Польша: столетия упадка и гибель государства (с 1586 года)

Польша: столетия упадка и гибель государства (с 1586 года)

Польский герб начала XIV века.

Неожиданная смерть Стефана Батория пробудила много полузабытых надежд, полуоставленных счетов. На первый план естественным образом выдвинулся энергичный сотрудник и друг умершего короля, умный и смелый 3амойский. Получив известие о кончине Батория, он написал одному из своих приятелей следующие замечательные слова: «При таком положении государства нам не пристойно избегать дела, но нужно поступать так, как надлежит добродетельным и хорошим людям, любящим свою родину; нужно помогать друг другу во всем, что может быть полезно и на благо государству».

За эти слова и за самоотверженную деятельность на пользу родины польская история с благодарностью чтит память 3амойского. Много честолюбцев, стремившихся во всю свою жизнь к высшим почестям и знатности или стяжавших большие богатства, забыты историей, если еще не хуже, - совсем осуждены ею, как враги своего народа. Только те, поступками которых руководила честная любовь к людям, своему народу или исканию истины, только те, кто ради высших целей жертвовал своими личными выгодами, а иногда и жизнью, - становятся героями человечества, и люди передают память о них из поколения в поколение, чтобы и мы, следуя их примеру, любили больше всего на свете правду.

3амойский один из героев польской истории; 3боровские, которые, выждав удобный случай, решили мстить этому отважному человеку, которому они приписывали гибель одного из них, - 3боровские ее позор и стыд. В жажде мести они взволновали весь край, разделили его на два лагеря, из которых один стоял за них, а другой за 3амойского, чуть не раздули междоусобной войны. А между тем предстояло выбрать нового короля, опять выдвинулись разные кандидатуры, и на этот раз очень силен был русский, царь Федор Иванович, которого хотела Литва. Как нужен был внутренний мир в эту пору!

Благодаря стараниям королевы Анны, на престол был выбран ее племянник, сын шведского короля, Сигизмунд III Ваза. Он заранее согласился на те условия, при которых ему предлагали корону, а условия были не малые: между прочим, шведы обязывались уступить Польше важные для них земли по берегу Балтийского моря. Согласие королевича шведского на это условие было пустой фразой; потом он очень ловко отделался от его выполнения, сославшись на невозможность идти против желания отца и народа. А отсюда возникли продолжительные войны и ссоры между Швецией и Польшей, которые разорили оба государства и привели их к упадку.

С Сигизмундом III на польский престол вступил совсем новый, еще невиданный в Польше человек, тип, который никак не мог понравиться польской шляхте. Как ни роптали многие на Батория, но в душе все преклонялись перед его воинственностью, прямотой, добродушием, умением принести себя в жертву для дела, каким, вообще, отличаются крупные люди. Ничего подобного не было в новом короле. Он был еще молод, а походил на какого-то старика: так осторожен он был в своих речах, так благоразумен в своих делах. Он говорил тихим и мерным голосом, отмалчивался даже тогда, когда на сейме какой-нибудь буян-шляхтич обращался со словом укоризны к самому королю, а только записывал в свою книжечку его имя. Военных забав, шумных потех он не любил, но зато тратил большие деньги на наем отличного итальянского оркестра, приглашал к своему двору знаменитых художников, тогда как грубоватая шляхта презирала всякого художника, как ремесленника. Самый внешний вид короля не нравился шляхте: он носил бородку клином, как его современник, жестокий и подозрительный испанский король Филипп, с которого Сигизимунд во многом брал пример; вместо простого кафтана и высоких сапог, какие носил Баторий, король одевался в утонченные западные одежды, в чулки и туфли. Не по вкусу Сигизмунд был шляхте и своей фанатической приверженностью к католической церкви, и преследованием еретиков и покровительством иезуитам. От него и пошло то презрение к русской народности подолян, украинцев, казачества и т. д., то отвращение к православной вере, которое подняло на польских помещиков русский люд Украины и привело к роковому для Польши шагу: присоединению Малороссии к Московскому царству в 1654 году.

Сигизмунд приехал в Польшу с готовым планом: он заключался ни более, ни менее, как в решении обратить в католическую веру как протестантскую Швецию, так и православное Московское царство. Вообще, это была пора, когда католические государи собирались с силами, чтобы в конец разбить все государства, не принадлежавшие к католической церкви; испанский король строил громадный флот, «непобедимую армаду», и хотел завоевать Англию. Сигизмунд III отправил в Рим посольство, которое должно было известить папу об его планах. Нечего и говорить, как радушно приняли этого посла.

Сначала однако следовало помирить Польшу с Австрией. Дело в том, что брат австрийского императора, Максимилиан, тоже претендовал на польскую корону и даже решил добиваться ее силой оружия, но потерпел полное поражение и сам был взят в плен. Хотя тогда дело кончилось примирение, но все-таки для Австрии это был большой позор, и она не хотела и слышать о Сигизмунде. Но то, что разрушила война, поправила свадьба. Молодой польский король женился на австрийской принцессе. За свадьбой последовал союз двух сильных католических государств, Польши и Австрии. Рим был в восторге. «В тесном соединении ваших помыслов мы видим гарантию всеобщего мира», - писал папа. И как ему было не радоваться: ведь для него открывалась надежда подчинить себе и Англию, и Малороссию, да пожалуй и Москву. Однако надежды сбылись не все: флот короля испанского разбился во время тумана о подводные скалы Англии, с Австрией все как-то не ладилось: вернее, Сигизмунд III держал себя нечестно перед народом, позволив австрийскому императору отступить от условий, на которых заключился мир. Шляхта негодовала и волновалась.

Вообще, поступки и странные речи короля давали повод думать, не замышляет ли и он, как Генрих Валуа, бежать на родину, а польский престол передать кому-нибудь из австрийских принцев. К довершению бед татары сделали страшный набег на украинские земли, а турки собирали войска с явным намерением объявить Польше войну. Не подлежало никакому сомнению, что и Сигизмунд, и отец его, шведский король, сносятся с австрийскими принцами и готовы отступиться за хорошие деньги от всяких прав на польскую корону.

При таких условиях собрался сейм, очень бурный и встревоженный. Замойский предложил исключить раз навсегда австрийскую династию из числа претендентов на Польшу, но другие отвечали, что только австрийцы и остались верны католической церкви, и что принять такое решение значит подвергнуть и Польшу всем соблазнам лютеранства, всем опасностям войны за веру. В конце концов было принято пустое, неважное решение: исключить только одного принца, а не всю династию, а ссоры, раздоров сейм вызвал не мало. Шляхта раздробилась на партии, которые дошли до такого раздражения, что стали собираться на съезды вроде сеймов. Весь смысл того или иного съезда заключался в борьбе с каким-нибудь неприятным для партии лицом. А Польша все больше страдала от таких неурядиц.

Наконец, король задумал жениться и выбрал себе австрийскую принцессу, которую за него охотно выдали замуж. Этот брак еще увеличил подозрения шляхты, а неискусный шаг Сигизмунда, который назначил на важнейшие должности в государстве своих сторонников, вызвал такое брожение, что кое-где стали поговаривать уже о перемене государя. Сигизмунд старался поправить отношения, помириться с канцлером Замойским, который все еще был очень влиятелен. Тем не менее, когда он поехал в Швецию на похороны отца, даже главный сторонник его, один епископ, заявил: «Пока король в своем государстве, я храню верность ему», и даже не хотел проститься с уезжавшим Сигизмундом, чтобы не связать себе рук каким-нибудь обещанием.

Впрочем, опасения оказались напрасными: в своей дорогой Швеции Сигизмунд встретил такое сопротивление, что ему нечего было и думать ни о шведском троне, хотя он и успел короноваться королем, ни от возвращения шведского народа в лоно католической церкви. Ничего не добившись, король вернулся в Польшу, где его ждали новые затруднения.

Первым из них был бунт малорусских казаков, которым становилось все более невыносимо под владычеством польских королей с тех пор, как на Люблинской унии 1569 года украинские земли были непосредственно подчинены Польше, а не Литве. Польская шляхта устремилась в присоединенные области, крепко засела на исконных русских землях, а к православному населению стала питать презрение, а порою и ненависть. Вместе с польскими панами пришел и их верный спутник, еврей - арендатор, фактор (т. е. устроитель мелких торговых сделок), корчмарь. Из бедного русского населения стали выжимать все соки.

К тому же король поднял руку и на свободное днепровское казачество. Он попробовал разделить на полки, составить списки казаков, входящих в такие полки, а остальных обратил в простых крестьян. Но казаки ответили на это тем, что ушли за неприступные днепровские пороги и за ними основали свободную казачью общину, Запорожскую Сечь. А другим ответом их были страшные восстания, во время которых они заходили далеко в глубь Литвы и Украины, жгли польские усадьбы и города; порою от них доставалось и русским людям, спокойно жившим под властью польских панов. Особенной удалью, да и жестокостью прославился поход Наливайки, с которым польские войска сладили с большим трудом, а на Украине до сих пор поют песни о гайдамаках и Наливайке.

Сигизмунд задумал серьезно приняться за русские земли. Правда, он очень озлобил против Польши их население, но он же решил и помириться с ним, или, вернее, подчинить себе и такие стороны его жизни, на которые пока еще не распространялась власть польских королей, панов и епископов. Это была православная церковь, которая подчинялась Москве, ее митрополиту, и Константинопольскому патриарху.

Положение православного духовенства было тяжелое и унизительное; польские помещики обращались с ним, как с низшими, и естественно было, что люди, менее стойкие в своих убеждениях, готовы были искать какого-нибудь выхода из этого положения. Таким выходом представилась мысль, провозглашенная иезуитом проповедником Петром Скаргой. Этот замечательный оратор, предвидевший с поразительной ясностью, куда ведет Польшу политика шляхты, выступил с сочинением «Об единстве Церкви Божьей».

Это единство было желательно и для кое-кого из русских епископов. Дело в том, что Константинопольский патриарх установил за братствами, составлявшими из прихожан, право наблюдения за поведением духовенства, даже право суда над епископами. Это было для них уж очень обидно. Рядом, в католической церкви, они видели богатое и роскошно живущее духовенство, которое отдавало отчет только папе Римскому, а они были принуждены считаться с мнениями простых мещан, лавочников и мастеров. Естественным образом, многие из самых распущенных архиереев Южной Руси схватились за мысль о единстве церквей, как утопающий хватается за соломинку.

К королю Сигизмунду было отправлено посольство, которое сообщило ему тайно о замыслах части высшего духовенства Руси. Дело было сделано. Папа принял в лоно католической церкви заблудшихся чад православной церкви, на которую смотрели, как на раскол, схизму, и формально вся Юго-Западная Русь заключила с Римом союз. По этому договору об унии, русская церковь сохраняла свои обряды и язык, но признавала главенство папы.

В Галиции униатская церковь сохранилась до сих пор, и странное впечатление производит она. Посередине храма стоит католический престол, но на нем не служат: богослужение совершается в алтаре, отделенном от молящихся иконостасом, но царские и другие врата в нем никогда не закрываются, и престол тянется вдоль всего иконостаса, а за ним служит священник, бритый и похожий на католического ксендза. Кое-где бывают хоры певчих, в других органы, и во время богослужения мальчик все звонит в колокольчик, как в католической церкви.

Однако уния привилась не везде. Южная Русь решительно отвергла ее на Соборе, происшедшем в 1596 году. Отсюда пошел новый раскол между польским и русским населением Речи Посполитой, а вина его лежит на короле и на шляхте, которая плохо понимала государственное дело.

Также вредна для Польши по своим последствиям была и другая сторона деятельности короля Сигизмунда Вазы. Мы уже видели, что Польши он не любил, а мечтал вернуться в свою Швецию. Более того, после смерти отца ему удалось короноваться шведским королем, но удержаться на престоле у него не было сил, и потому, оставив в Швеции правителем одного из своих родственников, он вернулся в Польшу.

Но мысль о Швеции не давала ему покоя, и он задумал добиваться вооруженной рукой своих прав на престол. И вот Польше приходится вести тяжелую зимнюю войну в Эстляндии, в местности, непривычной для солдат. Сначала войска короля терпят поражения, потом гетману Жолкевскому удается одержать блестящую победу.

Но все это, в сущности, ни к чему. Польше не удалось закрепить свою победу. Последствием этой войны было лишь то, что на многие десятки лет между государствами, не имевшими, в сущности, поводов для раздоров, велись войны, раздоры и т. п.

При Сигизмунде в России появился самозванец, Лжедимитрий I, которому некоторые польские магнаты помогали и деньгами, и солдатами. Самозванец принял католическую веру, и многие думали, что весь русский народ перейдет вслед за ним в католичество. А вследствие этого между Россией и Польшей начинаются новые войны, которые продолжаются почти сто лет.

Так ошибочна была политика Сигизмунда Вазы. Но ему же принадлежит и очень мудрый шаг, который, однако, не привел ни к чему. По закону и обычаю польского сейма, все дела в нем решались не большинством голосов, как это всегда бывает в законодательных собраниях, а единогласием. Стоило одному из участников совещания закричать: «Запрещаю», - и вопрос решался отрицательно, хотя бы за него стояли все остальные. А так как польская шляхта далеко не отличалась неподкупностью или независимостью, то понятное дело, какое сильное орудие в руки иностранцев давал этот закон.

Многие из умных людей, каких в польском народе, талантливом и живом, было всегда не мало, отлично понимали, что этот закон необходимо отменить. Познанский губернатор (каштелян) Остророг восклицал: «Хоть бы мы разбили себе головы, а все-таки, захоти кто-нибудь, со злости ли или по глупости, и все наши совещания обратятся в ничто. Большая радость шляхтичу, что он может затормозить целое государство, но для самого-то государства большой позор, что, ради глупости или упрямства одного человека, оно может погибнуть. Будем же Бога бояться, не будем губить себя так понапрасну».

Однако мудрые речи Остророга прозвучали даром; правда, кое-кто его поддержал, но остальные раскричались на любимую тему о правах и вольностях шляхты и разъехались ни с чем.

Так внешняя политика короля Сигизмунда запутала Польшу в тяжелые и долгие войны, а внутри кипели религиозные распри, бунтовали казаки, дробилась на партии шляхта. А тут еще умер мудрый советник Батория, Замойский, и дела пошли хуже.

В среде шляхты давно уже копилось неудовольствие против короля, и теперь оно разразилось очень бурно. Во главе движения стал человек, которого Сигизмунд приблизил к себе, осыпал милостями, щедро одарил имениями. Это был Зебжыдовский. После смерти Замойского он счел себя обязанным продолжать его образ действий, недоброжелательный по отношению к королю, который все больше тянул к австрийскому императору. Замойский же был убежден, что Польша должна стать во главе славянских государств, эту мысль перенял у него Зебжыдовский. Это была хорошая для Польши мысль, но худо было, что за ней магнат скрывал честолюбивые намерения, клонившиеся к его собственному возвышению.

Дело в том, что король Сигизмунд решил, наконец, настаивать, чтобы сейм изменил способ разрешения дел; он хотел ввести обычай, по которому бы и в Польше, как в Западной Европе, вопросы решались большинством голосов, а не единогласно. Зебжыдовский воспользовался случаем, чтобы поднять шляхту против короля: его обвиняли в намерении уничтожить шляхетскую свободу. Вместе с тем начали переговоры с венгерским полководцем Бочкаем, родственником Батория. Бочкай в это время поднял бунт в Венгрии, завладел несколькими ее областями и назвал себя венгерским королем. С ним-то и завели сношения польские мятежники.

В продолжение почти двух лет в Польше кипела междоусобная вражда. Несколько раз друг против друга становились два войска, - верное королю и шайка мятежных вельмож. Несколько раз удавалось их развести без кровопролития, но, наконец, произошло большое сражение. Толпы бунтовщиков были разбиты, и их главари принесли королю повинную.

Ужасно для правильного развития Польши было это восстание, но в нем была и хорошая сторона. Хотя сам 3ебжыдовский был очень усердным католиком и даже поклонником и воспитанником иезуитов, однако в рядах его приверженцев было немало православных, которые потребовали, чтобы имущество православной церкви продавалось только дворянам православной веры, повинующимся не папе, а константинопольскому патриарху. Этим сильно ослаблялось значение унии. По другому же пункту ограничивались права иезуитов, которые сделали столько вреда народу.

Но после двухлетней борьбы восстание было подавлено, и все осталось по-прежнему. Между тем, положение соседей так изменилось, что Польша могла бы сделать большие приобретения, если бы только ее не раздирали на части раздоры. Швеция переживала смутную пору, и победа Ходкевича могла бы отдать в руки Польши все побережье Балтийского моря. В Москве сменяли друг друга самозванцы, Шуйский, кипела борьба, и часть бояр выбрала на престол сына короля Сигизмунда, королевича Владислава. Московский кремль был занят поляками. Смоленск и многие другие города пали и достались во власть Польши.

Но и при таком положении Польша не добилась никаких прочных завоеваний. Смутное время на Руси показало народу, что ему нечего рассчитывать на своих бояр. Народная масса, о которой польские историки иногда до сих пор говорят, почти как о дикарях, спасла русское государство. Безмолвно смотрели польские крестьяне на то, как гибнет в постоянных раздорах шляхты их государство, а в Московском царстве созревало великое преобразование. Мясник Минин вдохновил нижегородских граждан на подвиг: они снесли свои сокровища, собрали войско, долго отстаивали Москву, а потом, когда прогнали поляков из кремля, выбрали нового царя, из не очень родовитых дворян, Михаила Романова. Старик Сусанин, простой крестьянин, пожертвовал своей жизнью, чтобы спасти молодого царя. Так Москва возвышалась единством, а Польша падала все ниже, вследствие раздоров шляхты.

Когда Михаил Федорович Романов вступил на престол, большая часть России была в руках поляков, а через сорок лет Россия взяла у Польши свои старые области, Киев и Малороссию, лет же через тридцать был заключен «вечный мир» между славянскими соседями. Не прошло и ста лет после вступления на престол Романовых, как они уже влияют на дела в Польше (Петр Великий). Близорукая политика Сигизмунда, отсутствие настоящего патриотизма у шляхты, равнодушие крестьян к судьбам той земли, на которой их так теснили их господа-шляхта - вот что вызвало падение Польши. Окруженная сильными соседями, она быстрыми шагами шла к своей гибели.

Особенно ярко это обнаружилось во вторую половину царствования Сигизмунда. Он совершенно не умел воспользоваться теми выгодами, которые ему давали слабость Москвы, связь со Швецией, внутренние брожения в Турции. Судьба дала ему в помощники замечательных полководцев - Жолкевского и Ходкевича, такого государственного деятеля, как 3амойский. А он подорвал могущество Польши, созданное Баторием. Сначала Сигизмунд спал и видел, как бы вернуться в свою любимую Швецию, но ему не удалось не только сделаться шведским королем, но и отстоять завоевания, совершенные Жолкевским. В Швеции же выдвинулся гениальный полководец, король Густав Адольф. Когда он пошел на войну в Германию, на защиту протестантской веры, врагом которой явилась династия австрийских императоров, Габсбургов, Сигизмунд не сумел заключить с ним выгодный для Польши мир и был вынужден отдать Швеции побережье Балтийского моря. Войны с Турцией оказались неудачны, потому что вести войну польский король и не мог, в сущности, при той зависимости от скупой и невежественной шляхты, в какой он находился. Наконец, Сигизмунд крепко держался союза с Австрией, который народу был противен. И сам он оставался чужим и далеким своему народу.

Зато при Сигизмунде особенно большую силу приобрели вельможи, магнаты. При их дворах собиралась небогатая шляхта, которая составляла своего рода рать богача. С нею магнат мог затеять какие угодно беспорядки в королевстве: например, пойти против королевской воли, отказать ей в послушании, устроить съезд, мятеж. Королевская власть теряла последнюю тень своей силы. И все указывало на быстрое разложение Речи Посполитой.

Люди, более вдумчивые и проницательные, давно уже предвидели ту опасность, которую грозило Польше ее невозможное государственное устройство. Уже в начале царствования короля Сигизмунда появился знаменитый оратор, иезуитский священник Петр Скарга. Он произнес на сеймах ряд речей, которые ярко рисуют нам жалкое внутреннее состояние тогдашней Польши.

Особенно же он возмущался тем, что на сеймы шляхта съезжается не как на важное, святое дело работы для отечества, а как на войну. «И это несогласие приведет на нас неволю, в которой утонут ваши свободы и обратятся в забаву», - так говорил Скарга. И в каком-то предвидении он пророчествовал: «И не только вы будете лишены государя, избранного из вашего народа, но и родины и королевства: вы всюду станете жалкими и презираемыми изгнанниками, убогими странниками, которых будут толкать ногой там, где раньше вас почитали. Где же вы найдете другую такую родину, где вы будете иметь такую славу, достаток, деньги, казну, и украшения, и радости? Уродится ли еще для вас и сыновей ваших другая такая мать? Если вы потеряете ее, то нечего будет и думать о другой».

Но мудрые слова Скарги прозвучали напрасно. Часто их повторяют теперешние поляки, горько сетуя на нерадение и неразумение своих предков.

Со смерти Сигизмунда Вазы Польша быстро пошла к упадку, и виной этого были как воспитание, которое давалось шляхте, так и форма правления. Каждый шляхтич считал себя равным любому вельможе, но так было лишь на словах: на самом же деле, около всякого богатого вельможи роилась шляхта, питавшаяся при его столе и готовая по его приказу кричать на сеймах. Что касается воспитания, то оно всецело перешло в руки монахов, особенно же иезуитов. Детей заставляли зубрить латинские слова, упражняться в составлении латинских речей, учили их защищать, с помощью сочинений разных богословов, запутанные вопросы веры, но настоящего, живого знания, пригодного для жизни, не давали.

Вместе с тем и литература утратила свою недавнюю прелесть; в моду вошло особое смешение латинских слов с польскими, странный полулатинский-полупольский слог, над которым в свое время весело подшучивал Кохановский. Между тем, при всей приверженности шляхты к католической церкви, настоящей чистоты веры не было: в народе ходило множество самых нелепых суеверий. В своей сытой, обеспеченной, свободной жизни высшие классы польского народа потеряли чувство долга перед отечеством, любили повторять, что «Польша стоит беспорядков», и вели государство прямо к гибели.

Эта печальная, однообразная картина продолжается более века; в эту пору в Польше сменяется много королей, несколько династий; после смерти короля поднимается, обыкновенно, целая буря перед выбором нового; отдельные партии, отдельные честолюбцы вступают в борьбу между собой, расхищая государственное имущество, прибегая за помощью к исконным врагам Польши.

Скучно, да и грустно писать подробную историю этого упадка государства, в котором жило умное и даровитое славянское племя, сделавшее большую ошибку: оно вышло из общего течения истории, совершавшегося в Европе.

Везде усиливалась самодержавная власть государей, везде заводилось постоянное войско, - везде кроме Польши. Здесь, наоборот, всякая попытка усилить королевскую власть встречается с воплями шляхты, будто бы ее обижают, будто бы у нее отнимают ее права. Только перед самой гибелью государства, уже в конце 18 века, польская шляхта создала новый строй, который мог бы поднять упадавшую республику, но было уже поздно: три могучих соседа обхватили железным кольцом слабое тело государства. Еще при Сигизмунде Вазе Московское государство пережило смутное время самозванцев и неурядиц; казалось, что гибель приходит России, но она поднялась и, под скипетром новой династии, достигла небывалого могущества. Еще при первом царе из этой династии, Михаиле Федоровиче, Польша представляется России очень опасным и сильным врагом, с которым она не может и справиться. При сыне его, Алексее Михайловиче, Россия отнимает у Польши очень важную часть, нынешнюю Малороссию с Киевом и Полтавой. При внуках, царе Федоре Алексеевиче и потом при Петре Великом, Польша уже так слаба по сравнению с Россией, что в начале 18 века немцы подают нашему Царю-Преобразователю мысль разделить Польшу между тремя соседями. Но Петр решительно отклоняет эту предложение, которое повторяют и при его внуке, Петре II. Но и тогда русское правительство не видит надобности уничтожить государственное существование славянского соседа. И только в самом конце 18 века обстоятельства сложились так, что разделы Польши сделались почти неизбежны. Но русское влияние на дела Польши было сильно уже при Петре Великом, а последний польский король, Станислав Понятовский, был посажен на престол прямо-таки по желанию русской императрицы, Екатерины II. В истории редко бывали примеры такого быстрого и полного упадка государств, какой мы видим в судьбах Польши: в половине 17 века она простирается «от моря до моря», а через сто лет ее же начинают делить по частям.

Между тем, и после Сигизмунда Вазы в Польше бывали славные минуты и немало великих людей. Остановимся на некоторых из них.

После короткого царствования одного сына Сигизмунда Вазы, Владислава IV, на престол был выбран другой сын, Ян Казимир, при котором Малороссия отошла под власть Московских царей. И внутри Польши его царствование сопровождалось большими несчастиями. Причиной их были притязания польских королей со времени Сигизмунда Вазы на титул шведских королей. Когда в 1654 году в Швеции вступил на престол новый король, он потребовал, чтобы Ян Казимир отказался от этого титула. Но тот не согласился, и вот шведы ворвались с большим войском в пределы Великопольши. Великопольская шляхта сдалась и признала Карла Августа, шведского короля, польским королем; ее примеру последовала Литва, а Яну Казимиру пришлось бежать и скрыться в Силезии. Казалось, для него все было кончено; но короля спасло положение, которое занял чтимый народом Ченстоховский монастырь.

Как наша Троицко-Сергиевская Лавра отстаивала независимость России в тяжелые годы смутного времени, так и маленькая монастырская крепость, которую шведский король называл курятником, спасла самостоятельность Польши. Здесь засел отличный полководец, Стефан Чарецкий. Из монастыря шли грамоты в народ, призывающие его к восстанию против шведов. И те не устояли. Уже в следующем году Чарнецкий наголову разбил шведские войска и потом, в продолжение нескольких месяцев, одерживал одну за другою блестящие победы. Народ пробудился от своей спячки и в патриотическом воодушевлении подкреплял войска любимого вождя припасами, оружием и рекрутами. Польша могла бы возродиться к новой жизни, как после смутного времени возродилось Московское царство. Но этого не случилось: шляхта не воспользовалась минутой, чтобы слиться с народом и пожертвовать своими гибельными для родины привилегиями. Король дал торжественную присягу позаботиться об улучшении участи крестьян, если Бог освободит Польшу от шведов. Бог освободил: Ян Казимир отказался от титула шведского короля, и тот сразу пошел на уступки. Немного спустя, был заключен мир. Но Казимир оказался плохим патриотом: он задался мыслью уничтожить закон, по которому власть переходила к королю не по наследству, а по избранию; он хотел добиться необходимого для Польши усиления королевской власти. Но каким же путем он пошел к этой цели? Самым худшим, какой можно было выбрать. Французский принц, которого король просил на польский престол, должен был явиться в Польшу с сильным войском и попросту завоевать ее. Слух об этом дошел до народа, который был глубоко оскорблен изменническими намерениями короля. И вот поднимается новое восстание, направленное на этот раз уже против Яна Казимира; его заставляют отречься от своих планов.

Так внутренние раздоры кипели в Польше в то время, когда границы ее подвергались постоянным нападениям со стороны турок и казаков, когда царь Алексей Михайлович вел с ней войну из-за Малороссии, а турецкий султан со стотысячным войском шел в пределы Речи Посполитой. И снова в Польше выдвинулся замечательный полководец, Ян Собесский.

Между тем, Ян Казимир, желая, чтобы еще при жизни его совершилось избрание нового короля, французского принца, отказался от престола. Но случилось совсем не так, как он ожидал. Шляхта была до такой степени раздражена против короля, что решила выбрать на трон непременно кого-нибудь из природных поляков и остановилась на бесцветном болезненном князе Вишневецком. Он царствовал очень не долго, и за него правил государством, собственно, Собесский. Этот последний одержал несколько крупных побед над турецкими войсками, которые значительно превосходили численностью польские, и потому, после смерти короля Михаила Вишневецкого, именно его выбрали королем.

При нем Польша продолжала вести исконную войну с Турцией. Собесский разбил турецкие войска под Веной, и этим положил конец могуществу Оттоманской империи. Но с Россией он заключил вечный мир, по которому Киев навсегда переходил к России. За это Россия должна была помочь ему в великом деле, затеянном Собесским.

Мысль Собесского заключалась в изгнании турок из Европы, с Балканского полуострова: он искал союзников везде, но в Западной Европе оказалось мало охотников пускаться в эти затеи. Европейские государства заняты были каждое своим делом, многие из них торговали через Турцию с восточными землями, а судьба славян, сербов и болгар, томившихся под турецким гнетом, ни мало не занимала их. Честь и слава Собесскому, что он принял близко к сердцу участь своих соплеменников, православных славян. Правда, ему не удалось выполнить свой план, но он оставил его в наследство Петру Великому, который, продолжая политику польского короля, искал в Европе союзников для того же замысла. И Петр не нашел помощи в Европе; но свою мысль он передал потомкам, и один из его потомков, Александр II, Царь-Освободитель, помог болгарам, восстановил болгарское княжество и одержал полную победу над турками. В освобождении другого славянского племени, сербов, которые восстали против турецкого владычества в 1804 году, русские государи приняли, к сожалению, довольно мало участия.

Ян Собесский был последний замечательный король Польши, да и вообще один из последних крупных людей в Речи Посполитой. Она быстро шла к своему упадку. А как мало шляхта ценила своих великих людей, видно из скандала, устроенного на сейме, вскоре после освобождения Вены. Король посадил около себя старшего сына; но нашлись голоса, кричавшие, что это беззаконие, что сын короля вовсе не член сейма, да и не королевич, потому что трон в Польше не наследственный. Шляхта больше всего на свете опасалась усиления королевской власти, кричала о «золотой свободе», которую утратит, если король будет наследственным, и этим подкопала последнюю опору, на которой держалось государство. Вместе с тем, Польша все больше отставала от европейского просвещения; писателей было очень немного, да и тем не для кого было писать, и их сочинения оставались в рукописи. Образование молодежи находилось в самом плачевном состоянии. Промышленность была плохо развита; Польша торговала только хлебом и за него получала за дорогие цены предметы европейской роскоши.

Избрание королей сопровождалось всегда чуть не междоусобными войнами, выбор бывал случайный, нередко в зависимости от того, кто из иностранных государей оказывал в это время наибольшее влияние на Польшу. Король-иностранец, каким был саксонский курфюрст, Август II, всего менее думал о благе чужого народа, а заботился лишь об упрочении своей династии на престоле. А отсюда новые свары и раздоры.

Так дело тянулось до половины 18-го века. Из-за одного короля, который попал на польский престол, благодаря содействию покровительствовавшей ему Франции, разгорелась даже война между Польшей и Россией, находившейся в ту пору во вражде с Францией. Дело кончилось, разумеется, полным поражением поляков, которых уже совсем не брали в расчет дипломаты при обсуждении положения вещей в Европе: так были слабы поляки теперь, а ведь всего пятьдесят лет тому назад польские короли могли затевать великие предприятия, удивлять всю Европу своими подвигами. Это страшный урок. И мы должны помнить, что от могущества государства до его упадка вовсе не далеко, если в народе не хранится то чувство патриотизма, которое заставляет людей жертвовать своими интересами ради общего блага, велит подданным повиноваться разумно и сознательно законам, которые сохраняют единство и силу государства. Там, где этого нет, развивается безначалие, анархия: люди ставят свои себялюбивые интересы выше народных; те, кто в силе, пользуются случаем, чтобы поживиться народным достоянием; так гибнет народное имущество, слава народа, честь и сила государства. Будем помнить, что умение разумно подчинять свои желания благу народа, умение повиноваться - это великая добродетель истинного гражданина.

Мы довели историю Польши до той печальной эпохи, когда начинаются ее разделы. Чем они были вызваны? Тем, что русское правительство, уже при императрице Екатерине II, потребовало для православного населения Речи Посполитой равноправия. На это шляхта ответила движением, которое приняло враждебный России характер. Произошла война. России досталась Белоруссия, - с коренным русским населением.

После этого Польша пользовалась в продолжение 20 лет внутренним спокойствием, под покровительством России, и произвела у себя чрезвычайно важный переворот. Знаменитая конституция 3мая1791 года установила престолонаследие, заменявшее гибельный закон об избрании короля каждый раз заново; она уничтожила закон, согласно которому один человек, несогласный с решением сейма, разрушал его постановления, крикнув: «Не позволяю»; она открыла мещанскому сословию доступ к участию в государственных делах, решила увеличить численность постоянного войска, и т. п. Несколько раньше подверглось реформе школьное образование, которое перешло от духовенства в светские руки.

Будь эти реформы произведены на сто лет раньше, когда Россия и Пруссия еще не достигли того развития, какое они получили в конце 18 века, и Польша была бы спасена: избалованная шляхта привыкла бы к новому строю, мещанство обогатило бы своими силами и средствами государственную жизнь. Но было уже поздно. По тайным проискам прусского короля, который подстрекал против России Польшу, эта последняя обнаружила враждебность по отношению к Екатерине II. Когда же русская императрица не на шутку разгневалась, прусский король предложил ей произвести второй раздел Польши, по которому России досталась Волынь и Подолия.

Под предводительством молодого патриота, Костюшки, польская шляхта решила бороться; но массы крестьянства не пошла за ней, а те, кто примкнул, не мог противопоставить серьезной силы соединенным русским и прусским войскам. Так Польша пала, и ее независимость была уничтожена. Последний польский король, Станислав Август, дожил свои последние годы в Петербурге.

Началась пора надежд на восстановление государства. Поляки связывали их то с Наполеоном, то с его врагом Александром I, от которого они получили большие уступки, - сейм, университет, и т. п. Но среди молодежи назревали новые движения. Польша еще сохранила свои войска, и в ноябре 1830 года вспыхнуло восстание, которое Россия подавила с большим трудом. Спустя тридцать лет с лишком, произошло новое восстание, или, вернее говоря, попытка восстания: у польского народа уже не было войск.

Печатается по изданию: А. Л. Погодин

Очерк истории Польши. М., 1908.

Здесь цитируется по изд.: Погодин А.Л. Очерк истории Польши. // История Польши. М., 2002, с. 75-91.