантики? Да, могут.

В литературе неоднократно сообщалось о надписях, встреченных на древнетюркских каменных фигурах людей. Часть сведений при проверке оказалась ошибочной или сомнительной 171, но две древнетюркские надписи несомненны. Это, во-первых, надпись па спине (известной со времени Д. Г. Мессершмидта) статуи «богатыря» из Знаменки в Хакасии, хранящейся ныне в Минусинском музее и относящейся по иконографическим признакам и тамге к концу IX века 172. В надписи сказано следующее: «Надпись. Я— Эзгене — внутренний (чин) Карахана. Я был на двадцать шестом году своей жизни. Я умер внутри тюргешского государства, я бег» 173.

Этот текст свидетельствует о том, что статуя изображает умершего бега Эзгене, а от- 

[40]

нюдь не какого-то мифического «главного врага».

Во-вторых, надпись на известной плите из Асхете в Монголии с барельефными изображениями трех умерших, участвующих в поминальном пире, относящаяся по тамге к середине VIII века 174.

Эта плита не являлась одной из стенок «саркофага», а была вкопана с восточной стороны целого «саркофага» — ограды 175, т. е. стояла на обычном месте каменной фигуры и заменяла ее. Имеющаяся на плите надпись чрезвычайно важна потому, что она свидетельствует о поминальном назначении памятников типа «саркофагов», а следовательно, к обычных оград рядового населения. Там сказано: «(Памятник) Текеша, младшего брата Кюльтудуна... в день поклонения я вырезал. Муж Азганаз хорошо устроил. Так как мы не могли быть на похоронах (курсив мой. — Л. К.) Ал-тун Тамган-тархана, младшего брата Кюльтудуна (мы сделали этот памятник)... Оставшиеся два сына его, Торгул к Пэльгек, в год свнньи вы умерли. По уходе мы грустим, разлучившись (с вами)» 176.

Из приведенного текста видно, что поминальное сооружение в Асхете было посвящено покойному Тексту, имевшему титул Алтун Тамган-тархана, и умершим сыновьям его Тор- гулу и Пэльгеку. «Разлучившись с ними», авторы надписи, которые «не могли быть на похоронах», и сородичи «грустили» здесь на поминках, совершая жертвы душам умерших. Поэтому и понадобилась широкая плита, чтобы рельефно изобразить на ней всех трех покойных. II действительно, на ней мы видим сидящего посредине мужчину и по бокам его двух юношей — братьев в одинаковых головных уборах и одежде, с одинаковыми сосудами в руках. Справа, над тамгой умершего Текеша, изображена птица, очевидно, сокол. Эта птица подтверждает, что на плите «нарисованы» умершие, ибо она олицетворяет собой душу покойного Текеша.

Известно из многочисленных этнографических примеров, что п представлениях ряда народов Сибири и Средней Азии одна из душ умершего превращается в птицу, которая незримо присутствует весь срок совершения поминок (обычно до истечения года), а затем улетает в потусторонний мир 177.

Это поверье было характерно для тюркоязычных племен VI—VIII веков, ибо в древнетюркских надписях часто говорится о том или ином покойнике, что он «е умер, а «улетел». Достаточно напомнить текст памятника Кюль-Тегина, где об отце, дяде и самом Кюль-Тегине сказано: «улетел» (т. е. умер). Примечательно, что на головном уборе статуи Кюль- Тегнна изображена именно такая взлетающая душа-птица (орел или сокол) 178.

Такие же души-соколы изображены сидящими на руках древнетюркских каменных фигур из Семиречья 179. Все это является свидетельством того, что древнетюркские изваяния изображают самих умерших тюрков.

Наконец, имеется еще одна группа древнетюркских каменных изваяний подтверждающих это положение. Прежде всего — каменная фигура, найденная мною в 1960 году в долине р. Хендерге в верховьях Элегеста у каменной оградки, не имевшей столбиков — балбалов. Это изображение усатого мужчины с расчесанными на пробор волосами, с серьгами в ушах « в халате «ли рубашке без ворота 180. Вместо сосуда и меча эта фигура держит на уровне груди в каждой руке по отрубленной голове человека (рис. 2, 1).

Совершенно очевидно, что фигура изображает самого тюркского воина, убившего при жизни двух врагов, головы которых он держит в руках. Именно таким героем он представал на поминках перед приносившими ему жертвы сородичами.

В связи с тюрками VI—VIII веков хроники постоянно сообщают об отрубленных головах врагов, выставляемых напоказ или пересылаемых союзникам, чтобы они убедились в смерти врага н т. п. То же делали и другие тюркоязычные племена, например, древние уйгуры 181, а в начале X века, по данным ибн Фадлана, башкир, убив врага «отделяет его голову, берет ее с собой, а его самого оставляет» 182.

Интересна в этом отношении другая древнетюркская статуя из Казахстана, хранившаяся в Тобольском музее и опубликованная Бела Ноштой. Здесь воин левой рукой держит рукоять сабли, а в правой — рельефно выбитую небольшую фигурку убитого врага, размеры которой подчеркивают его ничтожность в сравнении с самим героем 183.

Таковы археологические и эпиграфические факты, свидетельствующие об истинном назначении древнетюркских фигур.

Некоторые авторы не могут объяснить и тот факт, что в подавляющем большинстве своем древнетюркские фигуры держат на уровне груди сосуд для питья, и прямо пишут: «Мотивы изображения сосудов на каменных изваяниях остаются пока загадочными» 184.

На самом деле ничего загадочного в этом нет. Стоит лишь понять, что каменное изображение умершего у древних тюрков предназначалось заменять погребенного на его помин-

[41]

ках, т. е. быть «вместилищем» одной из душ умершего, которая принимала участие в поминальном пиршестве. Такие поминки, в которых участвовали трое умерших, изображены на плите из Асхете, где мужчина и юноши держат в руках рюмки.

Изображения умерших воинов с сосудом для питья в руке необходимы были для того, чтобы при совершении поминок, когда родственники и соратники покойного устраивали в честь него поминальный пир возле оградки, он сам в виде изваяния как бы «присутствовал и пил» вместе со всеми, «принимая» через дым пищу, бросаемую ему в жертвенный костер. Естественно, что при этом поминающие обращались к нему и «разговаривали» с ним, принося ему жертвы, чтобы умилостивить его «злую» душу, как это делали и тюркоязычные народы Саяно-Алтайского нагорья еще в недавнем прошлом. И алтайцы 185 и тувинцы 186 и хакасы 187 —все считали, что в поминальном пиру участвует душа самого умершего (суне, узют), получая пишу и питье через дым жертвенного костра в виде запаха и пара. Хакасы оставляли на могиле кожаную бутыль (торсых) с вином (теперь оставляют стеклянную бутылку) и специальную «покойникову чашу» для питья, из которой умерший «пил» на поминках 188. Все это позволяет понять, почему в руке древнетюркского изваяния изображался сосуд для питья.

На одном, упоминавшемся выше, изваянии воина из Западной Тувы, участники поминок изобразили самих себя, воссоздав сцену «выпивки» с каменной фигурой умершего. Ниже пояса этой фигуры схематично изображены два человека, как бы сидящие перед изваянием на поджатых под себя ногах. Один из участников поминок поднимает в руке сосуд с напитком, а второй опустил руку, видимо, в кожаный бурдюк с питьем, чтобы зачерпнуть очередную чарку. Создав эту сцену, сородичи тем самым остроумно «обеспечили» умершему многовековое продолжение поминального пира 189.

Связывать изображения УТИХ участников номинального пира надо с изваяниями «виночерпиев» орхонских памятников знати, также сидящих на подогнутых вперед коленями ногах с кувшинами в руках 190.

Следует сказать, что только на поминальных памятниках высшей древнетюркской знати (типа памятников Кюль-Тегина, Бильгя-Кагана, Кули-Чура и Тоньюкука), имевших несравненно более сложное устройство (с надписями, храмами и т. п.), сооружавшихся совместно с китайскими мастерами и в подражание ритуалу китайской знати, имеется не только изваяние самого умершего (отмеченного, например, изображением души-птицы у Кюль-Тегина), но и скульптуры жертвователей (китайских генералов и чиновников) 191, жен покойного 192 и участников поминального пира, в том числе и «виночерпиев».

Представления о развитом культе умерших предков у тюрков VI—VIII веков хорошо дополняются сведениями китайских династийных хроник и орхонских памятников древнетюркской письменности.

Известно, например, что каганы восточных и западных тюрков вместе со знатью ежегодно совершали длительные поездки на Алтай, чтобы приносить жертвы в особой пещере предков 193. Источники сообщают о многочисленных жертвованиях умершему овец и лошадей, головы которых вывешивались на шестах, о плаче и надрезывании лиц ножами во время похорон и поминок 194, о специальных посольствах с жертвенными дарами, приезжавших от соседних народов и иногда-из далеких стран на поминки умерших каганов и знатных тюрков 195.

В памятнике Бнльгя-Кагану говорится, что пришедшие на его поминки посольства «безмерное количество золота и серебра они принесли. Погребальные курительные свечи они принесли и установили их. Оки принесли сандалового дерева... Столь много народа порезало себе волосы, уши и щеки. Они доставили без числа своих хороших верховых лошадей, черных соболей, голубых белок и пожертвовали покойнику» (курсив мой.—Л. К.) 196.

Такового громадное значение, которое придавали культу предков древние тюрки VI-VIII веков, а также тюркоязычные народы в средневековье и в недавнее время.

Пережитки и остатки представлений подобного рода сохранились и у современных тюркоязычных народов, даже у тех, которые давно приняли ислам, буддизм или христианство.

Несомненными пережитками древнетюркских каменных фигур, изображавших умершего, являются столбообразные или фертообразные деревянные и каменные памятники у туркмен 197, казахов 198, башкир 199, чувашей 200, крымчаков и др. Все они представляли изображение умершего, участвовавшего в поминальных пирах и принимавшего жертвы своих сородичей.

У казахов 201, киргизов 202 и якутов 203 в качестве изображения умершего изготовляли куклу (иногда из дерева), которую одевали в одежду покойного, оплакивали, кормили лучшей пищей, приносили ей жертвы на поминках и т. п.

[42]

У казахской знати вплоть до конца XVIII в неподалеку от могил сооружались особые квадратные жертвенные ограды, аналогичные древнетюркским. Н. Рынков, посетивший мавзолей известного казахского хана Абулхаира, писал, что напротив ханской могилы «сделана четвероугольная каменная ограда, длиною и шириною по 12 аршин. Сие есть то самое место, где бывает жертвоприношение в день поминок... обыкновенно вводят жертвенный скот, и тамо его убивают» 204.

Известный тюрколог и этнограф Н. Ф. Катапов, исследователь тюркоязычных народов Синьцзяна, северо-западной Монголии и Саяно-Алтайского нагорья, совершенно правильно писал, что «каменные бабы у нынешних татар (хакасов. — Л. К. , урянхайцев (тувинцев.— Л. К), и монгол чтутся не как божества, а как изображения предков» 205.

Он же сообщил чрезвычайно важный факт, что у тувинцев северо-западной Монголии в конце XIX в. «если .покойник пользовался уважением народа, то возле «его ставится его изображение, вытесанное 113 камня или вырезанное из дерева»206. Память об установке фигур покойных сохранилась у тувинцев до наших дней. Мне дважды пришлось слышать от стариков, что это были маленькие фигурки, ставившиеся на вершинах гор. По тувинским преданиям, каменные изваяния — это бывшие знаменитые герои 207.

Этнографам хорошо известно, что изображения умерших в разных вариантах (от рисунков, кукол до памятных статуй) широко распространены у разных народов мира, а не только у тюрков. Именно к этому же кругу памятников необходимо относить древнетюркскис фигуры VI—VIII и VIII—X веков, а также более поздние каменные изваяния тюркоязычных племен, вплоть до половецких XII— XIII веков.

Таким образом, вся совокупность известных ныне фактов приводит к единственно возможному выводу, что каменные фигуры, сооружавшиеся древними тюрками, связаны с поминальным обрядом и изображают их умерших героев.

Памятники письменности и писаницы. Общеизвестно, что тюрки-тугю в VII— VIII веках имели свою письменность «а так называемом орхонском алфавите. Это известно, как по прочитанным надписям на каменных стелах, установленных у поминальных сооружений высшей знати восточных тюрков в Монголии и имеющих даты в текстах, так и по предметам с надписями из могил тюрков с лошадьми на Алтае, датированных археологически VII—VIII веками.

Безусловно, что жившие в это время в Туве алтайские тюрки «имели ту же письменность. Однако предметов с надписями в их могилах еще не найдено. Нет и каменных стел с надписями возле погребальных или поминальных сооружений.

В настоящее время известно свыше 50 надписей из Тувы, написанных, однако, не орхонским, а древним енисейским алфавитом на отдельных каменных плитах и столбах, а одна надпись на скале. Но ни в одном тексте этих надписей нет даты.

Следовательно, датировать надписи из Тувы можно двумя путями: с помощью археологических данных и палеографически. Но палеография этого алфавита не разработана именно из-за отсутствия твердых дат. Остается путь археологических датировок и он оправдывает себя.

Предположения тюркологов П. М. Мелиоранского и С. Е. Малова о ранних датировках «енисейских» надписей со ссылкой только на «архаичность надписей» не оправдались 208. В результате проделанного нами исследования оказалось, что памятники енисейской письменности в целом относятся к VII—XII векам, а рассматриваемые стелы из Тувы относятся отчасти к уйгурскому (VIII—IX века) 209 и в большинстве своем к древнехакасскому (IX— XII века) периодам в истории тувинской земли 210. К этому мы еще вернемся позже.

Показательно, что в Туве нет ни одной надписи на орхонском алфавите, которым пользовались тюрки-тугю. В период VI—VIII веков в Туве вообще еще не устанавливались стелы с надписями, так же как не устанавливались они и на соседнем Алтае. Это не удивительно, ибо установка вертикальных стел с надписями (у курганов, в рядах или одиночно) никогда не практиковалась алтайскими тюрками-тугю и другими племенами, входившими в I тюркский каганат (552—630 годы).

На территории этого обширного государства, от Каспийского моря до Ордоса и от Алтая до Тянь-Шаня, много найдено археологических памятников VI—VIII веков, присущих алтайским тюркам и связанных с их обрядами (курганы с погребениями по обряду трупоположения с конем, поминальные оградки, иногда с каменными фигурами людей и со столбиками — балбалами). Но ни на Алтае, ни в других районах I тюркского каганата не обнаружено ни одной вертикальной стелы с надписью. Следовательно, обычай установки подобных стел с надписями не был присущ тюркам-тугю.

[43]

Лишь в период II восточно-тюркского каганата (682—745 годы) орхонские тюрки стали ставить вертикальные стелы с надписями, но только при поминальных сооружениях самых выдающихся полководцев, прославленных многочисленными победами. Известно всего пять таких памятников, посвященных военачальникам, умершим в 20—30-х годах VIII века, т. е. уже в конце существования древнетюркского государства (стелы Кули-Чура, Алп Элетмиша, Тоньюкука, Кюль-Тегина и Бильгя-Кагана).

Сооружение стел с надписями только самым прославленным полководцам, среди которых оказался лишь один каган, отсутствие стел с надписями, «освященных памяти множества других каганов и вельмож, отсутствие стел на многочисленных поминальных сооружениях древнетюркской знати (типа оград «саркофагов» или насыпей, обнесенных прямоугольником из валов), не говоря уже о поминальных оградках рядового населения. — все это, безусловно, свидетельствует, что н в период II каганата у тюрок-тугю в целом не было обычая ставить стелы с эпитафиями в честь даже самых знатных людей.

Невозможно думать, что стелы просто не сохранились и не дошли до нашего времени, так как археологам известны сотни древнетюркских поминальных сооружений и каменных изваяний людей (не говоря уже о курганах) всюду на огромной территории тюркских каганатов 211.

Таким образом, в Туве пока не обнаружено ни одного памятника с древнетюркской надписью VI—VIII веков. Не может считаться решенным вопрос об отнесении каких-либо известных в Туве наскальных рисунков (писаниц) к VI—VIII вв., хотя писаницы, наверное, в это время были 212.

[44]

Цитируется по изд.: Кызларов Л.Р. История Тувы в средние века. М., 1969, с. 18-44.

Примечания

1. «История Монгольской Народной Республики». М.» Изд-во АН СССР, 1954; «Очерки истории СССР» (III—IX вв.) М., Изд-во АН СССР, 1958; «Всемирная история», т. III. М., Изд-во АН СССР, 1957; С. Г. Кляшторный. Древнетюркские рунические памятники, как источник по истории Средней Азии. М., «Наука», 1964, Л. Н. Гумилев. Древние тюрки. «Наука», М., 1967.

2. Л. Р. Кызласов. Памятники поздних кочевников Центрального Казахстана. «ИАН Каз. ССР», № 108. серия археолог., вып. 3. Алма-Ата, 1951; его же. О связях киргизов Енисея и Тянь-Шаня. ТКАЭЭ, т. III. Фрунзе, 1959; Л. Ф. Семенов. Материалы к характеристике памятников материальной культуры Акмолинского округа. «Вести. Центрального музея Казахстана», 1930, № 1; С. В. Киселев. Древняя история Южной Сибири. М., Изд-во АН СССР, 1951; Л. А. Евтюхова. О племенах Центральной Монголии в IX в. С А, 1957, N 2, Г. О. Боровка. Археологическое обследование среднего течения р. Толы. В сб.: «Северная Монголия», II. Л., 1927; И. Н. С и н и ц ы н. Археологические памятники по реке Малый У лень. КСИПМК. вып. 32. М., Изд-во АН СССР, 1950; В. И. Спришепский. Погребение с конем середины I тыс. и. э.. обнаруженное около обсерватории Улугбека. «Труды Музея истории народов Узбекистана», вып. I. Ташкент 1951; ТИИАЭ, т. 7. Алма-Ата, 1959; Я. A. III ср. Памятники алтайско-орхонских тюрок на Тянь-Швне. СЛ. 1963, № 4; Л. Р. Кызласов. О назначении древнетюркских каменных изваяний, изображающих людей. СА, 1964, № 2.

3. Н. Я. Бичурин. Собрание сведений о народах, обитавших в Средней Азии в древние времена, т. I. М.—Л., Изд-во ЛИ СССР, I960, стр. 220—229; Liu Mau-tsai. Die chincsisehen Nachrichton zur Geschichte der Ost-iurken (T'u kuc). Wiesbaden, 1958, I, S. 8; Л. P. Кызласов. Тува в период тюркского каганата (VI—VIII вв.). ВМУ, исторические науки. 1960. № I.

4. Л. Р. Кызласов. Этапы древней истории Тувы (в кратком изложении). ВМУ, историко-филологическая серия, 1958. № 4.

5. На Алтае обряд погребения человека с конем в одной могиле появился еще в эпоху «ранних кочевников» (VII- I вв. до н. э.). В тот период нигде — ни в Центральной, ни в Средней, ни в Северной Азии — подобного обряда не существовало и потому этот обряд являлся специфичным и этнически своеобразным лишь для племен Алтая (включая его юго-западные отроги). На Алтае он существовал с V— X вв. н. э. до современности. В VI в. алтайские тюрки, создав свое эфемерное, но гигантское по территории государство, разнесли этот обряд на обширные пространства от Великой китайской стены до Каспийского моря, и от Алтая (на севере) до Тянь-Шаня и Синьцзяна (на юге). Этот, археологически засвидетельствованный факт подтверждает, что тюрки-тугю всюду в VI—VIII вв. хоронили по обряду трупололожения с конем. Указание китайских хроник о трупосожжекиях с конем относятся лишь к самой верхушке тюрок, что и отмечено было Н. Я. Бичуриным. (См Н. Я. Бичурин. Ук. соч., стр. 230, прим. I: «Здесь описываются похороны хана, и по нем знатных и богатых людей»). Хорошим подтверждением этому являются данные Таншу о том, что в 634 г. труп кагана Хйели был сожжен, но прах уже был погребен под курганом, а тюрки, умершие от эпидемии, были погребены без сожжения (П.Я. Бичурин. Ук. соч., стр. 256). Сожжение трупа Хйели было, вероятно, последним погребением но этому обряду даже среди каганов тюрок, так как еще в 628 г. император Тайцзун в одной своей речи говорил о том, что знатные тюрки оставили свой обычай сжигать трупы умерших н погребают их под курганами: См. Li u Mau-tsa i. Op. cit., Bd. I, SS. 193, 196, 197; S. 464.

6. Диаметром от 4.5 м до 16,5 м и высотой от 0,2 м до 1.5 м. Мне известны 18 курганов: Улуг-Хову, 1926, Xi 54 и JY? 55; Бай-Даг, 1927. М 84 (25) и К? 90 (31) — раскопаны С. А. Теплоуховым; Кара-Чога, 1953, Nt 4 и Ак-Туруг, 1957; № Л—5 — раскопаны С. И. Вайнштейном; MT-57-XXXVI. MT-58-VHI. БТ-59-1, ОВ-60-19, 22 и ОВ-61-25. 26 — раскопаны А. Д. Грачом; Кокэль, 1959, ДА 2. 13, 22, 23. 47 —раскопаны С. И. Вайнштейном и В. П. Дьяконовой. Данные об этих курганах см. в следующих работах: Л. Р. Кызласов. Тува в период тюркского каганата; С. И Вайнштейн. Археологические раскопки в Туве в 1953 г. «Уч. зап. ТНИИЯЛИ», выл. 2. Кызыл, 1954; его же. Некоторые итоги работ археологической экспедиции Тувинского МИПЯЛП в 1956—1957 гг. «Уч. зап. ТНННЯЛИ», вып. 6. Кызыл, 1958; А. Д. Грач. Археологические раскопки в Монгун-Тайге и исследования в центральной Туве. ТТКДЭЭ, т. I. М. Изд-во АН СССР, I960; его же. Археологические исследования в Кара-Холе и Монгун-Тайге ТТКАЭЭ. I М, Изд-во АН СССР, 1960; А. Д. Грач, Л. Г. Нечаева Краткие итоги исследований первой группы археологического отряда ТКЭНЭ. «Уч. зал ТНИИЯЛИ». вып. 8. Кызыл. 1960; С. И. Вайнштейн. В. П. Дьяконова. Уникальные находки из раскопок древних курганов TVUM. ТНИИЯЛИ, вып 8. Кызыл, I960. ТТКАЭЭ, т. II. Л., Изд-во ЛИ СССР, 1966.

7. В отличие от С. В. Киселева (См. С. В. Киселей. Ук. соч. стр. 493, 530, 551—558), разделяющего древнетюркские курганы Алтая на курганы V VI, VI— XIII и IX X вв., я выделяю н Горном Алтае: а) раннетюркские курганы V—VI вв. (Кудыргэ); б) памятники тюркского каганата VI—VIII вв.; в) памятники уйгурского времени VIII - IX вв. н. э.) памятники древнехакасского государства IX-XII вв. Различия между курганами VII VIII и VIII- IX вв., по-моему, достаточно существенны.

8. Бай-Даг. 1927, № 90 (31); MT-57-XXXVI, МТ-58- VIII. БТ-59-1; Кокэль. 1959. /А 2; Ои-60-20. Он 61-26 Ямы размерами от 2,1X1.55 к 2X2 до 3.5X4,3 м и глубиною Ои'Г 1,8 м.

9. Улуг-Xonv. 1926, № 54 н № 55; Бай-Даг, 1927, 84 (25); Ак-Туруг, 1957. Мя А 5; Кокзль, 1959, К» 13. 22. 23. 47 и в Ов-61 25 яма вытянута СЗ — ЮВ. Размеры ям oт 2х 1 до 2.6X2.1 м и глубина 1—2.5 м.

10. Бай-Даг. 1927. № 90 (31); см. Л. Р. Кызласов. Этапы средневековой истории Тупы, табл. III, 64.

11. Улуг-Хову, 1926, JSV 54.

12. МТ -57— XXXVI.

13. Кара-Чога. 1953. № 4 (Это единственное погребение, где лошадь лежала справа от челонска. т. е. к юго-западу) н Оп-бО-19.

14. Л. А. Евтюхова. Каменные изваяния Южной Сибири и Монголии МП А. М 24, М., 1952, рис. 65, 4; А. Д. Грач. Древнетюркские изваяния Тувы. По материалам исследований 1953—1960 гг. М. ИВЛ, 1961, рис. 4 и 23.

15 А. Д. Грач. Археологические раскопки в Монгун-Тайге и исследования в центральной Туве, рис. 32.

16. Л. А. Евтюхова и С. В. Киселев. Отчет о работах Саяно-Алтайской археологической экспедиции в 1935 г. ТГПМ. вып. XVI. 1941. стр. 96. рис. 16 и 27.

17. В этом обряде погребения с конем нет различий по полу и возрасту. Мужчины, женщины и дети (за исключением младенцев) — все погребались с лошадью или жеребенком. Только малым детям иногда взамен коня клали барана.

18. А. К. Кибиров. Работа Тянь-шаньского археологического отряда. КСНЭ, вып. XXVI. М., Изд-во АН СССР, 1957. стр. 86.

19. Л. Р. Кызласов. Таштыкская эпоха в истории Хакасско-Минусинской котловины. Изд-во МГУ, I960, стр. 130.

20. С. В. Киселев. Ук. соч., стр. 516—518; Л. Р. К ы з л а с о в. Таштыкская эпоха, стр. 140;

Т. Н i g и с h i. S. N i s h i t a n j, S. О л оу a m а. Otani. Report of the Excavation of the Ancient Burial Mound. Departament of archaeology Kyoto University. Japan. 1959; «Kokogaku zasshi». Journal of the archaeological Society of Nippon, v. L1I, July, 1966, No. I.

21 С. И. Руденко. Культура населения центрального Алтая в скифское премя. М.— Л., Изд во АН СССР, I960, табл. 73.

22. С. Руденко, А. Г л у х о в. Могильник Ку- лыргэ на Алтае. МЭ, т. Ill, вып. 2. Л, 1927, рис. 10—10. Датировка здесь ошибочна.

23. С. Руденко, А. Г л у х о в. Ук. соч., рис. 16—9,

24. Л. Р. Кызласов. Таштыкская эпоха, рис. 47, 3 и табл. IV. 121.

25. Л. Р. Кызласов. Этапы древней истории Тувы. табл. III. рис. 119 и 135.

26. А. Д. Грач, Л. Г. Нечаева. Ук. соч., табл. III. рис. I, № 2; ср. Л. А. Евтюхова и С. В. Киселев. Ук. соч., рис. 41 и 59; С. В. Киселев. Ук. соч., табл. 50, рис. 13.

27 Ю. Т а л ь к о-Г р ы н ц е в и ч. Суджинское доисторическое кладбище в Ильмовой пади. ТТСКОРГО, т. 1—2. М., 1899, табл. XIV-XV; Г. П. Сое но веки А Раскопки Ильмовой пади. С А, 1946, VIII, рис. 13

28. Л. Р. Кызласов. Этапы древней истории Туоы, табл. III, рис. 113.

29. С. В. Киселев. Ук. соч. стр. 511—512, 534, 622—624; II. А. Орбелин К. В. Тревер. Сасанидский металл Л., 1935; М. П. Артамонов. Саркел-Белая Вежа. МИЛ, 1958, № 62, рис. 25; С. А. Плетнева. Печенеги, торки и половцы в южнорусских степях. МИЛ. 1958, № 62. стр 159.

30. Улуг-Хову. 1926, М 54.

31. Л. А Евтюхова. Каменные изваяния Северного Алтая. ТГПМ, 1941. вып. 16; ее же. Каменные изваяния Южной Сибири и Монголии, стр. 110—112; С. Б. Киселев Ук. соч., стр. 520—521.

32. Бай-Даг, 1927, №90 (31). Аналогичная пара каменных жерновов найдена также в насыпи тюркского женского погребения VIII—IX вв. на Алтае. См. Л. А. Евтюхова и С. В. Киселев Ук. соч., стр. 100 и рис. 21.

33. Кокэль. № 13. 22. 23.

34. С. Руденко, А. Г л у х о в. Ук. соч., рис. 11; А. А. Г а в р и л о в а. Могильник Кудыргэ как источник по истории алтайских племен. М.—Л, Изд-во АН СССР, 1965. стр. 37.

35. «История Тувы», т. I, стр. 43. рис. 7.

36. С. В. Киселев. Ук. соч., стр. 527, 536.

37. С. Н. Вайнштейн. Археологические раскопки в Туве в 1953 г.. табл. VIII; 9; А. Д. Грач. Археологические раскопки в Моигуи-Тайге, рис. 34о и стр 32. 

38. Л. А. Евтюхова и С. В. Киселев. Ук. соч., рис. 40 н табл. III, стр. 114.

39. О них см. рецензию Л. Р. Кызласова в СА, 1964, № 1, стр. 351—352.

40. С В. Киселев. Ук. соч., стр. 527 и 536.

41. С. В. Киселев. Ук. соч., стр. 532—533 и табл. 50, рис. 7.

42. Л. Р. Кызласов. Таштыкская эпоха, стр. 85, рис. 30; С. И. В а й н ш те й н, В. П. Дьяконова. Ук. соч., стр. 195; «История Тувы», т. I, стр. 53.

43. Девиз правления Кайюань был у танского императора Сюань-цэуна в 713—741 гг. и потому ошибочно эти монеты некоторые исследователи относят только к этому периоду. На деле монеты с этой легендой выпускались с 621 по 927 г. н они находились в обращении с VII по XX в., не имея, таким образом датирующего значения, за исключением тех монет, на которых имеются дополнительные знаки, уточняющие годы выпуска. См. М. В. Воробьев. К вопросу определения старинных китайских монет «Кайюань тунбао». ЭВ, XV. М— Л., 1963

44. Улуг-Хову, 1926, № 54.

45. Диаметром 8—9 м и высотой 0,35—ОД м. Мне известны четыре погребения: у д. Успенская, 1926, впускное в уюкский курган № 23 (раскопки С. А. Теплоухова), у пос. Черби, 1956, Б—18 и Б—23 (раскопки С. И. Вайнштейна); Морен, 1961, № 50 (раскопки В. П. Дьяконовой).

46. Ямы размерами 1,95 x0,78 м и 1,8X1,45 м\ глубина 0.5—1,3 ж и до 2,45 м.

47. Л. Р. Кызласов. Этапы древней истории Тувы, стр. 91.

48. Исходя из этого, вероятно, еще будут найдены погребения но этому обряду, относящиеся к IV—V вв.

49. Успенская, 1926, впускное в курган N 23.

50. Находки о одной могиле разнотипных стремян — частое явление для памятников кочевников от VI в. и вплоть до современности.

51. Об этом приходится говорить ввиду заблуждения некоторых исследователей: см. Д. Д. Грач. Археологические исследования и Кара-Холе и Монгун-Тайге стр. 147—148.

52. Исследованы только два кургана: Уюк-Тарлык. № 53, (диаметр 10,6 м и высота 0,34 м), раскопанный в 1916 г. А. В. Адриановым. и курган у с. Атамановка № 14, раскопанный С. А. Теплоуховым л 1926 г. (диаметр баи высота 0,3 ж).

53. Уюк-Тарлык, № 53 — насыпь имеет воронку от грабительских раскопок и ряд из шести каменных столбиков (до 0.35 м высотой), растянувшийся на 19 м на запад. В статье I960 г. (Л. г. Кызласов. Тува и период тюркского каганата, стр. 56 -57 и прим. 20. рис. 34—35) я, на основании фотографии поломанных наконечников стрел и ряда каменных столбиков, относил к этой группе и раскопанный А. В. Адриановым в 1916 г. курган Уюк-Тарлык, № 41. Однако осмотр наконечников стрел в музее ТГУ весной 1961 г. заставляет меня относить теперь этот курган к древнехакасской эпохе IX—X вв.

54. Яма вытянута с востока на запад (1,94X1,4 м).

55. С. В. Киселев Ук. соч., стр. 545—546; Л. А. Евтюхова и С. В. Киселев. Ук. соч., стр. 114- 117; М. П. Грязной. Раскопки на Алтае. СГЭ, I. Л., 1940, стр. 20. рис. 4; А. В. А д р и а н о в. К археологии западного Алтая. ИАК, вып. 62. СПб., 1916. стр. 45-48; С. И. Руденко. К палеоантропологии Южного Алтая. В сб.: «Казаки», Л., 1930, стр. 138— 139; Л. А. Евтюхова. Каменные изваяния Северного Алтая. ТГИМ, XVI. М.. 1941. W. К а с! 1 о I Г. Aus SI- biricn, II. Leipzig, 1893, S. 72.

56. Эти оградки (с каменными статуями и балбалами) распространены по всей территории, занимавшейся в VI—VIII вв. тюрками-тугю. Они открыты в большом числе в Монголии, северо-западной части Синьцзяна в Киргизии, Восточном и Центральном Казахстане. См Л. Р. Кызласов. Памятники поздних кочевников Центрального Казахстана. «ПАИ Каз. ССР». № 108. серия археологическая, вып. 3. Алма-Ата, 1951; А. К. Кибиров. Работа Тянь-Шаньского археологического отряда. стр. 86; Я А Шер. Археологические разведки на озере Сон-Куль. КСИА. вып. 98. М., «Наука», 1964; В. Бартольд. Отчет о поездке в Среднюю Азию с научной целью. 1893—1894 гг. «Зап. АН по ист.-филол. отделению». I, № 4. СПб.. 1897, стр. 44. 55, 57; ТИПАЭ, т. 7. Алма-Ата, 1959, стр. 13 и т. п.

57. Редко при отсутствии плитняка, устраивались квадратные «площадки», выложенные валунами н не обставленные плитами по сторонам. Все остальное аналогично—вплоть до установки каменных изваяний с восточной стороны «площадок» (например, 4 площадки у г. Кара-Тей на р. Чадане близ Бажын-Алака; исследованы Л. Р. Кызласовым в 1957 г.).

58. Это отклонение естественно для зимнего периода, так как компаса тогда не было.

59. Видимо, такие ряды связаны с семейной преемственностью совершения поминок в одном месте. Имеется еще один ряд, вытянутый с севера-запада на юго-восток, а другой — с запада на восток.

60. В пос. Кызыл-Тин на р. Саглы и в его ближайшем окружении нами в 1957 г. обследовано 40 оградок, а в котловине Десгген (Танну-Ола) в 1947 г. обнаружено 22 оградки.

61. Следует также учесть, что многие оградки утратили (за 1200 лет) такие сооружения.

62. Столбиков было: 1, 4. 5, 8, 15, 22 (длина ряда 71 м) и 66 (длина 400 м).

63. Их было намного больше, так как простые оградки, за редким исключением, никто специально не фиксировал. Археологи преимущественно искали каменные изваяния и описывали попадавшиеся «пустые» оградки лишь попутно.

64. См. Л. А. Евтюхова. Каменные изваяния Южной Сибири и Монголии, рис. 9- 10, 13—2,15. 17—I; А. Д. Грач. Древнетюркские изваяния Тувы, рис. 5. 16, 21, 25. 32, 34, 45. 48. 49. 56. 58. 68, 72. 73- 75, 82 87. 95.

65. Л. А. Евтюхова. Каменные изваяния Южной Сибири и Монголии, рис. 8—2, II, 12, 14, 16, 17—2, 18, 19. 22. 23- 2, 27, 28. 30. 31; А. Д. Грач. Древнетюркские изваянии Тупы. рис. 2, 4, 11. 14. 18, 23» 27, 29, 35. 40. 50, 51. 64. 65, 70. 76. 79, 89. 90; Л. Р. К ы з л а с о в. Тува в период тюркского каганата, табл. I. рис. 22, рис. 2. рис. 5.

66. Количество столбиков: 3- 10, 12—16, 19. 24. 32, 35, 36, 41, 43, 62, 79, 81, 91. 157, длина некоторых их рядов: 40. 60, 110, 170, 200, 350 м; высота столбиков от 0,1 до 0,7 м и поставлены они с интервалом в 0,5—! до 2—4 и 5 м.

67. Имеются еще случайно расставленные или перемешенные фигуры, стоящие лицом на северо-восток—2, юг — 2, запад— 1, юго-запад— I и северо-запад — I. При этом две фигуры были явно переставлены и стояли внутри оградок, а две другие — у каменных курганов с восточной и юго-восточной сторон. Три фигуры VI - VIII вв. оказались без оградок, так как последние были давно разрушены распашкой.

68. Еще есть два ряда на юг и два — на северо-восток.

69. С. М. Абрамзон. «Тул» как пережиток анимизма у киргизов. В сб.: «Белек С. Е. Малову». Фрунзе. 1946.

70. С. Е. Малов. Памятники древнетюркской письменности Монголии и Киргизии. М.— Л., Изд-во АН СССР, 1959, стр. 59, 61.

71. А. Левшин. Описание киргиз-казачьих орд и степей, ч. III. СПб., 1832, стр. 110.

72. Н. Ф. Катанов. О погребальных обрядах у тюркских племен с древнейших времен до наших дней. 110ИАЭ, т. XII, вып. 2. Казань, 1894. стр. 130.

73. С. И. Руденко. Чувашские надгробные памятники. МЭ, т. I. СПб.. 1910, стр. 84.

74. Пос. Кызыл-Тей на р. Саглы, 1952, № 2; пос. Ак-Тал на р. Хендерге, 1960. № 1 (раскопки Л. Р Кызласова) и КХ— 58 — VII (А. Д. I р а ч. Древнетюркские изваяния Туны, стр. 37, № 31).

75. 25 изваяний опубликованы Л. А. Евтюховой. (См. Л А. Евтюхова. Каменные изваяния Южной Сибири и Монголии), 56 — А. Д. Грачом. (См. А. Д. Грач. Древнетюркские изваяния Тувы н рецензию Л. Р. Кызласова в СЛ. 1964, № 1), 4—Л. Р. Кызласовым. (См. Л. Р. Кызласов. Тува в период тюркского каганата, табл. I.puc.22 и рис. 2; его же. О назначении древнетюркских каменных изваянии, изображающих людей). К 1962 г. мне было известно в Туве еще 16 неопубликованных изваяний VI VIII вв.. из которых 5 хранятся н музее г. Кызыла и 1 — в музее г. Абакана.

76. Поминальные оградки вообще сооружались только в память мужчин.

77. Л. А. Евтюхова. Каменные изваяния Южной Сибири и Монголии, рис. 12. 14, 17—2, 18. 19. 22, 28.

78. П. Я. Бичурин. Ук. соч., стр. 230 и 277; ср. L i и М л ii-i sal. Op. cit., I, SS. 9. 42. 179. 228; II. S. 500.

79. По данным письменных источников, входы и юрты тюрков-тугю были «с востока, из благоговения к стране солнечного восхождения» (П. Я. Бичурин. Ук. соч.. т. I, стр. 230).

80. Одна раскопана А. В. Адриановым (Салдам. 1915. № 10), пять — С. А. Теплоухоным в 1926 г. (пос. Элегест. № 16—17; Саадак-Терек, № 43 и 45 и на берегу Хемчика. № 44), четыре— Л. Р. Кызласовым и 1955 г. (Бижиктиг-Хая на р. Хемчик, № 1 и Шурмак-Тей, № 2) и н 1957 г. (пос. Кызыл-Тейна р. Саглы, Nt 1—2), десять А. Д. Грачом в 1957- 1960 гг. (МТ—57—XXXVIII. МТ 57 40. 1, Т — 58-2; МТ — 58-16. 17; КХ—58-3,7; Биче-Шуй-59, 4, 5; 0н-60-6); четыре — С. 11. Вайнштейном и В. П. Дьяконовой в 1959-1960 гг. (Кокзль, № 18. 19. 20, 70); четыре М. X. Манмай-оолом в 1960- 1961 гг. (Салчурскнй могильник. № 8 и Дк-Даг, Nt I—3). пенять В II. Дьякоконой в 1961—1962 гг. (Эрзин-Хондо ft. № 2а. 26. За, .46; Морен. № 5, б; Ак-Даш,№ let, 16. la).

81. Из них 8 оградок не имеют плит, I — с простым изваянием (лицо на камне), 2-е «главными» плитами к 2 с «главными» плитами и рядами столбиков.

82. Зольные пятна диаметром 5—10 с.и. Кызыл-Тей. 1957, № I и МТ—58—17 (А. Д. Грач. Древнетюркские изваяния Тувы, рис. 10).

83. Соответственно, Хондей № 2а; Дк-Даш № 16 и в.

84. Бижиктиг-Хая № I (см. Л. Р. Кызласов. Тува в период тюркского каганата, рис. 3); с восточной со стороны есть остатки двух округлых скульптур, не встречавшихся у других оградок (см. Л. Д. Евтюхова. Каменные изваяния южной Сибири и Монголии, рис. 30—31).

85. КХ—58-3. Биче-Шуй № 4, 5 (А. Д. Грач. Древнетюркские изваяния Тувы, рис. 45—47 и 54); Морен № 5 н 6.

86. Пос. Элегсст, 1926, № 16 и 17; берег Хемчика. 1926, № 44; Сазчурский могильник № 8; Кокэль, 1960, № 19.

87. Эрзик, Дк-Даш № 1а

88. Шурмяк-Тей № 2 (СМ. Л. Р. Кызласов. Тува в период тюркского каганата, стр. 62 и рис. 4).

89. Размеры ямы 1,2X0.7 л. глубина -0,26 м.

90. Под южной насыпью ямка (диаметром 0.3 м к глубиной 0,4 м) была засыпана булыжником с углями и обломками челюсти овцы. Еще найден зуб коня. При раскопках восточной насыпи найдены отдельные угли, обломки конской челюсти и фаланга коня.

91. А. А. Захаров. Материалы по археологии Сибири. ТГИМ, вып I, 1926. стр. 73—74.

92. W. R a d I о f f. Op. ciU S. 72.

93. А. В. Адрианов. К археологии Западного Алтая, стр. 45—48.

94. С. И. Руденко. К палеоантропологии Южного Алтая, стр. 139.

95. Liu М a u-t s a i. Op. cit.v I, S. 42.

96. Ibid., S. 10.

97. Хондей, 1961. № 26 н Ак-Даг. 1961. № 1 (см. М. X. Маннай-оол. Итоги археологических исследований ТНИИЯЛИ в 1961 г. «Уч. зап. ТНИИЯЛИ», вып. 10. Кызыл. 1953. стр. 243—245; Л. Р. Кызласов. Этапы средневековой истории Тувы, стр. 81).

98. М. X. Манкай-оол. Ук. соч., стр. 244—245 (Ак-Даг. №2).

99. Совершенно аналогичные серьги изображены в ушах изваяний с р. Саглы (пос. Кызыл-тей, оградка № 1, изваяние хранится ныне о Кызыльском музее. № 2839 н скульптура с ручья Мугур, сданная в музей кафедры археологии МГУ). Эти изваяния открыты' нами в 1957 г.; см. здесь — рис. 3. 2, 4.

100. Л. А. Евтюхова. Каменные изваяния Южной Сибири и Монголии, рис. 22.

101. 40 фигур держат сосуд о правой руке и только 2 фигуры — в левой (очевидно, они изображали левшей).

102. Л. Р. Кызласов. О назначении древнетюркских каменных изваяний, изображающих людей, стр. 36.

103. А. Д. Грач. Древнетюркская каменная фигура из района Мунгу-Хайрхан-Улв. КСПЭ. 1958. вып XXX. рис. 2. Предпринятая попытка объяснения сцены неудачна, так как автор исходит из ошибочных предпосылок (ср. А. Д. Грач. Древнетюркские изваяния Тупы, рис. II).

104. Описанная выше ограда Бижиктиг-Хая, № I.

105. Л. А. Евтюхова. Каменные изваяния Южной Сибири и .Монголии, рис. 30—31. Сидящие фигуры характерны для найденных и Монголии поминальных сооружений знати восточных тюрков.

106. Вал насыпан из песка со щебнем. Высота его 0,26 л; ширина 3,2—3.8 м. Ориентирован сторонами на ССВ, ВВЮ. ЮЮЗ к ЗЗС, вытянут с запада на восток. Ориентировочный план кургана см. Л. Д. Евтюхова. Ук. соч., рис. 69 и ср. Л. Р. Кызласов. Тува в период тюркского каганата, стр. W-67 и рис. 6.

107. Высота насыпи 0,77 м. Сверху грабительский колодец (2.2 м н диаметре и глубиной до 3 JN).

108. Л. А. Евтюхова. Каменные изваяния Южной Сибири и Монголии, рис. 27—29. В 1955 г. изваяние № 46 и львы оказались еще более разбитыми, чем в 1947 г.

109. Поминальными же являются и все обнаруженные в Монголии аналогичные по устройству сооружения знати орхонских тюрок VII—VIII вв. вплоть до «могил» восточно-тюркских каганов.

110. Аналогично устроены крыши деревянных юрт хакасов и алтайцев.

111. Н. В. Дьяконова. О. П. Смирнова К вопросу об истолковании пенлжикентской росписи. «Исследования по истории культуры народов Востока. Сборник в честь академика П. А. Орбели». М.—Л., Изд-во АН СССР. I960, стр. 175, прим. 21.

112. Некоторые этнографы ошибочно считают, что деревянные граненые юрты у народов Саяно-Длтая появились только под влиянием русских построек, не принимая но внимание, что юрты и юрто-образные постройки из дерева, сырка, камня и дерна широко распространены у тюркоязычных и монголоязычных народов (хакасов, алтайцев, тувинцев, монголов, бурятов, якутов, казахов лесостепи, киргизов).

113. Из наших раскопок, см.: Л. Р. Кызласов. Археологические исследования на городище Ак-Бсшим в 1953—1954 гг. ТКАЭЭ. т. II. М., 1959; В. И. Ра сполов а. Гончарные изделия согдийцев Чуйской долины. По материалам расколок на Ак-Бешиме в 1953—1954 гг. ТКАЭЭ, т. IV. At, I960, рис. 3.

114. Е. G. Pulleyblank. A Sogdian Colony in Inner Mongolia. Poung Pao, 31, 1952; cp. L i и Ma u-t s a i. Op. cit.; С. Г. Кляшторный. Древнетюркские рунические памятники как источник по истории Средней Азии. стр. 93—101.

115. Л. А. Евтюхова. Каменные изваяния Южной Сибири и Монголии, стр. 117.

116. А. Д. Грач. Древнетюркские изваяния Тувы, стр. 22, 55, рис. 12—1&

117. Обнаружен мною в 1960 г., не опубликован.

118. Л. А. Евтюхова. Каменные изваяния Южной Сибири и Монголии, рис. 13— I; А. Д. Грач. Древнетюркские изваяния Тувы, рис. 14—15.

119. В Деслене на линии в 278 м осталось 16 бал балов. в Суглуг-Аксы-Шбль—12 ба лба лов, в А к Тале— 66 балбалов на протяжении 400 м (через 2—4 м, высота столбиков 0,3—0.5 ж), причем ряд их с середины пути загибается дугой на север.

120. В. В. Радлов и П. М. Мелиоранский. Древнетюркские памятники о Кошо Цайдаме СТОЭ, IV. СПб., 1897; В. Я В л а д и м и р ц о в. Занятия памятниками старины. В сб.: «Северная Монголия», вып. 2. Л., 1927; Г. И. Воровка Археологическое обследование среднего течения р. Толы. В сб.: «Северная Монголия», вып. 2. Л., 1927; В. В. Радлов. Атлас древностей Монголии, вып. 1—4. СПб., 1892—1899.

121. См. Л. Р. Кызласов. О назначении древнетюркских каменных изваяний, изображающих людей. СА, 1964. Nt 2 и рецензию Л. Р. Кызласова на книгу А. Д. Грача «Древнетюркские изваяния Тувы». СА, 1964. № I. стр. 349—355.

122. См. Л. И. Альбаум. Об этнической принадлежности некоторых «балбалов». КСИИМК, вып. 80. М., Изд-во АН СССР, I960; А. Д. Грач. Древнетюркские и таяния Туны.

123. Например. С. Е. Малов. Памятники древнетюркской письменности. М.—Л., Изд-во АН СССР, (95), стр. 12—13 и 368, В. М. Насилов. Язык орхоно-енисейских памятников. М., ИВ Л, I960, стр. 25. 42. 46. 77; И. А. Ватманов, 3. В. Арагачи, Г. Ф Бабушкин. Современная и древняя енисейка. Фрунзе» 1962, стр. 212; И. А. Батманов. Язык енисейских памятников древнетюркской письменности. Фрунзе. 1959. стр. 198.

124. Н. И. Beселовский. Современное состояние вопроса о «каменных бабах» или «балбалах». ЗООИД. выи. 32 Одесса, 1915.

125. W. К о t w i с r el A. SamoTlovilch. Le mo-nument lure d'lkhe-khuchotu en Mongolie centralc, КО IV. Lwow, 1928, pp. 79-80; W. Kotwicz. Lcs tombeaux dits «kereksur» en Mongolie. RO, VI. Lwow, 1929; W. Kotwicz. Kilka uwag ot. zw. babah kamennych. «Sprawozdania Polskiei Akadeinji L'msejetnosci». Kwieci- en, 1928, No. 4; W. Kotwicz. Quclques rcmarques encore sur les statues ditcs «baba» dans les steppes dc i'Eurasie. КО. XIII. Lwow, 1937.

126. В. В. Радлов и П M. Мелиоранский. Древнетюркские памятники в Кошо-Цайдаме, стр. 7; W R a d I о f I. Die altturkischen Inschriften dor Mongo lei, L. III. SPb., 1895, SS. 243. 252, 454; С. E. Малой. Памятники древнетюркской письменности Монголии н Киргизии, стр. II; О балбале на Онгнис см. В. В. Радлов. Атлас древностей Монголии, III. СПб., 1896. LXXXHI. S; фото балбала Бильгя-кагана см. в «Inscrip lions dc I'Orkhon recueilles par (expedition linnoise 1890». Helsingfors, 1892, t. 40; В. В. Радлов переводил также «каменным столб шада тблёсов» W. Radloff. Die alttfirkischcn Inschriften. Neue Folge. SPb., 1897,

127. W. R a d I о f f. Die alttflrkischen Inschriften. Ill, SS. 234—235, 243. 252; A. von Gabain. Altturkische Grammatik. Leipzig, 1950, S. 300 (лучше было бы — «Schandp ГаМ»— позорный столб).

128. Н. Я. Бичурин. Ук. соч.. т. I, стр. 230; Liu Mau-tsai. Op. cit. I, SS. 10, 42; II, S. 500.

129. Л. P. Кызласов. О значении термина «бал- бал» древнетюркских надписей. «Тюркологический сборник. К 60-летию А. II. Кононова». М., «Наука», 1966; Ряды камней по числу убитых врагов ставились и воинами архипелага Фиджи. См. Джек Лондон. Собр. соч., т. 9. М . «Правда», 1961, стр. 27—28.

130. Н. Я. Бичурин. Ук. соч., т. I, стр. 230. 

131. Р Ф. Итс. О каменных изваяниях в Синьцэяне. СЭ, 1958, А* 2. стр. 102.

132. Liu Mau-tsai. Op. cit., I. S. 42.

133. L i u Mau-tsai. Op. cit., II, S. 500, прим. 56.

134. В. В. Радлов и П. M. Мелиоранский. Древнетюркские памятники в Кошо-Цайдамс; L. Y i s 1. Vyzkum Kulteginova pamatniku v Mongol skfc Li dove Republics. «Archeologicke rozhlcdy», I960, XII, 1.

135. Л. P. Кызласов. Тува и период тюркского каганата. стр. 64—67.

136. В Суйшу, например, использованы три основных источника о тюрках: I) «Доклад об обычаях северных дикарей». 2) «Доклад об обычаях варваров», 3) «Доклад о нравах и обычаях, существующих у тупо». В Чжоушу явно по рассказам самих тюрок приведены разные варианты легенд об их происхождении. См. II. Я. Бичурин. Ук. соч., т. I, стр. 221.

137. Г. В я м б е р и. Первобытная культура тюрко-татарских народов. 33COPI О, т. VI. Омск, 1884. стр. 22.

138. С. Е. Малов. Памятники древнетюркской письменности, стр. 369.

139. Там же. стр. 43; П. М. Мелиоранский. Памятник я честь Кюль-Тегина. ЭВОРДО, т. XII, вып. 2—3. СПб., 1899, стр. 78.

140. С. К. Малов. Памятники древнетюркской письменности Монголии и Киргизии, стр. 92.

141. A. von G a b a i n. Op. cit.. S. 302.

142. Например, из 58 Фигур, приведенных в книге А. Д. Грача. (См. А. Д. Грач. Древнетюркские изваяния Туны), 25 скульптурами не являются, так как просто прорисованы на камнях. У Л. А. Евтюховой таких фигур 15. (См. Л. А. Евтюхова. Каменные изваяния Южной Сибири и Монголии рис. 2,8—3, 13—2, 15, 17—1, 39, 50—3, 51—1, 71—1. 2, 7. 8, 10).

143. П. Я. Бичурин. Ук. соч., т. I, стр. 277; Liu Mau-tsai. Op. cit., I, SS. 179, 228-229.

144. L. Y J s I. Op. cit.. f. 49 u 51.

145. Liu Mau-tsai. Op. cit., II. SS. 620- 621, прим. 999; W. R a d I о f f. Die altturkischcn Inschriften, II. SPb., 1694, S. 173; cp СТОЭ, вып. 3. СПб.. 1897, стр. 14.

146. P. Ф. II тс. Ук. соч., стр. 102.

147. L i и Ma u-t s a i. Op. cit., I, SS. 473—475.

148. P. Ф. И тс. Ук. соч.. стр. 102—103.

149. Li u Ma u-t s a i. Op. cit., I, S. 10.

150. Общеизвестно, что вместо оградки у высшей знати был жертвенник и сооружался поминальный храм (в котором и была найдена статуя Кюль-Тегина с жертвенными ямами перед ней), а балбалы, по указанию Л. Имела (L. Jisl. Vorbericht ubcr die archSologische Erforschung des Ktil-tegin-Denkmals. Ural-AItaiscne Jahrbuchcr. В., XXXII, 1-2. Wiesbaden. I960. S. 67) составляли ряд длиною свыше 3 KJK И ИХбыло насчитано 169 штук.

151. В. В. Р а д л о в и Н. М. Мелиоранский. Древнетюркские памятники в Кошо-Цайдамс, стр. 7.

152. В. Л. К о т в и ч. Поездка в долину Орхона летом 1912 года. ЗВОРАО. т. XXII. вып. 1—2. СПб.. 1914.

153. Сб. «Северная Монголия», вып. 2. Л., 1927.

154. Л. Р. Кызласов. Тува в период тюркского каганата, стр. 64—67.

155. L. I s L Vorbericht.

156. Н. Я. Бичурин. Ук. соч., т. I, стр. 262.

157. СТОЭ, вып. 3. СПб. 1897. стр. 9.

158. С. Е. Малов. Памятники древнетюркской письменности, стр. 43.

159. L. Y i s I. Vyzkum Kulteginova paniatniku.

160 Л. P. Кызласов. Этапы древней истории Тувы, стр. 89—96.

161. Палладий. Старинное монгольское сказание о Чингисхане. «Труды членов Российской духовной миссии н Пекине», т. IV. СПб.. 1866. стр. 252; Плано Карнини принял эти шатры или палатки за кладбище. См. «Путешествия о восточные страны Плано-Карпини и Рубрука». М.. Географгиз, 1957, стр. 33.

162. «Путешествия в восточные страны...», стр. 102.

163. Там же, стр. 129.

164. Там же, стр. 130.

165. «Путешествия в восточные страны...», стр. 29.

166. Рашид-ад-дин. Сборник летописей, т. II. AV— Л.. Изд-во АН СССР. 1960, стр. 207.

167. G. Kuun. Codex Cumanicus bibliothecae at tempium Divi Marci venetiarum. Budapest ini, 1880, p. 222.

168. A. Н. Ковалевский. Книга Ахмеда Ибн Фадлана о его путешествии на Волгу в 921—922 гг. Харьков. 1956, стр. 128—129.

169. А. Левшин. Ук. соч., стр. 110; А. Терещенко. Следы Дешт-Кинчака и внутренняя киргиз-кайсацкая орда. «Москвитянин», 1853. VI, № 22. кн. 2. стр. 72.

170. «Родословное древо тюрков. Сочинение Дбуль-Гя HI. хивинского хана». Перевод и предисловие Г. С. Саблукова. Казань, 1906, стр. 10.

171. С. С. Слуцкий. О тюркской надписи сирским шрифтом на каменной бабе из Каркаралинского округа. «Древности Восточные». ТВКМАО, т. II. вып. I. М. 1890. стр. 68—69; из восточного Казахстана — ЗВОРАО, 22, III—IV. N., 1915, стр. XXXIX; А. В. Адрианов. К археологии Западного Алтая, стр. 85—86; н.« Монголии — С. Е. Малой. Новые памятники с турецкими рунами. «Язык и мышление», VI—VII. М,— Л.. 1936, стр. 251 (очевидно, подделка) и Г. Айдаров. Камень с древней тюркской надписью. «Вестник АН Каз. ССР», № 2. Алма-Ата, 1963.

172. Л. Р. Кызласов. Новая датировка памятников енисейской письменности. СА, I960, М 3, рис. 9, 14, стр. 119; М 37.

173. С. Е. Малов. Енисейская письменность тюрков. М.— Л., Изд-во АН СССР. 1952. стр. 67; Ср. II. A р р еI- g г с пК i v а I о. Alt-altaischc Kunstricnkmiiler. Helsingfors. 1931. f. 124. Л. P. Кызласов. О назначении древнетюркских каменных изваяний, изображающих людей, рис. I.

174. В. В. Радлов. Атлас древностей Монголии, т I. СПб., 1892, табл. XV—2; Л. Р. Кызласов О назначении древнетюркских каменных изваяний, изображающих людей, рис. 2.

175. В. В. Радлов и П. М. Мелиоранский. Древнетюркские памятники в Кошо-Цайдаме, стр. 13.

176. С. В. Малов. Памятники древнетюркской письменности Монголии и Киргизии, стр. 45.

177 В. И. Черненов. Представления о душе у обских угров. «ТНЭ АН СССР», новая серия, т. 51, 1959; С. П. Руденко. Башкиры. Историко-этнографические очерки. AV- Л.. Изд-во АН СССР, 1959. стр. 321; А. Д. Семенов. Этнографические очерки Зарафшанских гор. Каратегниа и Дарваэа. М., 1903, сто. 96; Л. Я. Штернберг. Гиляки, орочи, гольды. Хабаровск, 1933.

178. С. E. Мало в. Памятники древнетюркской письменности, стр. 38. 39 и 43; L. YI s I. Vyzkum Kulteginot va pamatniku, рис. 51.

179. МИА. 1950. № 14. табл. XCV. 115. В. М. Флорин с к и А. Первобытные славяне по памятникам их доисторической жизни, т. II. Томск, 1896, табл. IX, II; «Изв. АН Кирг. ССР», серия общ. наук.» т. V. вып. 1. Фрунзе, 1963, стр. 30. рис. 6.

180. Л. Р. Кызласов. О назначении древнетюркских каменных изваяний. изображающих людей, рис. 3. Передана мною на хранение в музей г. Кызыла.

181. Н. Я. Бичурин. Ук. соч.. т. I. стр. 221, 265, 273. 278. 280. 288. 307, 319.

182. А. П. Ковалевский. Уч. соч., стр. 130.

183. Bela Posia. Archaeologische Studien auf russischem Boden. Dritte asiatische horschungsreise des Gra-Fen Eugen Zichy. III, 1. Budapest—Leipzig, 1905. f. 63

184. А. Д. Гpач. Древнетюркские изваяния Туны, стр. 66.

185. С. П. Швецов. Горный Алтай и его население, т. I. Барнаул, 1900. стр. 72. 74. 82—83: А. В Адрианов. Путешествие на Алтай и за Саяны, совершенное в 1881 году. «Записки РГО по общей географии», т. XI. СПб.. 1888, стр. 332—333.

186. Исследования Ф. Я. Кона В земле урянхов. «Русский антропологический журнал», кн. XII. 1902, Nt 4. М., 1903. стр. 119; Г. И. Потанин. Очерки Северо-Западной Монголии, т. IV, СПб., 1883, стр. 36. 63. 130. 134.

187. С. Д. М а й н а г а ш е в. Загробная жизнь по представлениям турецких племен Минусинского края. «Живая старина», год 24. Ill, 1915, Пг.. 1916.

188. Л. Р. Кызласов. О назначении древнетюркских каменных изваяний, изображающих людей, рис. 4; «Сибирский Вестник», изд. Г. Спасским, I. СПб.. 1818, стр. 105—106; И. Г. Георги Описание всех в Российском государстве обитающих народов, т. II. СПб.. 1776, стр. 157; П. С. Паллас. Путешествие по разным местам Российского государства, т. II, кн. 2. СПб., 1786, стр. 467—468: С. Д. М а й н а г а ш е в. Ук. соч.. рис. .1—8.

189. А. Д. Грач. Ук. соч., рис. II.

190. Такую фигуру виночерпия у памятника Кюль-Тегнна, открыл в 1912 г. В. Л. Котвич и доставил ее в Петербург. См. W. Kotwicz et A. SAmoilovitch. Op. Cit., фото на стр. 70. В аналогичной лозе сидят изваяния с поминального сооружения в Сарыг-Булуне (Л. А Евтюхова. Каменные изваяния Южной Сибири и Монголии, рис. 27—28). где мною найден и кувшин поминального пира (см. Л. Р. Кызласов. Тува в период тюркского каганата, рис. 7).

191. Стоящие фигуры в китайских халатах с разрезами и см. В В. Р а д л о в. Атлас древностей Монголии, т. I. СПб , 18912, табл. X, /; Inscriptions de ГОгкЬоп. Helsingfors. 1892, t. 17, 42.

192. В. В. Pадлов и П. М. Мелиоранский. Древнетюркские памятники в Кошо-Цайдаме. стр. Э; L. Jisl. Op. cit.

193. И. Я. Бичурин. Ук. соч., т. I, стр. 230 и 279.

194. Там же, стр. 230; Liu Mau-tsai. Op. cit.

195. С. E. Малов. Памятники древнетюркской письменности, стр. 36, 43.

196. С. Е. Малов. Памятники древнетюркской письменности Монголии и Киргизии, стр. 23.

197. М. Е. Массон. О происхождении некоторых каменных намогильников южного Туркменистана. «Материалы Южно-Туркменистанской археологической комплексной экспедиции», т. I. Ашхабад. 1949.

198. «Дневные записки путешествия капитана Н. Рычкова в Киргис-кайсацкой степи 1771 году». СПб.. 1772, стр. 81; О культе арвахов — духов умерших у казахов см. Ч. Ч. Валиханов. Собрание сочинений в пяти томах, т. I Алма-Ата, 1961, стр. 112—113. 472—477 и 486.

199 П. Д. Степанов. Этнографическое изучение южной группы башкир. В сб.: «Советская этнография», IV. At.— Л., 1940.

200. С. И. Руденко. Чувашские надгробные памятники.

201. А. Левшин. Ук. соч., стр. 110 и 114; А. Терещенко. Ук. соч., стр. 72; Н. Ф. Катанов. Ук. соч., стр. 130—131.

202. С. М. Абрамзон. Ук. соч.

203. Д. А. К о ч н е в. О погребальных обрядах якутов Вилюйского округа. ИОИАЭ, т. XII, вып. 5, 1895, стр. 459.

204. Н. Рычков Ук. соч., стр. 45.

205. Н. Ф. К а т а н о в. Опыт исследования урянхайского языка с указанием главнейших родственных отношений его к другим языкам тюркского корня. Казань. 1903, стр. 1394

206. Н. Ф. Катаное. О погребальных обрядах у тюркских племен, стр. 128.

207. Л. П. Потапов. Материалы по этнографии тувинцев районов Монгук-Тайги и Кара-Холя ТТКАЭЭ, т. I. М.— Л., 1960. стр. 233; II. И. Попов. Общий исторический обзор археологических изысканий в Сибири. «Изв. Сибирского отд. РГО», 1871, т. 2, вып. 1—2.

208. П. М. Мелиоранский. Памятник в честь Кюль-Тегина; его же. Об орхонских и енисейских надгробных памятниках с надписями. ЖММП, май. СПб.. 1898; С. Е Малое. Енисейская письменностью тюрков. М.—Л., Изд-во AM СССР. 1952; П. М. Мелиоранский датировал надписи VI—VII вв., С. Е. Малов — V в.

209. Л. Р. Кызласов. Тува в составе уйгурского каганата (VIII-IX вв.). «Уч. зап. ТНИИЯЛИ», т. VIII. Кызыл, I960.

210. Л. Р. Кызласов. Новая датировка памятников енисейской письменности; его же. О датировке памятников енисейской письменности. СА, 1965, № 3.

211. Рунические надписи Киргизии высечены не на стелах, а на лежащих валунах; они датируются IX—X вв.

212 Для тюрков-тугю характерны резные рисунки на скалах, валунах и отдельных предметах (а частности, костяных), такие рисунки найдены на Алтае и Тянь-Шане (в том числе и в могилах), а в Туве их пока нет. Тамгообразные изображения горных козлов, во множестве известные по рисункам на скалах Тувы и других мест Азии, относятся не к тюркскому, как ошибочно думают некоторые исследователи, а к более раннему «скифскому» времени. Об этом говорят многие факты, в том числе и открытые в Туве. М. X. Майнай-оол. Древнее изображение горного козла в Туве. СА, 1967, № I.