Польша с центром в Гнезно | Историческая география

Однако уже вскоре руководящая роль перешла к княжеству полян с центром в Гнезно. На Гнезно как на первоначальную столицу подымавшегося Великопольского государства прямо указывает в своей хронике Галл Аноним (17). Легенды, записанные в его хронике, позволяют восстановить в самых общих чертах начальную историю Великопольского государства. Согласно им, первой княжеской династией, правившей у полян в Гнезно, была династия Попелидов. Кажется, нет оснований отвергать это показание хрониста (18).

Тем более, нет оснований отрицать исторического значения за сообщением хроники о происшедшей у полян смене династии, в результате чего Попелиды сошли с исторической сцены, а власть в княжестве полян перешла к новой династии Пястов. Нет оснований и не признавать историческими лицами первых князей из новой династии, названных в хронике Галла Анонима. Тот факт, что он писал на основании сохранившейся при дворе традиции, но стремился приукрасить свой рассказ о первых Пястах какими-либо подробностями, ограничившись довольно сухой характеристикой, — все это придает цену его показаниям (19).

К сожалению, нет возможности точно определить время, когда произошел династический переворот у полян. Во всяком случае, его следует датировать временем не позже конца IX века (20), если не раньше.

По преданию первым представителем династии Пястов был Земовит, затем — Лешек и Земомысл. Ничего или почти ничего не известно об их государственной деятельности. Трудно нарисовать их портреты. Все же можно думать, что первые Пясты были людьми сильной воли, по-своему обладавшими недюжинными дипломатическими способностями. Это были, конечно, мужественные воины, большая часть жизни которых проходила в походах и схватках. Только такие люди могли выйти победителями из сложной, полной неожиданностей, интриг и коварства борьбы за власть между можными фамилиями. Пусть кругозор их, на наш взгляд, и был еще очень узок, но они упорно добивались своих, пока еще не слишком отдаленных, целей и придавали высокое значение своему княжескому сану. Едва ли будет ошибкой предположить, что их образ жизни мало чем отличался от образа жизни русского Святослава, который «ходя воз по собе не возяще, ни котла, ни мяс варя но по тонку изрезав конину ли (21), зверину ли или говядину, на углех испек ядяху, ни шатра имяше, но подъклад послав и седло в головах» (22).

Воины. Фрагмент скульптурных украшений Гнезненского собора.

Как хорошо согласуется такое представление о первых Пястах со скупыми словами хрониста об их славных бранных подвигах и о быстром территориальном росте Великопольского государства при предшественниках Мешко I: «Земовит же, достигнув княжеского сана, свою молодость проводил не в бесцельных забавах, но трудом и мечом заслужил себе громкую славу и честь. Он же границы своего княжества больше расширил, чем кто-либо до него. После его смерти место его занял сын Лешек, рыцарские подвиги которого по мужеству и отваге равнялись подвигам отца. Лешку наследовал Земомысл, его сын, достоинством и потомством утроивший память о предках» (23),

К сожалению, этих показаний хрониста мало, чтобы восстановить по этапам процесс территориального роста Великопольского государства. Более или менее точные сведения о его размерах поступают только со времени сына Земомысла — Мешко I (960—992). Возможно что территориальный рост княжества Пястов был ускорен под влиянием внешней опасности, в первую очередь под влиянием воликоморавской экспансии в последней четверти IX века.

Рост и укрепление Великопольского государства шел за счет поглощения им отдельных племенных княжений.

Помимо Куяв, а также Ленчицкой и Серадзской земель, уже в самом начале правления Мешко I в состав Великопольского государства должна была входить и Мазовия. Об этом, без сомнения, свидетельствует показание Ибрагима ибн Якуба, писавшего, что страна Мешко «самая большая из их [славян] стран» и что на востоке она граничит с Русью (24). Состояние источников таково, что не дает права ничего более определенного сказать о времени присоединения Мазовии к Великопольскому государству.

Первые сообщения о современных событиях письменных источников, относящихся к половине X века, рисуют нам Великопольское государство ориентированным на запад.

Это впечатление полностью подтверждают и археологические данные — результаты раскопок древнепольских «гродов» второй половины X века, расположенных таким образом, чтобы облегчить продвижение великопольской экспансии на запад.

Не случайно, по-видимому, первое упоминание о Великопольском государстве в хронике сакса Видукинда под 963 г. говорит о столкновении Мешко I с лютичами и нашедшим у них убежище саксонским графом Вихманом. Подчинение Западного Поморья, где сталкивались интересы великопольского князя и Лютического союза, было очевидно, в первый период правления Мешко I, главной задачей его внешней политики (25). Это положение полностью подтверждают слова Ибрагима ибн Якуба, писавшего в 966 г.: «Воюют они [волиняне] с Мешко, а их военные силы велики» (26). Борьба за Поморье была упорной. Это была борьба за контроль над богатой балтийской торговлей, в которой активно участвовала Великая Польша.

Первое столкновение было неудачным для Мешко. По словам Видукинда, Вихман «короля Мешко, под властью которого находились славяне, называемые лицикавиками (27), дважды победил, брата его убил и захватил богатую добычу» (28). Участие в борьбе Вихмана, заклятого врага императора Оттона I, не может, конечно, служить доказательством причастности провозглашенной в 962 Германской (Священной Римской) империи к поражению Мешко на Поморье (29), тем более, что в дальнейшем Видукннд неоднократно будет называть Мешко «другом» императора (30).

Завязавшийся здесь сложный для Великопольского государства узел противоречий определялся напряженностью польско-лютических, датско-немецких и датско-польских отношений. Известно, что Вихман находился в тесных сношениях с датским королем Гаральдом Синезубым, тоже являвшимся противником Оттона I (31).

О том, что конфликт на Поморье был частью более широких европейских противоречий, свидетельствует весь последующий ход событий. Столкнувшись с коалицией волинян и входивших в Лютический союз ратарей, за спиной которых стояла Дания, великопольский князь, который болезненно переживал свое поражение, оказался перед необходимостью поисков союзников для завершения борьбы на Западном Поморье. Очевидно, он достаточно хорошо разбирался в европейских отношениях и ему нетрудно было определить, с какой стороны можно было ожидать в данный момент поддержки. Такую поддержку могла оказать империя, ведшая борьбу с полабско-прибалтийским славянством и враждовавшая с Данией. Сближение с ней облегчалось тем, что она сама была заинтересована в это время в польском союзе. По-видимому, в 963 г. между Мешко I и Оттоном I при участии маркграфа Герона был заключен договор. Нам неизвестны в точности его условия. Возможно, что одним из них было признание за Мешко земель на восток от нижней Одры под условием уплаты дани (32). Однако, если даже элементы вассалитета и имелись в трактате 963 г., что вполне закономерно, учитывая высокие представления императора о мировом значении его власти, то фактически зависимость великопольского князя от Империи была, скорее всего, поминальной. Это подтверждает, между прочим, и тот факт, что Видукинд употребляет но отношению к Мешко титул король (rex), который обычно в средневековых нарративных источниках означал самостоятельного, хотя и необязательно коронованного, государя (33). Одновременно происходило польско-чешское сближение, скрепленное браком Мешко I и дочери Болеслава I Чешского Дубравки.

Бесспорно, что в самой непосредственной связи с этими дипломатическими шагами великопольского князя стоит и факт принятия им в 966 г. христианства по латинскому обряду. Христианизация должна была серьезно укрепить международные позиции молодого государства, обеспечить великопольскому князю подобающее ему место среди феодальных государей Европы. Она давала в его руки новые возможности для широкой дипломатической акции, направленной на укрепление государства. В 966 г. христианизация способствовала скреплению союза с империей и Чехией, являлась политическим актом, оправдывавшим борьбу с волинянами-язычниками. Возможно, что, принимая христианство, Мешко думал и о необходимости нейтрализовать на будущее опасность, которую потенциально представляла для растущего польского государства Империя. Однако в 966 г. соображение это могло быть только последним в ряду других внешнеполитических расчетов великопольского князя.

Отдаленная от Польши полабско-прибалтийским славянством и сама заинтересованная в польском союзе империя не была в рассматриваемый момент такой силон, которая могла бы угрожать независимости польского государства, которая могла бы навязать ему свою религию (34). Принятие христианства, сыгравшее важную роль во внешнеполитическом развитии польского государства, имело, однако, еще более важное значение для внутреннего развития, свидетельствуя о большой политической и классовой зрелости польских феодалов. Отражая широкое развитие феодальных отношений, акт принятия христианства, создания польской церкви сыграл огромную роль в укреплении феодального способа производства.

Для христианизации Польши важное значение имело соседство со славянской Чехией. Чешские священники появились, очевидно, при дворе Мешко I вместе с Дубравкой (965 г.). Около 968 г. прибыл в Польшу и первый польский епископ Иордан, большей частью находившийся в Познани. Он был, как кажется, уроженцем современной Бельгии. Именно благодаря ему получил такое большое распространение при дворе Пястов столь характерный для средневековой Бельгии культ св. Ламберта (35).

Епископство Иордана было мисси иным и подчинялось непосредственно Римскому престолу (36). Претензии Магдебургского архиепископа на верховную власть над польской церковью основывались на подделке, на фальшивок папской грамоте, сфабрикованной между 1004 и 1012 годами (37). Обстоятельство это представляет большой интерес. Оно свидетельствует о том, что принятие великопольским князем христианства не было связано с подчинением страны Империи в церковном отношении.

Сближение с Империей и особенно с Чехией, принятие христианства значительно упростили задачи, стоявшие перед Великопольским государством на Западном Поморье. Вторично вооруженный конфликт с волинянами разгорелся в 967 г. И на этот раз во главе их стоял граф Вихман. Одновременно саксонские князья вели войну с ратарями, которые не могли поэтому оказать существенной помощи своим поморским соседям. Во главе похода против волинян встал сам Мешко, получивший в помощь от чешского князя два отряда конницы. В решительном столкновении волиняне были разбиты. Вихман погиб во время бегства. Саксам также удалось разбить ратарей и принудить их заключить мир. В результате похода 967 г. Западное Поморье оказалось включенным в состав Великопольского государства (38).

Что касается Восточного Поморья, то оно, по-видимому, еще раньше вошло в состав Великопольского государства, а правивший в Гданьске племенной князь вынужден был признать свою зависимость от Метко I (39).

За пределами государства, превращавшегося таким образом из Великопольского в общепольское, оставались все еще две большие коренные польские области: Силезий и Малая Польша. Обе они находились в руках союзника Мешко I— чешского князя. Очевидно, присоединение их становилось теперь основной целью внешней политики Древнепольского государства. И Силезия, и Малая Польша должны были естественно привлекать внимание его правителя. Это были богатые земли, расположенные на перекрестке важных транзитных торговых путей международного значения. Нельзя было не принимать во внимание стратегического положения в Силезии и Малой Польше, открывавших пути для наступления в центральные районы страны с юга и запада. Тем не менее в ближайшее после 967 г. время польско-чешского конфликта не произошло. Причиной тому было обострение польско-германских отношений.

Обстоятельства, приведшие к вторжению на территорию Польши маркграфа Одона в 972 г., в точности неизвестны. Фактом остается, однако, что поражение маркграфа, действовавшего, видимо, в контакте с волинянами или ратарями и стремившегося подорвать успехи польского оружия на Поморье (40), привело к резкому обострению польско-немецких отношений. Очевидно, успех польского оружия в битве под Цыдзыней на юго-запад от Шецина сильно встревожил императорский двор. Быстрый рост молодого славянского государства, опиравшегося на союз с Чехией, побудил германских феодалов пересмотреть свой взгляд на польско-германские отношения. Сильная Польша могла быть не только союзником, но и опасным противником. Поэтому германские феодалы стремились крепче 'Привязать се к себе, поставить в зависимое от себя положение. Император Оттон I использовал разгром Одона для того, чтобы, вызвав Мешко на съезд в Кведлинбурге (973 г.), принудить его отдать в качестве заложника своего семилетнего сына Болеслава, впоследствии занявшего отцовский престол. Стремясь избежать решительного столкновения с Империей, к которому Польша не была готова, Мешко пошел на эту тяжелую уступку.

Одновременно он попытался, однако, использовать в своих интересах противоречия между Империей и Римским престолом: волосы Болеслава были отправлены в Рим. Тем самым наследник престола ставился под опеку папы (41). Правда, в то время соотношение сил между Империей и Римом было таково, что ставить большую ставку на использование противоречий между ними не приходилось. Важен, однако, сам факт активности дипломатии Мешко I, его умения предугадать неизбежность схватки между двумя самыми могущественными силами феодальной Европы.

Вместе с тем в политике польского князя четко выявляется курс на укрепление союза с Чехией и ослабление Империи изнутри. Здесь можно было воспользоваться оппозицией части феодальной знати, недовольной саксонской династией и мечтавшей свергнуть ее. После смерти Оттона I (973) Мешко вместе с Болеславом II Чешским поддерживает претендента на императорский трои Генриха Баварского против Оттона II. Той же самой тактики будет держаться он и в 984 г., после смерти Оттона II в момент восшествия на престол Оттона III (42). Напряжение в польско-германских отношениях спадет только к середине 80-х годов. В это время возникла новая и серьезная угроза для польского князя на Западном Поморье, которая создалась в результате победоносного восстания прибалтийско-полабского славянства против немецких феодалов-захватчиков в 983 г. Восстанием были потрясены основы немецкого владычества на восток от Лабы. Но возникла и реальная опасность нового вмешательства языческих лютичей в дела Западного Поморья. Не меньше должна была беспокоить Мешко I и перспектива языческого восстания в центральных областях государства, где вокруг борьбы за реставрацию язычества и ликвидацию христианства могли объединиться социальные низы польского феодального общества. Наконец, языческими лозунгами могла воспользоваться и часть знати, тяготившаяся сильной властью центрального князя, всегда готовая возобновить старое соперничество с возвысившейся фамилией Пястов.

Положение особенно обострилось в 986 г., когда датский король Гаральд Синезубый овладел Волином. Выступление датчан побудило Мешко I изменить свой прежний внешнеполитический курс. С одной стороны, он вновь сближается с Империей и принимает участие в немецких экспедициях против лютичей, с другой — заключает союз со шведским королем Эриком Победителем. Союз со Швецией был скреплен браком Эрика и дочери Мешко Святославы. В результате совместного польско-шведского выступления Волин был вновь возвращен под власть польского князя (43).

Успех на Западном Поморье, сближение с Империей, сильно стесненной в своих действиях восставшим полабо-прибалтийским славянством, так что она временно не могла представлять опасности для Древнепольского государства,— все это создало для польского князя новую внешнеполитическую ситуацию, позволившую ставить вопрос о Силезии и Малой Польше. Наступило обострение польско-чешских отношений, перешедшее в вооруженный конфликт между двумя соседними славянскими государствами.

Перевес в борьбе был на стороне Полыни. Очевидно, в 990 г. Мешко I удалось овладеть Силезией (44). Помимо того, в руках польского князя оказалась по всей вероятности, и значительная часть Малой Польши. Однако Краков все еще находился во владении чехов, о чем определенно свидетельствуют источники: хроника Козьмы Пражского и так называемый документ Dagome judex (45).

Очевидно, в связи с польско-чешским конфликтом наметилось в конце жизни Мешко I польско-венгерское сближение. Гейза, великий князь венгерский, был женат на сестре Мешко Аделаиде —«Белой княгине». Можно предполагать, что между 980—990 гг. сын Мешко Болеслав, оставив первую жену, взял себе другую из Венгрии. Он от нее имел сына Бесприма (46).

Итак, к моменту смерти (992 г.) Мешко I удалось объединить под своей властью, за исключением части Краковской земли, все коренные польские области. Это было, без сомнения, очень крупным достижением политики польского князя. Со смертью Мешко с исторической сцены сходил выдающийся государственный деятель, человек самого трезвого и реального ума, широкого кругозора, большого дипломатического чутья и умения, на целую голову возвышавшийся над своими противниками — «племенными» династами и может быть предшественниками, дело которых он столь искусно продолжал. Едва ли возможно какое-нибудь сомнение в том, что этот, по всей вероятности, почти необразованный, жестокий и мстительный князь был одним из самых талантливых государей тогдашней Европы. И уж во всяком случае нельзя сомневаться в том, что у него была тяжелая рука, что олицетворяемая им княжеская власть была суровой и сильной, ибо только такой власти требовали тогдашние политические условия, только такая власть могла обеспечить коренные классовые и политические интересы господствующего класса в целом.

В годы правления Мешко I польско-русские отношения развивались, по всей видимости, мирно. Нет никаких оснований говорить о возможности вооруженных столкновений между Русью и Польшей.

Сообщение русской летописи о походе князя Владимира «к ляхом» в 981 году и о возвращении будто бы захваченных ими Червенских городов возникло, очевидно, в результате позднейшей редакции или обработки летописного текста. До того, пока польский князь не овладел Малой Польшей, он не мог практически овладеть Червенскими городами и осуществлять там свою власть (47).

При Мешко I Древнепольское государство не только значительно расширилось территориально, но и преврати[1]лось в одно из ведущих государств на Балтийском море. Можно сказать больше: оно стало активным участником политической жизни тогдашней Европы. Польская дипломатия успешно действовала при дворе германского императора, в Швеции, Венгрии, Чехии. Стремясь обеспечить государственные интересы своей страны, она завязывает связи с далеким Римом и ведет серьезные интриги в Империи среди непокорных вассалов императора.

Для польско-германских отношений особенно важное значение имело присоединение Силезии. Отныне польские владения вплотную подходили к владениям Империи. В случае вооруженного столкновения вторжение немецких феодалов на широком фронте могло действительно составить смертельную угрозу для молодого государства. Поле для предстоящих кровавых схваток Болеслава Храброго с императором Генрихом II было приготовлено. Очевидно, предчувствуя будущие конфликты, Мешко I перед смертью (990 992) объявил Польшу лепом Римского престола (48).

Столкновение между Империей и Полыней произошло, однако, не сразу. Умирая, Мешко, по-видимому, разделил государство между сыновьями (49). Сейчас трудно сказать, каким образом были распределены между ними польские земли. Важен, впрочем, иной факт. Первые годы правления Болеслава прошли в борьбе за восстановление государственного единства. Около 995 г. борьба эта была успешно доведена им до конца. Младшие братьи вместе с мачехой Болеслава Одой бежали из страны. Поморье признало свою зависимость от центрального польского князя (50).

Успехи объединительной политики Болеслава I определялись расстановкой классовых сил внутри страны, заинтересованность основной массы польской знати в сильной центральной власти, которая гарантировала бы ей «право» на эксплуатацию

феодально-зависимых крестьян. Но междоусобия в стране не могли не повлиять на характер внешней политики польского князя. Болеслав I все это время продолжает держаться мирных и союзных отношений с Империей. В 992 г. он посылает военную помощь Оттону III под Бранибор, в 995 г. лично участвует в походе на ободритов (бодричей). Зато отношения с Чехией по-прежнему остаются весьма напряженными. Резко ухудшаются, по-видимому, и польско-венгерские отношения (51).

В период мирных польско-германских отношении завершился процесс объединения польских земель в рамках единого государства. Воспользовавшись смертью Болеслава II Чешского (999 г.), польский князь присоединил к своим владениям Краков. Присоединение Малой Польши было событием громадного значения для исторического развития Древнепольского государства. Дело не только и том, что с этого момента в его состав входила одна из богатейших польских земель со сравнительно, конечно, развитой городской торгово-ремесленной жизнью, что в руках польского князя оказывалась ключевая позиция на одном из наиболее оживленных торговых путей ранне- средневековой Европы (путь из Киева в Прагу и далее на запад), но и в том, что с окончательным присоединением территории бывшего княжества вислян Польша на большом протяжении пограничной линии оказывалась сосед кой Древней Руси. Это соседство имело огромное значение для дальнейшего развития польско-русских отношений, изобиловавших не только многочисленными вооруженными столкновениями, но и отмеченных оживленными экономическими связями.

Разумеется, первым следствием присоединения Малой Польши было усиление польско-русских торговых связей, которые именно теперь достигли довольно значительных размеров. Древнерусское влияние обнаруживается, как будто, в государственной организации страны: в отношении княжеской власти к церкви, в формировании понятия о неограниченной власти государя. Благодаря посредничеству Киева в Польшу проникало влияние византийской культуры, в то время безусловно более высокой, чем культура Западной Европы (52).

Для такого молодого, находившегося в опасном соседстве с Империей, раннефеодального государства, каким была Польша, особенно важное значение приобретали вопросы церковной организации. Создание своей, независимой от имперской, церковной организации должно было обеспечить и политическую независимость страны. Наоборот, подчинение польской церкви имперскому епископату создавало серьезную угрозу внешнеполитическим позициям государства. В этом свете и следует рассматривать приглашение в Польшу бывшего пражского епископа Войцеха. Это приглашение было для Болеслава Храброго, разумеется, прежде всего дипломатическим маневром. С одной стороны, делался дружественный по отношению к императору Оттону III жест (о нем было известно, что он горячо сочувствует аскетическим идеалам Войцеха и, само собой разумеется, осуждает политику чешского князя, принудившего епископа бежать из страны), с другой — производилась открытая демонстрация враждебности по отношению к Болеславу II Чешскому.

Войцех происходил из семьи либицких князей Славниковцев, истребление которых привело к ликвидации Либицкого княжества (995) и было последним актом объединения чешских земель. Приглашение Войцеха должно было быть приятно Оттону III потому, что в числе лиц, враждебных бывшему пражскому епископу, находился и Генрих Баварский, который при воцарении Оттона III претендовал на императорскую корону (53).

Политические цели преследовались Болеславом в первую очередь и тогда, когда он отправлял Войцеха в качестве миссионера к языческим пруссам. Для Империи и Рима организовывалась демонстрация, ставившая целью показать, что Польша является авангардом христианства на северо-востоке Европы. В случае успеха миссии Войцеха христианизация пруссов должна была открыть у них дорогу польскому политическому влиянию. Гибель Войцеха, убитого пруссами (997), тоже была немедленно использована польским князем, выкупившим останки «мученика» и торжественно похоронившим их в Гнезненской базилике.

Болеслав рассчитывал использовать смерть Войцеха для приобретения Польшей полной церковной самостоятельности от Империи, что, как говорилось, было гарантией ее государственной независимости. Об основании самостоятельной польской митрополии думал, по-видимому, еще Мешко I, при жизни которого велись переговоры об организации польской церкви. Видимо, в связи с этим и был составлен упоминавшийся выше документ «Dagome judex», содержащий описание границ Древнепольского государства в конце правления Мешко I. Таким образом, предпринимая шаги к организации самостоятельной польской митрополии, Болеслав I только продолжал дело, начатое его отцом (54).

Возможно, что уже приглашая св. Войцеха в Польшу, Болеслав твердо рассчитывал на то, что впоследствии ему удастся получить для него архиепископию, в пределы которой вошли бы все польские земли (55). Конечно, аскетическая фигура будущего мученика представлялась более чем подходящей для исполнения этих планов польского князя. Но и смерть его оказалась вполне удобным пред[1]логом для переговоров с папой и императором, закончившихся полным успехом польской дипломатии. В 999 г. на синоде в Риме было принято решение об образовании нового Гнезненского архиепископства. Первым архиепископом гнезненским должен был стать Гаудентый (Радим), брат св. Войцеха (56).

В Польшу Гаудентый прибыл вместе с императором Оттоном III. В Гнезно должно было состояться торжественное основание нового архиепископства и ряда епископств. В общем церковная сторона Гнезненского съезда 1000 года была заранее настолько подготовлена, что фактически на съезде, где помимо императора Оттона III, присутствовало несколько кардиналов и епископов, все дело свелось к формальному, хотя и торжественному, провозглашению решений римского синода

В состав нового архиепископства вошли вновь основанные епископства в Колобжеге, Вроцлаве и Кракове Два последних охватывали Силезию и Малую Польшу, т. е. те области, которые до 1000 года подчинялись по всей вероятности, Пражскому епископству, а через него Магденбурскому архиепископству (57)

Епископ Унгер, который сменил умершего Иордана и который оставался епископом «in partibus infidelium», г. е. миссийным епископом, с постоянной резиденцией в Познани, превратился в Познанского епископа, но не был подчинен Гнезно Почнанское епископство непосредствен но подчинялось Римскому престолу (58)

Таковы итоги гнезненского съезда в области церковной организации Польши Основание архиепископства и епископств в Гнезно в Колобжеге, Вроцлаве и Кракове по мимо внешнеполитического значения имело большое значение и для внутриполитического развития страны оно способствовало консолидации отдельных входивших в ее состав земель Положение это станет вполне ясным, если учесть, что при слабости княжеской канцелярии того времени церковные органы выполняли целый ряд чисто административных функций. Границы новых церковных диоцензов, нарушая границы старых племенных княжений, способствовали серьезному ослаблению элементов племенного сепаратизма, все еще сильно дававших себя чувствовать в монархии первых Пястов (59)

Значительно труднее судить о светской стороне Гнезненского съезда Одно абсолютно ясно дань, которую обязан был уплачивать императору с Западного Поморья Болеслав и его отец, была отменена (60) Польша освободилась таким образом от всякой тони зависимости от Германской империи. По ликвидацией дани дело не должно было ограничиться Очевидно, в принципе между Болеславом и Оттоном III был решен и вопрос о коронации польского князя королевской короной Решение это стояло, по-видимому, в связи с планами императора основать универсальную монархию со столицей в Риме, в которую на равных правах должны были войти четыре члена. Италия, Германия, Галлия (т. е. территория современной Западной Германии и Бельгии) и Польша, представляющая всех славян (61).

В целом Болеслав Храбрый мог уверенно считать Гнезненский съезд огромным успехом польской политики. Так расценивали его результаты и современники. «Пусть бог простит императору, что, делая подданного (tributarius) господином (dominus), вознес его (Болеслава.—В. К.) так высоко, что тот, забыв о том, как вел себя его отец, осмеливался понемногу подчинять себе выше его стоящих ...» (62), писал Титмар Мсрзебургский.

+ + +

Во второй половине X в. завершился процесс образования относительно единого Древнепольского государства. Польша при Мешко I и Болеславе I была сильной раннефеодальной монархией, игравшей видную роль на между[1]народной арене и сумевшей добиться полной государственной независимости.

Основная историческая задача, стоявшая перед раннефеодальными государствами, заключалась в том, что они, «сплачивая доселе разрозненные племена, устанавливая свои политические границы и организуя силы для их защиты, дают возможность для дальнейшего роста производительным силам страны, способствуя расширению и усилению крупного землевладения за счет крестьянских общин, увеличению числа крупных землевладельцев, распространению их власти над целыми общинами и отдельными их членами, создавая таким образом условия и предпосылки для развития крепостнического строя» (63).

Подобно тому, как что было в Киевском государстве IX— X веков, в Польше X— начала XI века основным производителем материальных благ был в обществе свободный крестьянин-общинник, самостоятельно ведший свое хозяйство. Пахотные участки давно уже перешли в полное распоряжение отдельных семей, так что уже в XII веке в Польше исчезли какие-либо следы переделов земли между общинниками. Память о переделах настолько стерлась, что Галл отмечает обычай переделов как отличительную черту общественной жизни у прусских племен (64)

Главная масса сельских территориальных общин не была, по-видимому, еще включена в систему феодальных владений, хотя феодальный уклад непрерывно рос и развивался, а в феодальную зависимость попадало все большее число прежде свободных и самостоятельных общинников. Наряду с феодально-зависимым населением, существовали и рабы.

Основным источником рабства оставался плен. В рабское состояние мог попасть и свободный человек. Так, судя по житию Пяти братьев-мучеников, составленному в начале XI века св. Бруно, в рабов могли обращаться преступники, которым заменялась казнь потерей свободы (65). Дети рабов наследовали рабское состояние своих родителей (66).

В качестве рабочей силы рабы использовались в хозяйстве крупных землевладельцев, выполняли функции дворовых слуг при князьях и знати. Тот факт, что при использовании раба как рабочей силы в крупном хозяйство оказалось выгодным предоставлять в его пользование не[1]большой участок земли, сыграл большую роль в процессе[1]сближения рабства с феодальной зависимостью (67).

По всей вероятности, рабы применялись не только и сельском хозяйстве; в городах, как и па Руси, в то время труд рабов могли использовать богатые ремесленники и купцы. Значительная часть рабов продавалась на внешних рынках. О вывозе рабов из западнославянских стран упоминает Ибрагим ибн Якуб. По его словам работорговля находилась в руках еврейских и венгерских купцов (68).

Ведущим и развивавшимся в экономическом строе Польши X — начала XI века являлся феодальный уклад Феодально зависимому крестьянству противостояли крупные землевладельцы-феодалы, те самые «оптиматы», которые окружали Мешко I и о которых упоминает Видукинд.. Они эксплуатировали в своем хозяйстве одно[1]временно и труд бывшего свободного общинника и труд раба.

Рост феодального землевладения шел за счет захвата знатью (и князем) общинных земель и превращения свободных общинников в феодально зависимое население к сожалению, состояние источников таково, что они почти ничего не говорят о размерах крупного феодального землевладения. Поэтому особое значение получают свидетельства сохранившегося в Киево-Печерском Патерике рассказа о Моисее Угрине, попавшем в 1018 г. в плен к Болеславу Храброму. В качестве пленного он был отдан некой женщине «от великих», которая была вдовой какого-то вельможи. Желая убедить Моисея жениться на ней, женщина эта стала показывать ему свои владения: «...всаждаеть его на кони, с многыми слугами, и повело водити его по градом и по селам, яко же доволеет ей, глаголющи ему: «сиа вся твоа суть; яже угодна суть тебе - твори, яко же хощеши о всем». Глагола же и к людемь: «се господин вашь, а мой мужь. Далеи, сретающе, поклоняйтеся ему». Бяху бо мнози служаще той рабы и рабыня» (69). «Грады» или по-польски «гроды», упоминаемые в рассказе о Моисее Угрине, это. конечно, укрепленные усадьбы, обычные резиденции землевладельческой знати.

Конечно, были в Польше в описываемое время более крупные и более мелкие феодальные имения.

С усилением центральной княжеской власти, присвоив[1]шей себе верховное право на землю, крупное феодальное землевладение стало формироваться из отдельных лиц, главным образом из бывших княжеских дружинников, путем передачи им, обычно на условиях несения службы в пользу князя, населенных земель. Так формировалось условное феодальное землевладение, и наряду со знатью стала появляться служилая прослойка класса феодалов (milites). Об одном из таких случаев пожалования землей за заслуги рассказывает Галл Аноним, описывая борьбу Казимира I за присоединение восставшей Мазовии. Простой воин, спасший жизнь князю, был щедро награжден. Казимир «и грод ему дал и возвысил до положения знатного» (70). Такие пожалования практиковались, само собой разумеется, не только в 40-х годах XI века, но и значительно раньше того времени (71). Пожалования эти давались не только в условное, но и в вечное наследственное владение. Об этом свидетельствует практика конца XI - начала ХII века (72).

Параллельно росту княжеских земельных пожалований постепенно должно было сокращаться значение системы, определенной К. Марксом как феодализм без ленного пожалования, или лены, состоявшие из даней. Источники засвидетельствовали наличие такой системы эксплуатации населения в Киевской Руси. Разумеется, она была и в Польше, хотя интенсивное ее развитие особенно характерно для более ранних стадий образования государства и развития феодальных отношений.

Активную роль в укреплении феодальных отношений в обществе играло не только государство, но и христианская церковь. Сам факт принятия .христианства в Польше, как и в других странах, был прямым следствием развития этих отношений. Почти у всех европейских народов именно христианская церковь являлась важнейшей частью феодальной надстройки, санкционировавшей и помогавшей развиваться феодальному базис).

Правда, христианство или соперничающие с христанством другие мировые феодальные религии (магометанство, иудаизм) не были единственной формой идеологической надстройки, помогающей развитию феодального базиса. Например, у полабо-прибалтийских славян и поморян, у которых тоже шел процесс становления феодальных отношений, эту задачу осуществляло трансформировавшееся язычество с богатым и влиятельным жреческим сословием и развитым пантеоном, возглавляемым верховным

божеством (73). Следовательно, славянское язычество имело в себе элементы, которые позволяли ему становиться идеологической надстройкой феодального базиса.

В этом плане особенного внимания заслуживает попытка религиозной реформы князя Владимира на Руси накануне принятия христианства. Очевидно и здесь речь шла о намечавшемся приспособлении язычества к функциям феодальной надстройки. К сожалению, то немногое, что известно нам о польском язычестве, не дает оснований судить о степени интенсивности процессов приспособления его к функциям феодальной надстройки.

Как бы то ни было, главным остается факт, что полабо-прибалтийские славяне и поморяне, развившие у себя языческую форму феодальной идеологической надстройки, оказались исключением среди славянских, шире, среди европейских, народов. В других славянских странах повсюду утвердилось христианство. То обстоятельство, что в подавляющем большинстве случаев славянские пароды порывали с язычеством, а из соперничающих христианских религий усваивали именно христианство, объяснялось конкретными политическими н культурными условиями развития, связями с передовыми странами феодальной Европы, а в некоторых случаях может быть даже и традициями, уходящими своими корнями еще в античную эпоху. Интенсивность усвоения новой религии стояла в прямой зависимости от степени развития этих связей и сохранения античных традиций в отдельных странах. В Болгарии и Великой Моравии, например, христианство имело более подготовленную почву для своего распространения, чем в Польше или северо-восточных русских землях.

В раннесредневековой Европе принятие христианства укрепляло политические позиции славянских государств, благоприятствовало развитию письменности. Ее развитию на родном языке особенно благоприятствовало у славянских пародов принятие христианства с церковно-славянским языком богослужения, в то время как латинский обряд затормозил, например, развитие польского языка и литературы (74) Христианизация способствовала более тесному общению славян с другими народами. Тот факт, что одна часть славянских народов приняла христианство из Константинополя, а другая — из Рима в его латинской форме, тоже, очевидно, объяснялся конкретными политическими обстоятельствами, степенью интенсивности культурных, экономических и политических связей с разными очагами феодализма и феодальной цивилизации в Европе. Конкретными политическими причинами легко объясняется и неуспех христианства у полабо-прибалтийских славян и поморян, для которых христианство неразрывно ассоциировалось с иноземным гнетом.

Принятие христианства не означало еще конечно его распространения среди населения. В течение длительного времени оно было совершенно чуждым народу, свято хранившим старые, языческие представления н с ненавистью относившимся, как это недвусмысленно показали события 1037-1038 годов в Польше, к новой религии, несшей народным массам новое угнетение. Всего прочнее христианство укрепилось, по-видимому, в Малой Польше, где оно начало значительно раньше распространяться, чем в других польских землях. Раньше, чем в других польских землях, должно было распространиться христианство и в Силезии, долгое время входившей в состав христианской Чехии. Но и в Силезии местное население долго было привержено к старой языческой религии. По словам Титмара Мерзебурге кого еще в начале XI века гора Сленжа была местом совершения «проклятых языческих обрядов» (75). Христианство совсем не затронуло Поморья. В Мазовии оно прививалось медленнее, чем в центральных областях Древнепольского государства. Поэтому, как опять-таки покажут события 1037— 1038 гг., о которых речь пойдет ниже, церковный гнет был в Мазовии несравненно слабее.

С принятием христианства в Польше стало развиваться церковное землевладение. Правда, первые польские мнесийные епископы, по-видимому, не располагали собственными земельными владениями. Содержание их падало на княжескую казну, производилось за счет собираемой с населения дани. Однако уже при основании Гнезнепского архиепископства церковь должна была получить значительные земельные пожалования. Этого, бесспорно, добивался Римский престол (76). Польский же князь был слишком заинтересован в результатах Гнезненского съезда, чтобы отвергнуть это требование.

Под 1025 годом, годом коронации Болеслава Храброго, Я. Длугош сообщает о земельных пожалованиях в пользу польской церкви. Хотя сведения его и не повторяются в современных событиям источниках, их можно считать вполне вероятными (77). Земельные пожалования получали, по-видимому, и появившиеся в Польше общины монахов. О заинтересованности возникавших монастырей в рабочей силе говорит упоминавшееся уже выше Житие Пяти братьев-мучеников. Первоначально, правда, и монахи содержались за счет княжеских доходов (78).

Укреплявшему свои позиции в государстве крупному светскому и церковному землевладению противостояла масса свободного и феодально зависимого крестьянства. Помимо примитивной отработочной ренты и натуральных повинностей в пользу своих господ феодально зависимое население наравне со свободным должно было нести достаточно обременительные повинности в пользу князя.

В условиях энергично развивавшегося процесса укрепления феодальных отношений в половине X— начале ХI века многочисленные отработочные повинности, которые обязаны были выполнять в пользу государства свободные и зависимые крестьяне-общинники (они обязаны были работать на постройке укреплений, мостить дороги и гати, строить мосты), а также многочисленные дани и пошлины, уплачиваемые ими князю на содержание государственною аппарата, княжеской дружины и расквартированных по гродам гарнизонов, превращались в конечном итоге в одну из форм феодальной ренты. Это были Централизованные формы отработочной ренты и ренты-налога, которыми пользовался в конечном счете господствующий класс феодалов и при помощи которых он укреплял и политические и экономические основы своего господства.

Развитие феодальных отношений сопровождалось ожесточенной классовой борьбой. Вероятно, уже в то время зависимое население прибегало к такой естественной форме сопротивления как бегство. Спасаясь от феодального гнета, крестьяне переселялись на новые места, распахивали пустоши и корчевали леса. Свободное население, объединенное в территориальные общины, оказывало упорное сопротивление крупным духовным и светским землевладельцам, стремившимся овладеть его землей и поставить его в личную зависимость. Территориальная община, крепкая единством своих членов, часто сохранявших память об общности своего происхождения и связанных круговой порукой, была той формой организации непосредственных производителей, которая облегчала им совместную борьбу против феодалов. Лозунги реставрации язычества и уничтожения христианской церкви, стоявшей в первом ряду феодального наступления, служили идеологическим оформлением антифеодальных выступлений народных масс, в средневековье неизбежно проходивших в форме религиозных движений.

Антифеодальное движение зависимого крестьянства смыкалось с классовой борьбой рабов и той массы свободных крестьян-общинников, которые не попали еще в хозяйственную систему крупного землевладения, но положение которых значительно ухудшилось в результате роста даней и повинностей в пользу князя.

Противоречие между эксплуатируемыми массами свободных и феодально-зависимых непосредственных производителей-крестьян и рабов, с одной стороны, и господствующим классом феодалов, - с другой, было основным антагонистическим противоречием в Древнепольском государстве. С появлением городов как центров ремесла и торговли в нем стало развиваться и еще одно социальное противоречие- противоречие между феодалами и горожанами. Сам внешний вид польских городов представлял собой яркую иллюстрацию этого нового противоречия в раннефеодальном польском обществе. Укрепленные «гроды», резиденции феодалов, чаще всею княжеских чиновников, где находились вооруженные гарнизоны, естественно противопоставлялись окружавшим их подгродьям, где трудилось ремесленное население. В описываемое время в Польше не сложилось еще особого городского права.

В правовом отношении горожане ничем не отличались от сельского населения и были обременены теми же самыми натуральными и отработочными повинностями, что и крестьяне-общинники.

В первую очередь задачам подавления классового сопротивления непосредственных производителей служили органы местного управления Древнепольского государства, опиравшиеся на разветвленную систему «гродов». Во главе их стояли назначенные князем чиновники-комесы (79), которым были подчинены местные вооруженные силы. Они были наделены и судебными полномочиями, судили население прилежащей к «гроду» окрути, собирали с него дань, привлекали его к исполнению различного рода отработочных повинностей.

Надо думать, однако, что не вся территория Польши была охвачена в равной мере в описываемое время этой системой управления. Отдельные части страны, по всей вероятности, все еще находились под властью старых «племенных» князей, признававших свою зависимость от центрального князя, обязанных уплачивать последнему дань и приводить с собой на службу в случае войны вооруженные отряды. По-видимому, именно о таких племенных династах говорил Галл, упоминая о «князьях» из окружения Болеслава Храброго (80). В настоящее время можно совершенно определенно говорить о существовании самостоятельных княжеских династии на Поморье. При общей несовершенности центральных и местных органов власти большую роль в управлении государством играли церковные органы.

Во главе государства стоял князь, основной функцией которого было командование войском во время войны. Судя по рассказу Галла, очень важное значение имели и судебные функции княжеской власти. Первоначально князь судил лично (81). С выходом Польши на широкую международную арену очень серьезное место в деятельности главы государства заняли вопросы внешней политики. Здесь главными сотрудниками князя, участвовавшими в переговорах с другими европейскими государями, были лица духовного звания, хотя мы можем отметить среди них и отдельных представителей знати, членов правящего княжеского дома, например, сына Болеслава — Мешко II.

Как и в других раннефеодальных государствах, при польских князьях существовали, по-видимому, советы, в состав которых входили представители знати и отдельные наиболее близкие князю дружинники. Именно о таком совете, предшественнике феодальной курии, говорит, по всей вероятности, Аноним Галл, сообщая о том, что Болеслав I имел «двенадцать друзей и советников, с которыми, вместе с их женами, часто освобождавшись от забот и дел, любил предаваться веселому пиршеству и беседе, с ними же проводил он откровенно тайные совещания о делах государства» (82).

Тот факт, что государственный аппарат призван был подавлять классовое сопротивление феодально зависимого и свободного крестьянства, обусловил и сильную военную организацию Древнепольского государства. Значительных и хорошо организованных вооруженных сил настоятельно требовало и сложное международное положение страны.

Одной из наиболее важных военных опор княжеской власти была княжеская дружина, которая насчитывала при Мешко I до 3 тысяч человек, а при Болеславе Храбром достигала, по-видимому, 4—5 тысяч (83). Как сообщает Ибрагим ибн Якуб, дружина эта в середине X века содержалась за счет средств князя и была по тем временам весьма значительной силой. По его словам, собираемые Мешко I дани «идут на содержание его людей. Каждый месяц каждому из них приходится определенная часть из них. Имеет он три тысячи панцырных воинов, разделенных на отряды, а сотня их стоит десяти сотен других воинов, дает он этим людям одежду, копей, оружие и все, в чем они только нуждаются» (84). В состав дружины входили, по-видимому, не только лица польского происхождения.

Первые Пясты были заинтересованы в привлечении в ряды дружинников иноземцев, которые в силу необходимости чувствовали себя наиболее тесло связанными с княжеской властью (85). По-видимому, и при Болеславе Храбром, как и при Мешко I, дружина содержалась на средства князя.

Необходимость содержать численно значительную дружину может объяснить в известной мере причины восточной экспансии Польши против богатой Киевской Руси в начале XI века (86).

Разумеется, не будет слишком рискованным предположить, что именно княжеская дружина в первую очередь была призвана подавлять и тс сепаратистские тенденции, которые обнаруживала часть местной знати. Привлекая в состав дружины представителей наиболее знатных землевладельческих родов, потомков «племенных» династов, князь подчинял их требованиям суровой военной дисциплины, отрывал от родовых гнезд, воспитывал в них идею единства польского государства, приучал к беспрекословному подчинению своей власти (87).

Часть княжеской дружины была расквартирована по «гродам», распределение которых на территории государства отражает стремление княжеской власти нарушить границы бывших «племенных» княжеств, чтобы подавить сепаратистские устремления части землевладельческой знати (88).

Остальная дружина находилась непосредственно при князе.

Разумеется, положение дружинников не было одинаковым. Как и в Киевской Руси (89), в Польше только не[1]большая часть дружинников могла составлять «старейшую» дружину. Это были приближенные и советники князя, помогавшие ему в управлении государством. Большую часть дружины образовывала, пользуясь языком древнерусских памятников,— «молодшая дружина», «отроки» и «детские» — рядовые воины, бывшие только соратниками князя, исполнителями его воли.

Свои, но конечно меньшие, чем у князя, дружины мог[1]ли иметь и наиболее богатые и знатные феодальные семьи. Помимо дружины существовало, по-видимому, и феодальное ополчение. Сообщение Галла о почти 20-тысячной армии, которую имел Болеслав Храбрый и которая была размещена в главных центрах страны — Познани, Гнезно, Гече, Влоцлавке, — свидетельствует о существовании в Древней Польше более мощной военной силы, чем княжеская дружина (90).

Следует отметить, что Галл говорит не об общей численности польских вооруженных сил в эпоху Болеслава Храброго.

Цифры эти он приводит всего лишь для иллюстрации своих слов о военном блеске правления Болеслава. С другой стороны, необходимо отметить ту строгую грань, которую проводит он между различными родами войск. Согласно его показанию

из Познани являлось: 1300 панцирных и 4000 щитников

из Гнезна являлось: 15000 панцирных и 5000 щитников

из Геча являлось: 300 панцирных и 2000 щитников

из Влоцлавка являлось: 800 панцирных и 2000 щитников

Итого: 3000 панцырных и 13 000 щитников (91).

В панцырных воинах Галла следует, по-видимому, усматривать тяжело вооруженную кавалерию (92), в состав которой входили не только бывшие дружинники, получившие от князя землю на основе рыцарского права, но и военные отряды феодальной знати, дружины кое-где сохранившихся еще племенных династов. Это — прообраз позднее ставшего главной военной силой феодальной Польши феодального ополчения. «Щитники» очевидно являлись самостоятельной частью вооруженных сил Древнепольского государства. Это — пехота, вооруженная луками и щитами (93), которая формировалась за счет свободных общинников. Наличие в составе вооруженных сил Полыни первых Пястов многочисленного народного ополчения было источником большой силы Древнепольского государства, позволившей ему устоять в трех кровопролитных войнах против могущественной Германской империи.

Описанная военная организация Древнепольского государства, охватывавшая феодальное и народное ополчения, опиралась на разветвленную систему «гродов», во главе которых стояли комесы (позднее каштеляны). В обязанности последних входило в случае необходимости собирать воинов и вести их на службу к князю.

Несмотря на столь внушительную военную систему, Древнепольское государство было лишь относительно единым. При большой слабости экономических связей между отдельными польскими землями, связей, почти не затрагивавших основ сохранявшего абсолютную нерушимость натурального уклада хозяйственной деятельности громадного большинства населения, те центробежные силы, которые существовали в древнепольском обществе, представляли несомненно большую угрозу для сохранения целостности государства. Речь идет о сепаратистских тенденциях части бывшей «племенной» знати, о стремлении не исчезнувших еще в отдельных областях племенных династов освободиться из-под тяжелой руки центральной власти, противопоставляя на местах свое политическое влияние влиянию польского князя. Силь[1]пая, мощна я и знатная часть господствующего класса, разумеется, меньше была заинтересована в могущественном правителе, чем феодалы средней и мелкой руки. Она чаще роптала против тех значительных повинностей, с которыми было связано существование центральной власти и ее органов правления. Но средних и мелких землевладельцев было значительно больше, чем крупных и знатных, они были крайне заинтересованы в сильном государственном аппарате, гарантировазшем им «право» на феодальную ренту. Они и составляли основную социальную опору первых Пястов. Горячими сторонниками идеи сильного князя были, безусловно, и те круги господствующего класса, которые находились в тесной связи с княжеской дружиной, богатели на удачных походах, захватывали массы пленных.

Именно эти круги прежде всего и были заинтересованы в активной внешней политике Древнепольского государства.

Цитируется по изд.: Королюк В.Д. Древнепольское государство. М., 1957, с. 121-148.

Примечания

17. Galli Anonymi Oomca str 9

18. В. И. Пичета. Указ соч., стр. 50, Z W oj с iec ho w sk i Panstwo , str 15

19. J Widajewicz Poczgtki Polski Wroclaw—Warszawa, 1948 str 113—114 К Potkanski Joszcze о Piascie Kw Hist 1900 X» 3 sir 4- 10

20. Zakrzewski Zagadniema historyczne Lwow—Warszawa 1903 Mr 204

21. Употребление u пищу конины известно было в то время у славян См «История культуры древней Руси», т 1, под ред Н Н Во ронниа, М К Карггра и М А Ти.хаиовой М— Я, 1948, стр 58—59, W Hen sol Slowianszczvzna, str 105

22. ПСРЛ, т 1, стр 64—65

23. Galli Anonymi Cronica , str 12—13

24. Mon Pol Hist. N S t I str 50

25. Z Wojciccho wski Polska Niemcy Dzisigc wiekow zmaga nia Poznan 1915, str 19

26. Mon Pol Hist N S, t I str 50

27. Исследователям до сих пор не удастся определить какое лоль ское темя бы ю названо хроникером лнаикаанкаш

28. Widukindi Rertim gestarum Snxonicarum I 111, с 66

29. См рецензию К. Тыменецкого на кн.: G. Labгida. Studja nad po czatkami panstwa polskiego Poznau 1946 «Slavia Occidcntalis» t 19 str 461-462

30. Widukindi Rerum gestarum Saxonicarum 1 III с 69

31. Historja polityczna Polski», cz I («Encyklopcdia Polska», t V, cz 1) Krakow, 1920 str 31

32. J Wojcicchowski Polska Niemcy _ str 15

33. A F Grabski t.wagi w sprawie tytuou kswjzqt Rusi Kijows kicj «Kwarta'nik Instytutu Polsko Radzieckiego», 1956, A< 2, sir 242

34. M. F r l с d b с r g Kultura polska i niemiecka. t I Poznan, str 65-66

36. Там же. т II, стр. 27

36. К В И с z с k Pktwszc biskupstwa polskie Kw Hist, 1938 str 171

37. M Triedbcrg Указ соч, т I, стр 67

38. J Milkowski Указ соч, стр 21

39. Z Wojcicchowski Panstwo , str 16—17

40. «Historja po'Hyczna », cz I str 35

41. Там же, Z wojcicchowski Polska Nicmsy , str 17

42. Z Wojcicchowski Указ соч, стр 18

43. Там же, ср J 9—20

44. Z Wojcicchowski Panstwo str 17

45. H L о w ni I а л s к i Imig chrzpstne Mieszka I «Slavia Occiden tabs». t 19, str 251—252, тут же помещен и текст документ) «Dagome judex»

46. «Historja pohtyczna », cz I. sir 38—39

47. Подробнее об этом см В Д Королюк К вопросу об отно шепни Руси и Польши в X в «Краткие сообщения Ии та славя поведения». № 9, М. 1952, ср S М Kuczynski О pows tamu wzminki z г 981 w «Powiesci lat doczcsnych» Sprawozd Wrociawskicgo Tow Naukowcgo, Wroclaw, 1955

48. Z Wojcicchowski Panstwo , str 17

49. Там же, стр 18

50. J .Mitkowski Указ соч, стр 31.

51. «Historja pohtyczna », cz I str 43

52. M Bobrzynski Dziejc Polski w zarysie, wyd 4. t If 1927, str 75

53. «Historja polityczna » cz I str 45

54. S Kptrzynski Dagome index «Przeghjd historyczny», t XXI, 1950, str 144—151

55. M Fnedberg Указ соч,т II, стр 44

56. K Buczek Указ соч, стр 175

57. Z Wojcicchowski Studia historyczne Warszawa, 1954 str 78

58. Там же

59. S Zakrzewski Bolcslaw Chrobry Wielki Lwow — Warsza wa 1925, str 121, 141—149

60. Z Wojciechowski Studia , str 84

61. Там же, стр. 84—85

62. «Kromka Thietmara», Poznan, 1953, sir 263—263

63. Б. Д. Греков Волжские болгары в IX—X вв «Исторические записки», М 14, 1945, стр Зэ

64. « situ loci et naturait positions rcgio ista per msulas (acubus et paludibus est minuta et pei sortes hereditarias ruricohs et habi ta ton bus disparti ta», Galli Anonymi Cronica , str 154

65. Mon Pol Hist, t VI, sir 411

66. S Kutrzeba Historja ustroju Polski \v zarysie, t I Lwow— Warszawa 1925, sir 14

67. В. И. Пичета. Указ соч., стр 58.

68. Mon Pol Hist N S, t 1, str 49

69. Патерик Киевского Печорского монастыря, стр 104

70. «…nam et civitatem ei conluht ct eum dignitate inter nobihores oxtuht» Ga'h Anonymi Cronica str 16

71. H. Lowmianski Podotawy , str 113

72. Там же

73. Ср. Я. П. 3инчук. Борьба западных славян с наступлением немечко датских феодалов на южное побережье Балтийского моря в X—XII вв «Краткие сообщения Ии га славяноведения', .\2 21, М, 1957, стр. 101.

74. В. И. Пичета. Указ соч., стр. 53.

75. «Kronika Thictmar«», str 555

76. Strrynski Dagome judex, str 150

77. Об этом подробнее см. В. Д. Королюк. О последнем периоде правления Болеслава Храброго «Исторические записки», № 19, 1946, стр. 147

78. Ср. S. Zakrzcwski. Bolcslaw Chrobry..., str. 217.

79. Z. Wojciechowski. Panstwo..., str. 73. Термин «каштеЛйн» вместо «комес» появляется значительно позже.

80. Galli Anonymi Cronica..., str. 32.

81. Там же, стр. 27.

82. Там же, стр. 32.

83. S. Zakrzcwski. Bolcsiaw Chrobry..., стр. 301.

84. Mon. Pol. Hist. N. S.. t. I, str. 50.

85. S. Zakrzcwski. Указ. соч., стр. 301.

86. Там же.

87. S. Zakrzewski. Micszko I jako budowniczy panstwa polskie- go. Warszawa, s. a., str. 46—47.

88. «Pamiptnik VII zjazdu...». t. I, sir. 216—217.

89. В. Д. Греков. Киевская Русь, стр. 344.

90. Т. Ко г z on. Dziejc wojen i wojskowoki w Polsce, t. I. Krakdw. 1912, str. 34.

91. Galli Anonymi Cronica.... str. 25—26.

92. Т. К о г z о п. Указ. соч., стр. 38.

93. Там же, стр. 37.