Пномпень в 1979 году (Озеров, 1979)

Пномпень в 1979 году (Озеров, 1979)

В Пномпене

То, что я видел, слышал, узнавал во время поездки по Кампучии, подтверждало: не только история с Тхай Сет, многое, очень многое из того, что творилось после семьдесят пятого года на земле кхмеров и кажется невероятным, невозможным, тем не менее было.

Вначале чуть-чуть истории. Кампучия — древнее государство: оно возникло в первом веке нашей эры, китайские хроники называли его тогда Фунань. Население возводило ирригационные сооружения, строило морские суда, изготовляло ткани. Вскоре Фунань стала могучей морской державой.

В девятом столетии, в годы царствования Джайявармана II, впервые в надписях появилось название страны Камбуджа, а одна из жен царя носила титул Камбуджа-лакшми. Некоторые исследователи полагают, что на севере Фунани всегда жили племена — камбуджии.

В девятом-десятом веках родилась Ангкорская империя, почти триста лет представлявшая собой самое развитое в военном, экономическом и культурном отношении государство Юго-Восточной Азии. Столица империи именовалась Ангкор. Тогда были созданы выдающиеся 

[22]

памятники архитектуры, прежде всего Ангкор Ват (что значит «столичный храм»).

В 1353 году Камбоджу впервые захватили чужеземцы — сиамцы (жители Таиланда). Позже они разрушили столицу, и кхмеры покинули Ангкор. Джунгли поглотили великий город. Следующие века были периодом бесконечных войн с соседом, дворцовых переворотов, интриг, заговоров. В 1863 году французские колонизаторы навязали стране договор о протекторате.

Спустя девяносто лет Кампучия завоевала независимость и пошла по пути мирного самостоятельного развития. Однако в 1970 году правым кампучийским деятелям с помощью агентов ЦРУ удалось совершить государственный переворот.

Патриоты повели вооруженную борьбу против американского ставленника генерала Лон Нола. Гражданская война продолжалась пять лет. И вот в семь тридцать утра 17 апреля 1975 года в Пномпене взвился белый флаг, сигнализировавший о безоговорочной капитуляции прежнего правительства.

Кампучию охватило ликование. Женщины бросали входящим в город солдатам букеты цветов, на улицах танцевали, пели. Наконец-то опять свобода! Опять мир!

Но события приняли неожиданный оборот: власть захватил Пол Пот, предавший дело революции, свой народ.

Прошли лишь сутки после окончания гражданской войны, а два миллиона жителей столицы уже двигались по дорогам. Куда? В сельские местности, горы, леса. Там, по утверждению новых лидеров, должен был «возродиться кампучийский народ, очищенный от иностранной скверны и еще более сильный, чем древние строители Ангкора».

Начался «большой скачок» назад, к средневековью. 

[23]

И хотя всем кхмерам дали в руки мотыгу, хотя города ликвидировали, производство зерновых уменьшилось за неполных четыре года почти вдвое.

А что случилось с Пномпенем?

По словам, очевидцев, из него сделали город-призрак без транспорта, газет, больниц, школ. И практически без жителей, их осталось тысяч двадцать — чиновники, технические специалисты да военные. По улицам ездило всего несколько правительственных машин. Светофоры не работали, бензоколонки тоже. Чуть ли не на каждом шату мне попадались кладбища машин и изувеченные бензоколонки «Кальтекс».

Я вспоминал, как советские журналисты описывали когда-то утренний Пномпень: «Ожили городские рынки, небольшие кафе, задымились передвижные кухни, где за небольшую плату можно получить все, что необходимо для утоления голода... Целые потоки всевозможных автомобилей американских, французских и немецких марок бегут здесь во всех направлениях».

Ни рынков, ни кафе, ни потоков автомобилей. Пномпень, конечно, уже не тот — зимний, совершенно мертвый, когда в него сразу после освобождения приехали первые корреспонденты, но весной семьдесят девятого в нем были еще весьма ощутимы следы прошлого: развороченные двери домов, колючая проволока вдоль заборов, во дворах горы мусора, обрывки телефонных проводов.

Национальный банк построил замечательный кхмерский архитектор Ван Моливан, здание восхищало законченностью стиля, изяществом. Полпотовцы заложили динамит. Поворот ручки, и вместо шедевра зодчества — развалины. Я ходил по ним — они как символ разваленной прежним режимом экономики страны,— а под ногами хрустели упраздненные в семьдесят пятом году денежные купюры в сто, двести, тысячу риелей. 

[24]

В госпитале (он был гордостью страны, его построил Советский Союз) передо мной предстало ужасающее зрелище: в огромную бесформенную кучу сброшены останки дорогого операционного оборудования, разбитые пузырьки с редкими лекарствами, хирургические перчатки, неиспользованные коронки для зубов — целое богатство, в котором так нуждались, да и по сей день нуждаются кампучийцы. Пациентов перебили вместе с врачами и медицинскими сестрами. Первыми перед дулами автоматов поставили тех, кто окончил медицинские вузы в СССР, Болгарии и других социалистических странах.

Я был в национальной библиотеке, превращенной прежним режимом в... хлев, в «мастерской», куда привозили телевизоры, радиоприемники, холодильники, чтобы... разбить их в щепки, в пустых залах главного почтамта, где гнездились ласточки.

Другая «мастерская» располагалась в одной из тюрем. Под потолок — всевозможные изделия из бронзы: светильники, подносы, чернильные приборы, статуэтки. Это — материал, из которого отливали бюсты Пол Пота. На стене портрет натуры. По полу разбросаны рисунки физиономии диктатора: сделанные профессионально и явно неумелые, едва начатые и почти завершенные, а также куски гипса и глины, тюбики с краской.

Узника заставляли ваять «вождя нации». Те, кому удавался портрет, продлевали свою жизнь на пару дней, других убивали сразу же. Живым отсюда не вышел никто. Мне показали магазин — с семьдесят пятого по семьдесят девятый год единственный в городе, им могли пользоваться лишь иностранцы. Впрочем, и тогдашним дипломатам не позавидуешь: их свободу передвижения строго ограничивали, посольства не имели телефонной связи ни между собой, ни с министерством иностранных дел. 

[25]

Великолепный центральный рынок тоже, как и национальный банк, построил Ван Моливан. Здесь не только торговали чем угодно, но и что угодно жарили, варили, парили... Тут осталась одна пожухлая трава.

Перед руководителями Пномпеня встали очень трудные задачи: накормить жителей, дать им орудия труда, наладить снабжение водой. Привести город в порядок, обеспечить в нем полную безопасность.

Ныне каждый пномпенец получает рис, фрукты, одежду. И мыло. Пожилая кхмерка, с которой я разговорился на улице, раскрыла сумку и показала кусочек мыла.

— Мы забыли, как оно выглядит,— сказала она.

Откуда поступают продукты, товары? Частично из запасов бывших полпотовских войск. Немало посылок приходит из Вьетнама, там развернулось широкое движение по оказанию помощи братскому кампучийскому народу. В аэропорту Почентонг, расположенном в двенадцати километрах от Пномпеня, регулярно приземляются самолеты из нашей страны, других социалистических государств, они доставляют консервы, сахар, лекарства.

Рыбаки вновь могут ставить свои сети. При прежнем режиме ловить рыбу дозволялось лишь немногочисленным специальным отрядам, да и то под надзором «соансроков». Кхмера, застигнутого с сетью или удочкой, уничтожали на месте как злостного нарушителя закона. Известны сотни случаев, когда «соансроки» забивали до смерти ребенка за то, что обнаруживали рядом с ним на песке выловленную рыбешку...

Теперь в городе есть вода, правда бывают перебои. Предупреждение директора гостиницы оказалось своевременным: на следующее утро после нашего приезда в «Пноме» отключили воду, и полтора дня приходилось брать ее из небольшого бассейна во внутреннем дворике.

Город заселяют. Постепенно, но заселяют. Когда его 

[26]

освободили, в нем было меньше двухсот (!) человек. Сейчас — свыше ста тысяч, и с каждым днем это число возрастает. Поднимаюсь на монумент Независимости (он снова чист, ухожен), откуда открывается панорама города. Вон группа кхмеров с котомками за плечами входит в свой дом, они не были в нем четыре года. Вон еще трое вернувшихся: впереди идет мужчина, за ним — ребятишки.

Время от времени видны велосипедисты, нет-нет да и пронесется автомобиль.

Тех, кто возвращается, внимательно проверяют: нет ли среди них полпотовцев?

В первые дни после освобождения окна и двери огромного отеля «Монором» в центре Пномпеня все еще были заколочены досками. На моих глазах их отдирали. И когда вместе с рабочими я шагнул внутрь, в лицо ударил страшный залах: истлевшие человеческие тела среди гор щебня, мусора... Весь персонал «Монорома», как и других гостиниц, за исключением «Пнома», вырезали: Пол Пот считал, что служащие отелей испорчены иностранной идеологией и, следовательно, их место — в могиле.

В «Монороме» покрасили потолки и стены, отремонтировали лифт, который беспомощно висел между этажами. Отель ждет первых гостей.

Началось движение поездов. А еще недавно железно-дорожное полотно было невозможно разглядеть: рельсы заросли травой, кустарником.

Правительство восстанавливает пагоды, храмы. В них снова многолюдно — кампучийцам вернули свободу вероисповедания.

Опять идут люди и к Ангкор Вату. Об этом памятнике кхмерской цивилизации, который именуют «собрат Парфенова», следует сказать несколько слов. 

[27]

Однажды французский исследователь Анри Муо заблудился в джунглях неподалеку от города Сиемреап. Есть было нечего, к тому же у Муо начался приступ малярии.

«Видно, это мое последнее путешествие, отсюда не выбраться»,— подумал француз. И вдруг, как по мановению волшебной палочки, лес расступился, и Муо оказался на большой, залитой солнцем поляне. Он успел заметить тропу, понял, что спасен, и потерял сознание.

Очнулся путешественник под вечер и решил, что сошел с ума: над джунглями возвышались башни. Он двинулся по направлению к ним. Но мираж не рассеивался, напротив: очертания встающего из джунглей волшебного города становились все более отчетливыми.

Так в семнадцатом веке европейцы узнали об Ангкор Вате.

Даже полпотовцы не решились поднять руку на крупнейший в мире памятник культовой архитектуры, одно из чудес света,— они собирались возить туда туристов. Тем не менее это не помешало им заминировать подходы к древнему городу, окружить его мусорными свалками, устраивать в окрестностях массовые казни.

Одним из первых шагов народной власти стало создание специальной группы по охране Ангкор Вата. Группа привела в порядок дворец, разминировала дороги.

Отправившись смотреть этот шедевр древнего зодчества, я вначале увидел лишь стройные силуэты башен, похожие на бутоны нераспустившегося лотоса. Когда подошел ближе, они стали как бы парить в небе, а передо мной поднялись уступами террасы, загородившие джунгли. И вот я уже в храме, разглядываю его восхитительные барельефы, провожу рукой по шероховатым камням древних изваяний.

[28]

В Ангкор Вате я часто вспоминал Шри Лайку, где началась когда-то моя работа журналиста-международника. На западной галерее дворца изображена битва за Цейлон (так раньше называлась Шри Ланка): мужественный принц Рама сражается против ужасного демона Раваны, у которого десять голов и двенадцать рук. Повсюду фигуры апсар — небесных танцовщиц, они точь-в-точь такие, как на скале Сигирия, что возвышается в центре Шри Ланки, словно гигантский гриб перевернутый вниз шляпкой.

Полторы тысячи лет тому назад на вершине скалы Сигирия построили величественный дворец. До нашего времени сохранились его развалины, исполинские когти каменного льва, охранявшего вход в крепость, выложенная глазурью галерея и портреты апсар в гротах. Краски яркие, будто их нанесли только вчера.

Апсары в Ангкор Вате — точно сестры ланкийских танцовщиц; похожи лица, позы, и те и другие протягивают вам цветы.

В этом нет ничего удивительного: кхмеры значительно ближе к индийцам и ланкийцам, чем к китайцам, вьетнамцам по внешнему виду, духовному складу, культуре (к примеру, при отделке Ангкор Вата скульпторы обращались к индийским эпическим поэмам «Рамаяна» и «Махабхарта»). И по религиозным традициям: в Кампучии исповедуют буддизм, который пришел из Индии и Шри Ланки.

Но вернемся в Пномпень. У его улиц снова есть имена (полпотовцы замазали таблички с названиями краской и грязью, лишь бульвар Мао Цзэдуна не был безымянным): некоторые — прежние, те же, что до 1970 года, другие — в честь подлинных кампучийских революционеров.

Широкая и красивая магистраль — вся в тропичес- 

[29]

кой растительности, деревьях, ярких цветах, которая ведет от аэропорта в центр города,— опять называется проспектом Советского Союза. Здесь над зданием политехнического института, построенного с помощью СССР, реет знамя нового правительства. Знамя развевается и над дворцом Чамкараман и над расчищенным от завалов аэропортом Почентонг.

Красный флаг с изображением храма Ангкор Вата поднят и над первым кинотеатром, открывшимся в Пномпене. У кассы — очередь. Какой идет фильм? Документальный, снят кампучийскими и вьетнамскими кинематографистами и рассказывает о зверствах прежней клики.

Типичная для столицы сцена — люди разрезают ножницами колючую проволоку, которой опутан дом.

Да, жизнь возвращается в Пномпень. Уже дают продукцию текстильный комбинат, завод прохладительных напитков, некоторые другие предприятия. Введен в строй крупнейший в республике шинный завод, управляемый рабочим комитетом. Комитет распределяет среди рабочих продукты, одежду, обеспечивает их жильем, медицинской помощью.

Медицинская помощь... Это одна из самых острых и важных проблем для страны. Открываются новые больницы, однако пока что не хватает лекарств, мало врачей. К моменту освобождения в Пномпене осталось лишь два врача, а раньше их было около пятисот. Особенно жестоко «соансроки» расправлялись с теми, кто учился в социалистических странах.

— Например, из пятидесяти врачей, которые получили медицинское образование во Вьетнаме, в живых остался лишь один,— говорит министр здравоохранения Кампучии Ну Венг.

— Кто же? 

[30]

— Я.

Нагрузка у медицинского персонала огромная, врачи и сестры трудятся буквально день и ночь: каждый кампучиец чем-то болен. Это или психическое расстройство — пытки и издевательства не прошли бесследно, или желудочное заболевание — результат длительного полуголодного существования, или физическое истощение от каторжных работ. Центральная больница Пномпеня, получившая название «Госпиталь имени 7 января» ( в этот день освободили столицу), ежедневно принимает не менее четырехсот человек.

В программе Единого фронта национального спасения Кампучии пункт № 7 гласит: «Создать новую, национальную, народную культуру. Ликвидировать неграмотность, развивать народное просвещение, строить общеобразовательные школы, высшие учебные заведения и специальные средние школы, по призванию использовать на должном месте ученых, техников, деятелей культуры и искусства».

Седьмой пункт, как и вся программа, выполняется. Созданы информационное агентство, газета «Кампучия» со своей типографией, радиовещание. Открываются все новые школы.

...Шесть деревянных строений. Всего тут, в пномпеньской школе, учится полторы тысячи ребят.

— Полпотовцы сожгли учебники, изрубили топорами парты, поэтому мы занимаемся вот за такими длинными столами,— делится своими заботами учительница Бун Нарим.— Пока я тут в единственном числе.

— Одна учительница на полторы тысячи школьников? — переспрашиваю я.

— К сожалению. Но в Пномпене идут занятия на специальных преподавательских курсах, и месяца через три в нашей школе будет пополнение.

[31]

Заходим в одно строение. Паренек лет двенадцати уверенно выводит мелом на доске кхмерскую вязь.

— Ком, лучший ученик в классе,— представляет Нарим.

Урок кончается, и я слышу еще одну историю, которая потрясает меня, о ней я до сих пор не могу без содрогания вспоминать. Но, может быть, хватит подобных историй, и без того уже ясен зверский облик полпотовской клики? Нет, не хватит: все это было, и буквально при каждой встрече заходит речь о зверствах. В сегодняшней Кампучии нет семьи, которая не пострадала бы от репрессий, где не погибло бы несколько человек. Кхмеры никогда не забудут эту самую кровавую страницу своей истории, и другие народы должны знать все, вплоть до мельчайших подробностей. Знать для того, чтобы кампучийская трагедия никогда и ни в каком варианте не повторилась. Пожалуй, главный из горьких уроков Кампучии состоит в том, что народы обязаны сохранять бдительность.

...Семья Кома раньше жила ъ городе. Отец работал на фабрике, мать на почте. После смены правительства фабрику закрыли, почту тоже, а всю семью отправили в джунгли выращивать рис.

К ним относились не лучше, чем к Тхай Сет и остальным горожанам — как к животным. Но больше всего Кома угнетало другое. Ночью он вставал, тихо пробирался к кокосовой пальме, которая росла неподалеку, и доставал из дупла обмотанный тряпками сверток.

Что прятал Ком? Оружие? Взрывчатку?

Еще более опасный, по мнению властей, предмет — книги.

Солдаты убили жителя деревни за то, что он держал в руках листок бумаги, так как предположили, что это письмо. Если же находили журнал или книгу — расправ-

[32]

лялись со всей семьей. Поэтому, прижав к груди сверток, Ком спешил в джунгли. Там, при свете карманного фонарика, он разворачивал тряпки и читал, читал.

В драгоценном свертке хранились «История Кампучии» и еще четыре книги, которые удалось спрятать после того, как школу, где он учился, закрыли. Преподавателей тогда сразу арестовали, а заодно и старшеклассников: те тоже могли распространять «крамолу». Все книги отобрали и сожгли.

Но потом Кому стало не до чтения. Заболела шестилетняя сестренка Лам. По ночам она сильно кашляла, и Ком приносил ей воду. Однако Лам становилось все хуже. Отец сказал, что попробует найти лекарство. Ушел и не вернулся.

От соседей они узнали, что солдаты казнили отца, осмелившегося попросить лекарство: велели ему выкопать яму и забросали живого землей.

Спустя два дня маленькая Лам умерла.

— А скоро умерла мама,— говорит Ком.— Мама была красивая и веселая. Соседи восхищались, как она поет. «Наша красавица Си»,— называли ее.

Ком протянул мне фотографию: мать стоит у порога дома — того, где они раньше жили. Нежный овал лица, миндалевидный разрез глаз, мягкая улыбка... Сын явно похож на нее.

Но после гибели мужа и смерти дочери мама стала выглядеть на все шестьдесят лет, хотя ей было тридцать пять. И не то что песен — слова больше не промолвила,— целыми днями молча сидела и смотрела в одну точку. «Сошла с ума»,— решили вокруг.

Как-то утром она выбежала из хижины и плюнула в лицо проходившему мимо офицеру.

К их дому согнали всех жителей коммуны. Возле матери стояли Ком, его брат и сестра.

[33]

— Пой! Говорят, ты хорошо поешь,— приказал офицер.

Она молчала, и тогда солдаты схватили ее маленького сына, потянули за руки и за ноги и разорвали.

— Если не запоешь, всех их прикончим! — закричал офицер. Он ударил прикладом автомата девочку, с тех пор она не может двигать рукой.

И тут мама запела. Запела песню, которая больше всего нравилась мужу: влюбленные сидят у ручья, смотрят на звездное небо и мечтают о счастье.

Солдаты облили ее бензином и подожгли.

— Я боялся, что не выдержу и брошусь на них с кулаками,— медленно произносит Ком.— Но на мне осталась сестренка. К тому же искалеченная... Потом я решил бежать. Сестренка была не в состоянии работать в поле, и к нам вот-вот должны были явиться солдаты, чтобы покончить с «семьей преступников».

Четыре месяца они добирались через джунгли к границе с Вьетнамом. Иногда казалось: сил больше нет. Но останавливаться было нельзя. Несколько раз лишь по счастливой случайности их не замечали полпотовцы.

Воздух в этих местах напоен незнакомым <и сильным ароматом. В единый гул сливаются шум деревьев, пение птиц, стрекот насекомых. И звон цикад,— их множество, они издают мелодичные, какие-то неземные звуки.

Но Кому было не до того, чтобы наслаждаться пением цикад. Джунгли кишат ядовитыми змеями, наводнены малярийными комарами, за любым кустом жди встречи с леопардом, пантерой, могучим тигром, которого кхмеры называют «кхла».

Сколько всего испытали эти дети, пока не столкнулись с вьетнамскими пограничниками!

Теперь они снова спят на кроватях, девочку лечат в 

[34]

больнице, она уже начала двигать рукой. Ком показал мне потрепанную книжку — «История Кампучии», с которой не расставался все эти долгие месяцы. Он читает ее, да и не только ее, ни от кого не скрываясь.

Вернувшись в Москву, я написал о Коме. И стал получать письма, десятки писем. «Я мать двоих детей,— писала инженер М. С. Демьяненко из Донецка,— и не могу представить себе; что со мной и моими дочками может произойти подобное. Никак не успокоюсь! Нет слов, чтобы выразить отвращение по поводу того, что творят маоисты и их пособники. Я не хочу ни богатства, ни славы, хочу только одного — чтобы люди жили под мирным небом!»

Под мирным небом... Но не все хотят этого. И чем больше времени проходит после освобождения Кампучии, чем выше поднимается «бамбуковый занавес», почти четыре года отделявший ее от остального мира, тем яснее становятся зловещие замыслы тех, кто правил многострадальной страной.

[35]

Цитируется по изд.: Озеров М. Кампучия, год первый. М., 1979, с. 22-35.

Рубрика