Возвышение Магадхи

С определением некоторых дат все же остаются трудности. Буддистские источники много внимания уделяют хронологии и обычно пренебрежительно относятся к математическим и астрономическим расчетам ведических и джайнских текстов. Как и в христианском мире, летоисчисление производится относительно главного события в жизни Будды. Так, если христиане считают начало новой эры от рождения Христа, то буддисты — с момента смерти Будды, точнее, с момента, когда он достиг нирваны (паринирвана). Впрочем, ни одну из этих великих вех нельзя установить абсолютно точно. Но поскольку христианское летосчисление стало уже международным, никто не принимает во внимание, что фактически Христос мог родиться не в первый год, а несколькими годами позже. С другой стороны, в зависимости от того, с какой традицией считаться, Будда мог умереть в период с 350 до 400, 483, 486 и даже 544 года до н. э.

Очевидно, если бы с датой паринирваны определились до того, как буддистская хронология стала известна в мире, она могла бы получить международное признание, и тогда с неопределенностью рассматривалась бы дата рождения Христа. К евроцентрическим взглядам на календарь стоит относиться с осторожностью. Они грешат искажениями, словно географические карты Европы или Америк.

Тем не менее разница в определении даты паринирваны продолжает вызывать серьезные проблемы. 544 год, принятый в более поздней цейлонской традиции, обычно в расчет не берется. Между 486 годом в индийской традиции и 483 годом, согласно китайским записям, разница тоже невелика. Близость этих двух вариантов заставила большинство историков принять их за основную версию, но время от времени то один, то другой исследователь вы[1]водит цифры 566-563, объявляя их «точкой отсчета в истории Индии». Однако недавно появилась версия гораздо более поздней датировки паринирваны — 80-130 лет после коронации Ашоки (268 г. до н. э.). Выходит, это случи[1]лось незадолго до индийской кампании Александра Маке[1]донского (327-325), то есть между 400 и 350 годами [5]. Такой пересмотр очевидных фактов (главным образом немецкими учеными) переносит жизнь Будды вперед почти на столетие. Помимо пересмотра более-менее определенной даты завоевания Хинду Ахеменидами в 520 году он ломает всю хронологию 1-го тысячелетия до н. э. Ведический период тогда можно смело продлить до VI века до н. э., урбанизацию и образование государств отнести к V веку, а историю Магадхи до появления Ашоки сжать до сотни лет.

Можно, наоборот, предположить, что между ведической Индией, о которой пишут упанишады, и веком первых буддистских и джайнских текстов прошел гораздо больший промежуток времени. Даже беглое знакомство с этими текстами заставляет читателя усомниться, что речь в них идет об одном и том же обществе. В санскритских текстах описана жизнь аграрного общества, государство играет минимальную роль, социальный статус передается по наследству и с помощью обрядов. Буддистские и джайнские тексты описывают сеть действующих государств, каждое из которых имеет городское ядро, где сосредоточены производство и торговля. Здесь положение определяется происхождением и богатством. В самом деле, в буддистской концепции понятие заслуги подразумевает обретение, накопление, случайную трансформацию и трату. Все это напоминает о денежной экономике. Рассматривая такую прослойку между древним и будущим обществом, легко представить себе его эволюцию, не прибегая чрезмерно к археологическим доказательствам.

При этом становятся понятны эволюция религии и рас[1]кол. В частности, буддистские тексты описывают общество, которое ко времени рождения Будды уже раздирали религиозные противоречия. Жрецы-конкуренты оспаривали друг у друга паству, толпились в каждом селе, соревнуясь в подвижничестве, устраивая диспуты. Это не просто сборище фанатиков, изображенное разуверившимся Каутильей, трактат о государственном управлении которого «Артхашастра» доказывает, что государству разуверившиеся тоже нужны. Все эти жрецы находились под защитой государства, им позволено было свободно ходить всюду, им выделялись в лесах особые места для медитации, а в городах— специальные дома-приюты. Шарлатаны и святые, они служили отражением общества, проникнутого метафизикой, паранормальным, сверхъестественным. Многие из них ходили нагими, немытыми, демонстративно насмехаясь над кастовыми запретами. Они пользовались вседозволенностью, презирали общественные нормы. Самоотречение было обычным образом их жизни, и аскетизм считался мерой просветления.

Эти армии реформаторов-оборванцев исповедовали самые различные учения, от бередящего умы мистицизма до отчаянного нигилизма и слепого агностицизма, от совершенного материализма учения локаята до тяжкого де[1]терминизма адживики, от рационализма Будды до эзотерики Махавиры. Большинство, однако, склонялось к святости вед, чтило ведический пантеон и игнорировало власть брахманов. Более того, многие, включая буддистов, джайнов и адживиков, почитали учителей прошлого, чей опыт и наставления нередко противоречили их собственным. Иными словами, Махавира, Будда и Гошала (духовный лидер адживиков) вполне признавали сложившиеся традиции разноверия. И, как нетрудно понять, царившая в обществе атмосфера жажды духовного руководства и терпеливая доверчивость помогли им заполучить массу последователей. Новые источники богатства и власти, появившиеся с урбанизацией и развитием государств, вызвали в обществе кризис, к которому варнашрама-дхарма (закон, делящий общество на варны) была не приспособлена, а ведические обряды в этих условиях казались невыполнимыми и дикими.

Принимая за паринирвану не общепринятый рубеж 486-483, а просто некий год между 400 и 350-м, можно считать, что Сиддхартха Гаутама (Будда) родился в сере[1]дине V века до н. э. Он, как и его современник Махавира Натапутта, был кшатрием, сыном Суддходаны, раджи из рода Шакья. Его государство представляло собой одну из ганасангх республиканского типа, и раджей в нем было много. Поскольку их глава избирался, титул принца, который приписывают Сиддхартхе легенды, следует считать выдумкой. Более того, Капилавасту— столица Шакья — не была главным политическим центром, являлась всего лишь одним из городов на Северном пути. Она лежит на юге современного Непала. Для Будды торговля и ремесла были гораздо привычнее придворных церемоний. Богатство, от которого он внезапно отказался, оставив жену и детей, вполне могло существовать в действительности. Подобная роскошь встречалась в процветающих городах, таких как Вайшали (столица личчхавов), Кошалан (Сарае-вати) или Раджагриха (Магадха).

Во время своей миссии Сиддхартха посетил все эти города и слушал там многих очень разных, но одинаково не[1]убедительных учителей. Однажды, проходя через Магадху, он встретил ее царя. Того звали Бимбисара, и случи[1]лось это (по хронологии буддистов) около 400 года до н. э. Происхождение Бимбисары остается неясным, известно лишь, что он прожил свыше пятидесяти лет. На тот момент он находился в зените власти, успев прибавить к своим владениям крупное царство Анга.

Анга лежала на востоке, в Западной Бенгалии, столицей ее была Чампа. Следовательно, владения Магадхи простирались до самого Бенгальского залива, где город Тамралипти (современный Тамлук, недалеко от Калькутты) служил портом, удобным для торговли со всем полуостровом, с Бирмой и Шри-Ланкой. Получив доступ к богатым месторождениям железа и меди в южном Бихаре, Бимби сара приложил немало усилий, чтобы Магадха обрела в регионе превосходство. Будучи правителем практического склада, он женился многократно, но не всегда удачно. Его отношения с Кошалой, Аванти, Таксилой и личчхава[1]ми, как записано в исторических источниках, были дружественными, за исключением, может быть, личчхавов.

Рудиментарная административная система и наличие слонов и металлов позволяют предположить, что военные чиновники Магадхи были хорошо вооружены и отлично подготовлены. Нет никаких сведений о том, что Бимбисару покидали верные люди в связи с религиозным расколом. Но все же он посоветовал Сиддхартхе вернуться к подобающему кшатрию образу жизни и даже предложил ему должность.

Предложение было отвергнуто. Еще несколько лет Сиддхартха оставался в Магадхе, постоянно при этом путешествуя. Подобно эпическим изгнанникам, он презрел безопасность цивилизации ради жизни бездомного бродяги. Тяготы скитаний, неизбежные или принятые умышлен[1]но, снижали потребности, проясняли разум и возвышали дух. После длительной медитации под деревом в местечке, которое с тех пор стало называться Бодх-Гая, тридцатипятилетний Сиддхартха Гаутама наконец определил природу страдания и суетности, понял, как преодолеть их, и достиг просветления. Под именем Будды, Просветленного, он поспешил в Варанаси. Там, в Оленьем парке, возле города Сарнатх, находилось одно из тех мест, что правители отводили для аскетов. Там поведал он о том, что постиг, первым пятерым встреченным, что в источниках названо Первой проповедью.

Опыт странствующего учителя ясно отразился в таких понятиях буддизма, как Срединный путь (между крайностями вседозволенности и аскетизма), Благородная истина Восьмеричного пути, Колесо Дхармы и Триратна (три драгоценности буддистской доктрины). Буддизм возник как указатель пути, набор разумных правил, которые помогают направить слабого на путь, лишенный страданий.

За пределами этого пути человека поджидают страдания, вызванные желаниями и вседозволенностью. Управляя желаниями, ограничивая вседозволенность и даже ударяясь в аскетизм, человек облегчает свою жизнь и накапливает заслуги до тех пор, пока не достигнет освобождения (нирваны). Стремление к освобождению из бесконечного круга перерождений согласовалось с традиционным учением упанишад. Буддизм не был отдельной верой, он не конкурировал с послеведическими культами, во главе которых стояли брахманы, а, скорее, их дополнял. Будда не привнес каких-то особых знаний о богах, ритуалах, при[1]ношениях, священниках и молитвах. Он предлагал возвышение духа, а не божественное откровение. Уже гораздо позже последователи произвели его и боддхисатв в ранг божеств, придав буддизму черты религии.

На протяжении остальных 44 лет своей долгой жизни Будда продолжал существование странствующего аскета, бродя по государствам срединного течения Ганга. Разрабатывая свои идеи и рассказывая их все возрастающей толпе последователей (главным образом торговцев и ремесленников), он получал поддержку у царей. Это обеспечивало ему поклонников в среде чиновников и образование монашеских структур, которые продолжили проповедовать учение после паринирваны Будды.

Среди царей, покровительствовавших Будде, были Прасенаджит, царь Кошалы, и Бимбисара, царь Магадхи. В Сравасти, столице Кошалы, Будда проводил диспуты, потом Шакья — его родная республика — была побеждена Кошалой и попала под ее власть, и Будда стал в некотором смысле подданным Прасенаджита. Но покровительство Бимбисары оказалось важнее. Когда Будда умер (в Кушинаре, в республике Малла), именно в Магадхе Бимбисары особенно бережно обошлись с большей частью его останков и именно в столице Раджагрихе собрался первый буддистский собор. Экономическая экспансия Магадхи обеспечила буддизму поддержку в свете. Уже на заре политической экспансии Магадхи буддизм опередил все традиционные секты (только влияние брахманов оставалось сильнее) и распространился по всему субконтиненту.

Между тем Бимбисара скончался прежде Будды. Его долгое правление закончилось, когда Аджаташатру — один из сыновей — захватил трон и принялся морить отца голодом, требуя назвать себя преемником. Такая практика была делом обычным, но Аджаташатру она с рук не со[1]шла. Вскоре ему пришлось воевать с царем Кошалы и с мощной коалицией республик, во главе которой стояло государство личчхавов. Так Магадха получила новый мощный импульс на пути к гегемонии над всем регионом сред[1]него течения Ганга.

Неприятности Кошалы, похоже, возникли на небольшом клочке земли близ Варанаси. К Бимбисаре он отошел в качестве приданого за невестой из Кошалы. Когда она после смерти Бимбисары сама умерла от тоски, ее отец, царь Кошалы Прасенаджит, вернул свой дар обратно, восстановив власть над этой землей. Аджаташатру попытался отобрать ее, но, похоже, сразу потерпел поражение. Зато его претензии были услышаны, когда престарелый Прасенаджит сам явился к нему жаловаться на сына, захватившего трон.

Старик в сопровождении одного лишь верного слуги добрался до стен Раджагрихи и, ожидая утра, когда откроют ворота, умер от истощения. Аджаташатру, несмотря на былые обиды, должным образом почтил память индийского короля Лира и поклялся отомстить жителям Коша[1]лы за оскорбление. Однако решил выждать и занялся другими делами. Потом ему повезло — армия Кошалы, вставшая лагерем в сухом русле реки Рапти, была уничтожена внезапным наводнением. Что было дальше, источники умалчивают, но из них явно следует, что Аджаташатру победил Кошалу.

Это важное завоевание стало возможным после победы в затяжной войне с главным соседом Магадхи — республикой личчхавов. Эта страна, столицу которой, Вайшали, населяли бесчисленные раджи, возглавляла конфедерацию республик на севере от Магадхи. Их поражение, как и поражения рода Шакья, выглядело последней битвой воинов-раджей республиканских ганасангх востока против профессиональных армий централизованных монархий долины Гкнга. Но, однако, вернемся в Магадху времен царствования Бимбисары, где появились новые проблемы, усугубленные делами сердечными.

Неудивительно, что, живя в республике, прекрасная Амрапали (или Амбапали) принцессой не была. Она фактически была куртизанкой, и телесная красота и богатые способности возвели ее в статус государственного сокровища. Во многих странах проходили состязания в красоте, и победительница становилась главной куртизанкой, так же было и в Вайшали. Но Амрапали, ставшая одной из самых верных последовательниц Будды, была не только красива, но еще воспитана и умна. По общему мнению, ей покровительствовали 7707 (или дважды по 84000) воинов-раджей личчхавов, поэтому она имела большое политическое

влияние и была, по сути дела, «первой леди». Следователь[1]но, самоуважению личчхавов был нанесен жестокий удар, когда выяснилось, что в разгар войны с Магадхой переодетый царь последней неузнанным проник в Вайшали и целую неделю наслаждался в обществе Амрапали. Бимбисара должен был поплатиться за такое оскорбление, и нападения на территорию Магадхи усилились.

Интересно, что подробности этой истории сохранились только в поздних тибетских записях. ГЬраздо лучше они известны по сатирическим стихам и операм. Но из других буддистских текстов ясно, что Бимбисара действительно навлек на себя ярость жителей личчхавов, и что этот «поистине оскорбительный и вредоносный поступок» заставил его сына Аджаташатру искать мести. Последовала война, которая затянулась на 12 лет. Поначалу она заключалась в том, что Аджаташатру и один из его братьев охотились друг на друга. Этот брат, живший в Анге (предположительно в качестве правителя), отказался уступить бесценное ожерелье. К тому же он присвоил еще более бесценного слона, обученного обрызгивать благовониями купающихся дам. Естественно, и ожерелье, и слон рассматривались как регалии, и то, что Аджаташатру решил их отнять, было заявлением прав на власть. Но бра[1]та такое положение дел не устроило, и, опасаясь нападения, он бежал в Вайшали, где нашел защиту у ненавистных личчхавов.

В другой раз предметом спора стала гора, на которой добывали ценную своим ароматом мазь. Уже возникали споры из-за какого-нибудь острова или порта на реке Ганг, по которой проходила граница между Магадхой и государством личчхавов. Такие подробности нам известны, по[1]тому что Аджаташатру считал нужным спрашивать у Будды совета о том, как отвечать на действия врагов, а буддистские комментаторы сочли нужным все это записать, хотя и по-разному. Продолжили дело буддистские скульпторы. На рельефной плите ступы II века до н. э. в Бхархуте (теперь в Калькуттском музее) изображен скромный и совершенно невоинственный Аджаташатру, сидящий вместе с женами на слоне и выражающий почтение трону Будды. Эта красноречивая сцена, хорошо сохранившаяся на красно-коричневом песчанике Бхархута, может считаться самым ранним изображением реального исторического лица в индийском искусстве. Еще буддистские тексты упоминают, что в своем последнем путешествии на север Будда, перед тем как пересечь Ганг, встретил царя и прошел по тому месту, где должна быть построена новая твердыня Магадхи. Это место называется Паталиграма. Туда переехал двор Магадхи при наследнике Аджаташатру, город на Ганге ширился и процветал. Там, где сейчас находится Патна, появилась Паталипутра, столица империи Магадха при династии Маурьев.

Поначалу новорожденная Паталипутра не могла устрашить личчхавов. Казалось, война складывается для Аджаташатру неудачно, он даже вынужден был начать переговоры. В дальнейшем, согласно джайнским источникам, вражда вылилась в две великие битвы, прогремевшие эхом великой войны Бхаратов, с той разницей, что в обеих по беду одержал Аджаташатру — благодаря некоторой примитивной механизации войска. Его армия задействовала новую катапульту, которая могла бросать на врага весьма массивные камни, затем был придуман робот, махающий дубинами, и, наконец, войско усилили некие невидимые транспортные средства. «Это сравнимо с применением танков в двух мировых войнах». Прежде чем блицкриг начался, армия личчхавов успела отойти к столице и при[1]готовилась держать осаду. Очевидно, укреплениям Вайшали были нипочем даже танки. Осада затянулась, и Аджаташатру пришлось прибегнуть к психологическому оружию. Провозглашая на городском совете устами лукавых брахманов коварные речи, соблазняя с помощью неотразимых блудниц аскетов — хранителей города, он внес в стан врага раздоры и обманом принудил сдаться. Армия Магадхи без боя взяла Вайшали, республика личчхавов пала, 7707 раджей были рассеяны, хотя и не убиты. Когда во второй половине IV столетия до н. э. в Вайшали состоялся второй буддистский собор, город полностью находился под властью Магадхи.

Так, за время двух царствований, которые выпали на долгую жизнь Будды, Магадха неожиданно обрела господство над территорией нижнего течения Ганга, от Бенгальского залива до Непальских Гималаев. Выше по течению Ганга царство Ватсья, возможно, более удачливое, чем Куру со своим Хастинапуром, еще процветало. Его столицей был город Каушамби (вблизи Аллахабада). То же можно сказать и о царстве Аванти со столицей Удджайн (вблизи Индаура), которое расположилось на юге, на берегах реки Нармада. Каушамби и Удджайн были заняты взаимными препирательствами. Магадхе оставалось лишь извлечь выгоду из этих распрей. Остается только неясным, когда именно в этих регионах ощутили ее превосходство.

Фактически вся история Магадхи с момента смерти Аджаташатру вновь теряется в тумане неопределенности. Непонятно даже, кто именно ему наследовал. Промежуток с 380 или с 330 года (согласно «краткой буддистской хронологии») между смертью Аджаташатру и воцарением Чандрагупты Маурьи в 320 году многие источники считают порой придворных интриг и убийств. Владыки на троне сменялись часто, и нередко многие претендовали на власть одновременно. Наконец на защиту трона встал Махападма Нанда, сын цирюльника и, следовательно, узурпатор-шудра. Он не скрывал своего происхождения, объявив войну всем кшатриям. А поскольку большинство царей в то время были кшатриями или провозглашали себя

таковыми, это было объявление войны всему политическому режиму. В результате последовали завоевания земель. К 326 году династия Нанда уже правила большим царством, которое включало всю долину Ганга, Ориссу и некоторые части центральной Индии.

Столь крупными завоеваниями царство было обязано самому Махападме Нанде. Его первого упоминают как «повелителя одного зонта». Эта концепция согласуется с буддистской идеей всеиндийского чакравартина — правите[1]ля мира — и вызывает ассоциации с великоимперскими режимами. Индийские историки патриотического толка радостно хватаются за это раннее свидетельство национальной интеграции и превозносят Махападму Нанду как «первого в истории императора Северной Индии». Богатства династии Нанда тоже вошли в легенды. Говорят, они схоронены на дне Ганга. Но запомнились и жестокие по[1]боры, вызывавшие в народе недовольство, хотя, возможно, это был всего лишь результат отсутствия агитации со стороны как брахманов, так и буддистов, не прославлявших царскую щедрость.

В подчинении династии Нанда длительное время находилась самая значительная постоянная армия, когда-либо существовавшая за всю историю Индии. Военная статистика с готовностью дает завышенные данные, особенно для времени всеобщей неразберихи. Но численность войска в 200 000 человек пехоты, 20 000 конницы, 2000 четырехлошадных колесниц и от трех до шести тысяч боевых слонов представляет внушительную силу, даже если она преувеличена вдесятеро. Этого войска хватило, что[1]бы посеять смятение в стойких сердцах греков, заставить их с тоской вспомнить о фракийском вине, оливковых рощах северного побережья Эгейского моря и бить челом другому претенденту на титул «повелителя одного зонта».

Цитируется по изд.: Кей Джон. История Индии / Джон Кей: пер. с англ. И. Летберга, - М., 2011, с. 103-114.