Рэбун (Василевский, 1981)

Фунадомари – Кабукай 

Недалеко от Вакканая есть местечко Баккаи, где открыта небольшая сезонная стоянка охотской культуры. Название местечка и стоянки произошло от айнского наименования возвыщаюшейся рядом скалы оригинальной формы, напоминающей женщину с ребенком на спине — баккаи.

Из Баккаи хорошо видны лежащие в морском просторе два острова — Рэбун и Рисири. На остров Рэбун мы и направляемся. Грузимся в порту Вакканай — самом крупном в северо-западной части Хоккайдо. Он играет важную роль в развитии деловых и торговых связей с Советским Союзом. У причалов порта Ваккапай можно часто видеть флаги наших кораблей.

Большой, словно чрево гигантского кита, трюм морского парома «Соя-мару 2» поглощает десятки тяжело груженных строительными материалами автомашин. Среди них находится и наша «Тоёта». Интересно отметить, что названия всех японских судов заканчиваются словом «мару». Традиция добавлять это слово к названиям судов уходит в начало XVII века. Слово это очень древнее и в переводе с японского означает круг. А круг, как известно, с давних времен у многих народов мира был символом солнца, счастья. Слово «мару», таким образом, должно было способствовать удаче, благополучию судов, которые отправлялись в далекое морское плавание.

Ровно в 8.00 «Соя-мару» отходит от причала и берет курс на остров Рэбун, расположенный в 50 километрах к северо-западу от Хоккайдо.

Остров Рэбун самый северный в Японском архипелаге. По характеру рельефа он представляет плоско- 

[113]

горье третичного происхождения, поднимающееся над уровнем моря на 300—350 метров. Самая высокая его точка — гора Рэбун-дакэ (490 метров) расположена в центре плоскогорья. Протяженность береговой линии острова около 60 километров. Изрезана она слабо, хотя есть несколько уютных бухт и красивых береговых утесов.

Археологическую известность остров Рэбун получил рано, примерно в то время, когда начались первые раскопки на Хоккайдо. Помог этому случай.

Однажды в осенний ненастный день 1891 года безымянный рыбак, промышлявший в заливе Фунадомари у северной оконечности острова, собрал недалеко от устья реки Оосава на поверхности песчаных дюн коллекцию разных предметов. Среди них были фигурно обработанные камни, черепки глиняных горшков, человеческие кости. Рыбак передал свои находки местному чиновнику, а тот отправил их в Саппоро в только что созданное «Общество естествознания». Члены общества как раз в то время готовили к публикации «Перечень памятников каменного века Хоккайдо», и находки с острова Рэбун попали в эту первую сводку по археологии Хоккайдо.

На опубликованный материал обратил внимание антрополог Есикиё Коганеи и использовал в своих выступлениях против теории заселения острова племенами коропоккуру. Есикиё Коганеи считал, что глиняные горшки, украшенные веревочными оттисками, с острова Рэбун, относятся к керамике типа дзёмон, а стоянка на берегу залива Фунадомари принадлежала предкам айнов, которые в каменном веке употребляли глиняную посуду. Это был важный аргумент в его дискуссиях с Сёгоро Цубои, отрицавшим наличие керамики у айнов.

Остров Рэбун и в дальнейшем продолжал преподносить сюрпризы археологам.

В 1932 году там же на дюнах Фунадомари при сооружении погреба для местной школы были найдены две великолепные костяные статуэтки женщин. Их изображения обошли тогда страницы многих журналов, вызвав удивление читателей: как эти прекрасные произведения искусства попали на почтя необитаемый остров?

Летом 1932 года археолог из Саппоро Натори Такэ-мицу посетил остров Рэбун и выяснил, что здесь име- 

[114]

ется несколько древних памятников. Наиболее крупным из них, по его мнению, была стоянка Хаманака, расположенная в западной части побережья Фунадомари.

В 1948 году на стоянке Хаманака были собраны каменные орудия, керамика, много человеческих костей и даже целые черепа. Найденные черепа направили в лабораторию Хоккайдского медицинского института. Там установили, что они имеют близкое сходство с черепами так называемых «обитателей раковинных куч Моёро», относящихся к племенам охотской культуры.

Рис. 30. Схематическая карта острова Рэбун: 1 – постоянные поселения, 2 – сезонные стоянки, 3 – памятники культуры Дзёмон, 4 – памятники охотской культуры.

 

Такое заключение вызвало живой интерес у известного специалиста по вопросам охотской культуры, организатора раскопок в Моёро профессора Тосиа Ооба. Он энергично высказался «за желательность исследований этого пункта», и в 1949 году в залив Фунадомари была направлена специальная археологическая экспедиция под руководством Кодама Сакудзаэмон. Среди песчаных холмов, вытянувшихся вдоль берега залива, экспедиция открыла четыре пункта с находками древних изделий. Условно их назвали Фунадомари I, II, III и IV (рис. 30). 

[115]

Стоянка Фунадомари II, известная в литературе еще под названием Хаманака, порадовала японских археологов и разнообразным вещественным материалом, и открытием могильника. Найти могильник — всегда большое событие для археологов. Особенности погребального обряда, вещи, положенные в могилу, могут дать много интересных сведений о жизни людей той или иной отдаленной эпохи. Раскопки 12 могил показали, что жители Фунадомари хоронили своих сородичей в неглубоких ямах Они клали покойников с согнутыми в коленях ногами головой на северо-запад (6 погребений), на запад (4 погребения) или на юго-запад (2 погребения). Археологи называют такое положение костяков «скорченным». Каждая могила предназначалась только для одного человека, групповых захоронений не обнаружено.

Рядом с погребенными стояли глиняные горшки, лежали различные каменные орудия для труда и охоты. В некоторых могилах оказались даже железные топоры, ножи и иглы. По мнению исследователей, эти металлические изделия дают основание отнести погребения стоянки Хаманака к заключительному этапу охотской культуры.

Еще одна интересная деталь: на стоянке четко выделяются два культурных слоя: охотской культуры и позднего дзёмона. К тому же нашли несколько <j>pai- ментов керамики, характерной для среднего дзёмона. К сожалению, стратиграфическое положение этих находок установить не удалось.

Еще более интересной оказалась многослойная стоянка Фунадомари IV. В ее верхних культурных слоях (второй и третий), относящихся к позднему дзёмону, оказалось много глиняных тонкостенных сосудов, украшенных наклонными веревочными оттисками. Среди них выделялись высокие сосуды с волнистым венчиком, горшки-камэ и чаши. Все сосуды имели плоское дно. На поверхности некоторых из них помимо орнамента в виде веревочных оттисков параллельно венчику были прочерчены резные линии. Изготовлялась посуда так называемым способом ленточного налепа. Такой тип тонкостенных сосудов археологи называют керамикой типа фунадомари верхнего слоя (см. рис. 9). Кроме керамики здесь же нашли каменные наконечники стрел

[116]

Рис. 31. Каменные ножи (стоянка Фунадомари IV).

 

и копий, ножи, топоры, проколки, грузила для сетей, костяные иглы, шилья, наконечники гарпунов, рыболовные крючки, украшения из камня, клыков животных и раковин.

С нижним, четвертым, культурным слоем, который относится к среднему дзёмону, связаны находки толстостенных сосудов. В отличие от верхних слоев здесь было больше тщательно сделанных каменных ножей (рис. 31) и костяных наконечников гарпунов, предназначавшихся для промысла морских животных. О многом говорят исследователям топоры, наконечники стрел, подвески-украшения, изготовленные из обсидиана, нефрита, змеевика. Ведь такого сырья нет на острове Рэбун, а месторождений нефрита нет и на Хоккайдо. Следовательно, население острова Рэбун, в частности, периода, когда существовала культура среднего дзёмона, не было изолированным! Значит, существовали тесные культурно-исторические связи этого древнего населения с племенами соседних областей, в том числе континентальной Азии!

При сравнении археологических материалов, собранных на стоянках Фунадомари II (нижние слои) и IV, выяснилось, что они во многом похожи. Прежде всего это касается керамических изделий. Повторяется форма сосудов и их орнаментика. Такое сходство можно объяснить тем, что эти стоянки хронологически близки. Не 

[117]

исключено даже, что какое-то время они существовали одновременно. Возможно, это было время с конца среднего дзёмона до периода расцвета керамики типа фунадомари верхнего слоя. Затем жизнь на этих стоянках по неизвестным нам причинам прекратилась. Куда девались их жители и почему они ушли с обжитых мест, остается только гадать и высказывать разного рода предположения.

Позднее, около VIII века нашей эры, стоянку Хаманака вновь заселяют, но уже люди охотской культуры.

Харуо Ойи, например, думает, что стоянка Хаманака для людей той далекой поры была не постоянным местом обитания, а сезонным лагерем. И только с заключительного этапа охотской культуры это место стало родовым могильником. Центральное долговременное поселение, по его мнению, во времена процветания охотской культуры находилось в Кабукае, расположенном на восточном побережье острова Рэбун вдоль удобной широкой бухты. Это была крупная деревня охотской культуры, с большими полуподземными жилищами. За четыре полевых сезона японские археологи под руководством Харуо Ойи раскопали здесь 5 больших (площадью в среднем около 75 квадратных метров) типичных домов охотской культуры (рис. 32). В центре 

Рис. 32. Раскопки стоянки Кабукай.

[118]

Рис. 33. План жилища и скопления медвежьих черепов.

 

каждого из них располагался очаг — средоточие жизни и деятельности обитателей дома. Вся утварь, предметы охотничьего снаряжения, глиняная посуда размещались вдоль £теп. Здесь же найдены и предметы украшения. Возможно, когда-то у стен располагались нары, а па них хранился весь хозяйственный инвентарь. Поражает обилие костяных изделий. Широко представлены наконечники гарпунов, рыболовные крючки, шилья, проколки, орнаментированные игольники, скульптурные изображения медведей, тюленей, всевозможные бляшки и подвески. А в одном из жилищ обнаружили настоящий склад сырья — заготовки кости в виде специально вы-резанных небольших брусков.

Сюрпризы ожидали археологов и при дальнейших раскопках. Оказалось, что место у дальней от входа стены, по-видимому, предназначалось для свершения каких-то важных ритуальных церемоний, связанных с верованиями и представлениями людей охотской культуры. Именно здесь при расчистке пола открыли залежи медвежьих костей, среди них были и черепа медведей. В каждом жилище обязательно находили два - три медвежьих черепа (рис. 33).

Несомненно; с церемониями и обрядами были связаны и обнаруженные в Кабукае сооружения из костей и черепов кита. Население охотской культуры, как и другие народы Северной Пасифики (например, коряки, алеуты), почитали кита п устраивали в его честь празд-

[119]

ничные церемонии. Вся обрядность таких праздников состояла в хорошей встрече убитого кита, который, считалось, пришел в гости, в оказании ему величайшего уважения и почтения. Ведь кит, хотя уже и в другой жизни, возвратится в море и вновь придет на следующий год к тем, кто его хорошо встречал. В этих представлениях древних зверобоев отражается рационалистический подход к использованию промысловых животных, проявляется забота о том, чтобы их всегда было в достатке. Наиболее яркое выражение эти представления нашли в мифах об умирающем и воскресающем звере у народов Северо-Восточной Азии.

В процессе раскопок Кабукая была отмечена еще одна интересная закономерность: определенная связь жилищ с раковинными кучами. Оказалось, что раковинные кучи всегда располагаются недалеко от входа в жилище. Тщательность раскопок позволила проследить направление выброса «кухонных» отходов — раковин моллюсков, костей рыб и животных и образование из них кучи. Жилище и раковинная куча, таким образом, представляли единый комплекс. Это наблюдение весьма перспективно для новых поисков и изучения производственных единиц охотской культуры.

Столь многочисленные археологические материалы Кабукая убедительно свидетельствуют о том, что здесь находилось долговременное поселение. Харуо Ойи, основываясь на анализе материалов раскопок и их сравнительном изучении, полагает, что в каждой полуземлянке жила одна большая семья, состоящая из 10—20 человек — представителей трех поколений. Всего же на поселении проживало около 100 человек. Это была единая территориальная группа родственных семей. Харуо Ойи называет такое объединение «региональным коллективом». Он занимал всю территорию острова Рэбун. Все члены этого коллектива были связаны родственными отношениями, совместным производством и общностью ритуальных церемоний. В зимнее время люди жили в центральном поселке Кабукай, а с наступлением тепла переселялись из тесных и душных полуземлянок в летние жилища сезонных лагерей, которые строились поблизости от мест промысла рыбы и морских животных. Сезонными лагерями были стоянки Хаманака, Мототи, Уэдомари, Найро и др. (см. рис. 30).

[120]

Рис. 34. Глиняный сосуд (стоянка Кабукай).

 

В то же время, как свидетельствуют материалы раскопок, жители острова Рэбун не были изолированы от своих соседей, живших па Хоккайдо. Достаточно взглянуть на обнаруженную керамику, чтобы убедиться в этом. Жители поселка Кабукай использовали плоскодонные горшки, украшенные резными горизонтальными линиями и короткими косыми нарезками (рис. 34). Точно такая же посуда была в употреблении у жителей охотских поселений окрестностей Эсаси и бухты Соя. Последние в свою очередь, как уже отмечалось, имели культурные контакты с населением Южного Сахалина. Близкое соседство этих групп населения, естественно, способствовало развитию тесных взаимоотношений. В результате в облике материальной культуры поселений Кабукай па острове Рэбун, бухты Соя на 

[121]

Хоккайдо, Озерска на Сахалине появляется много общих элементов.

* * *

К вечеру разыгрался шторм. Спасаясь от непогоды, мы укрылись в небольшой уютной гостинице с поэтическим названием «Усуюки-со» — «Горный цветок». Приткнувшись у крутого склона рыжей сопки, гостиница эта с деревянными голубыми стенами под красной железной крышей действительно напоминала одинокий цветок, затерянный среди сопок и утесов бухты Гэнти.

Хозяин гостиницы Янагия Кацусигэ и его супруга Янагия-сан встретили нас с большим радушием. Харуо Ойи, проводивший раскопки стоянки Мототи, расположенной рядом с гостиницей,— для них давно свой человек. Поэтому так тепло принимают и нас — его гостей и коллег по науке.

Гостиница «Усуюки-со» типично японская. Как и в японских домах, здесь есть ванна, совсем не такая, к какой привыкли мы. Обычную в нашем понимании ванну заменяет короткая и высокая деревянная кадка, в которой сидят на корточках. Причем прежде, чем залезть в нее, нужно вымыться горячей водой с мылом. В самой ванне мылом не пользуются. Сидеть в такой кадке, наполненной горячей водой, очень приятно, а после сырости и холода улицы вдвойне.

Распаренные после ванны, облачаемся в широкие темно-синие кимоно. Одежда эта очень удобная для отдыха. Чувствуешь, как расслабляется тело, проходит усталость после трудного дня, и убеждаешься в рациональных качествах традиционного японского быта.

Кухня в гостинице тоже японская. К ужину подается рис, сваренный без соли и масла, побеги молодого бамбука, рыба, моллюски, различные приправы и чай.

Янагия Кацусигэ живет на острове Рэбун давно.

— Мое третье поколение,— говорит он.

Его предки приехали на остров в конце прошлого столетия. Сам он сначала был рыбаком, а когда стал сказываться возраст, осел на берегу.

— Раньше, когда рыбачил, часто встречал русские суда в море. Обменивались табаком, угощали водкой,— говорит хозяин гостиницы. 

[122]

Рассматриваем старый альбом фотографий. Первые колонисты на острове Рэбун, на берегу штабеля ящиков, бочки... Другая фотография — Мототи в 1912 году, группа японских рыбаков, семейные фотографии, молодой офицер с самурайским палашом... Со страниц альбома словно дохнуло тревожным прошлым.

На втором этаже для меня была отведена комната, вся застеленная татами. Меблировка ее предельно проста: у стены низкий стол, лампа с абажуром, на полу стеганый тюфяк — футон (это постель) и плоские подушки — дзабутон.

За окном виднелись бушующее море и вершина скалистого утеса. Порывы ветра становились все сильнее, они с силой ударяли в стены «Усуюхи-со», и казалось, вот-вот сорвут крышку. Я придвинул ближе к себе стол и лампу и лег посреди комнаты на футон, накрывшись четырьмя одеялами. Легкие стены японских домов плохо держат тепло...

На следующий .день море по-прежнему штормило. Паром «Соя-мару» не пришел, и нам не оставалось ничего другого, как «ждать у моря погоды». Чтобы не терять времени, решили поехать в Фунадомари и познакомиться со скульптурными изображениями медведей и женщин, хранящихся в частном собрании.

Медведи и женщины

При осмотре древних памятников Хоккайдо мне часто встречались сделанные из кости и глины скульптурные изображения медведей и женщин. Особенно много было медвежьих фигурок. Начиная с Абассири, они находились почти на всех поселениях охотской культуры. Исключительно счастливым на находки скульптурок медведей оказался остров Рэбун. Здесь только при раскопках поселения Кабукай нашли 46 медвежьих фигурок, поражающих своей индивидуальностью, умением древнего резчика лаконичными, но характерными штрихами передать повадки зверя.

Большинство скульптур искусно вырезано из носовой кости касатки. При этом с большой изобретательностью использована естественная фактура кости — ее пористость, создающая впечатление мягкости шерсти.

[123]

Рис. 35. Костяные фигурки медведей. J — медвежонок из Хаманаки; 3 — скульптурки со стоянке Монбетсу.

 

Все медведи Кабукая изображены сидящими на задних лапах в очень характерной медвежьей позе (рис. 35). Акцентировка на мягкости шерсти и тщательно отделанной головке с симпатичной мордочкой создает впечатление, что перед нами не взрослые звери, а медвежата, очень привлекательные и добродушные. Передние лапы у них сложены спереди, как руки у человека. Вообще фигурки эти выглядят сильно «очеловеченными». Они небольшие, высота их 4,5—6 сантиметров. Все скульптурки со стороны имеют узкое сквозное отверстие, по-видимому, для подвешивания.

Очень похожие изображения медведей были найдены также в Моёро, Токоротяси и на стоянке Онкороманай.

В другом ключе решена исключительно выразительная скульптура медведя со стоянки Хаманака (рис. 36). С удивительной достоверностью воспроизведено движе-

Рис. 36. Скульптурное изображение медведя.

 

[124]

ние зверя, его сила. У медведя могучая спина, огромные столбообразные ноги, крутая задняя часть возвышается над передней, несколько опущенной. Лобастая морда с оскаленной пастью вытянута вперед. Благодаря умелому использованию структуры клыка, из которого вырезана скульптура, создается эффект переливающихся складок шерсти на шкуре медведя.

Изображения медведей с поселений Моёро и Монбетсу трактованы по-иному (см. рис. 35, 2). Поза зверей спокойная, даже как бы умиротворенная. На спине у них четко вырезаны полосы с рядами точек посередине, а на морде — серия точек, образующих линию. Такие полосы и линии, по-видимому, воспроизводят ремни и цепи, с помощью которых привязывались медведи к специальным столбам во время медвежьего праздника.

Думается, перед нами изображения виновников праздничных церемоний во время медвежьего праздника, о котором рассказано выше. Находки на Хоккайдо, таким образом, свидетельствуют о широком распространении представлений, связанных с медвежьим праздником среди населения охотской культуры.

Вместе с тем, как свидетельствуют данные фольклора, изображения медведей имели в прошлом и более широкое значение. Это исконные образы первобытной мифологии лесных охотников каменного века. Наряду с лосем медведь был центральной фигурой и главным героем обрядовых церемоний, к нему относились с особым почтением. Известный советский этнограф В. Г. Богораз писал: «...Медведь — это зверь производственный, зверь — заместитель всей охотничьей добычи. Он является тотемным героем п предком, по некоторым вариан-там — отцом, по другим — только дядей человеческих юношей... Он же является духом-покровителем, культурным героем и племенным богом» 41.

В этнографии сохранилось много свидетельств, указывающих на особую роль медведя в культе плодородия, на тотемный союз человека и медведя через женщину, на связь женщины с медведем. Они позволяют глубже понять смысл изображений Хоккайдо.

Тотемный брак женщины и медведя находит отражение во многих сказках народов Нижнего Амура.

В одной из таких сказок рассказывается. Однажды две сестры пошли к стаду оленей. Вдруг началась силь- 

[125]

ная пурга. Сестры заблудились. Как они ни старались, но не могли найти дороги в свое стойбище. Наступила ночь. Младшая сестра потерялась. В поисках ее старшая сама провалилась в медвежью берлогу. Но медведь ее не тронул. Он был добр и ласков. Вместе с медведем старшая сестра провела в берлоге всю зиму. Когда наступила весна, она вышла из берлоги и медведь показал ей дорогу домой. Родители очень обрадовались возвращению дочери, и она стала жить с ними. Однако вскоре почему-то заскучала и снова ушла в лес.

Прошло время. Однажды мать исчезнувшей дочери проходила мимо небольшой пещеры и услышала детский плач. Она вошла в пещеру и увидела свою дочь и двух малышей: один был весь покрыт шерстью, хотя не такой густой как у медведя, а другой был обычным ребенком. Чтобы над дочерью не смеялись в поселке, мать взяла на воспитание медвежонка, а дочери оставила мальчика. Когда братья подросли, юноша захотел померяться силой с медведем. В борьбе он убил медведя. Умирая, медведь завещал людям ритуал охоты, свежевания, трапезы и захоронения медведя. Мать медведя его мяса не ела.

Отсюда, очевидно, и произошли различные табу для женщин на употребление в пищу медвежьего мяса.

Разнообразные варианты этого мифа известны не только среди населения Нижнего Амура, но и Сахалина, Охотского побережья.

Во время совместных советско-американских археологических раскопок в 1974 году на Аляске аналогичную по содержанию легенду североамериканских индейцев рассказал известный антрополог США профессор Вильям Лафлин.

В легенде этой повествуется, как однажды потерялась маленькая девочка. Ей было страшно, и она спряталась в низкорослом ельнике на самой границе леса и снега. Там ее и нашел медведь-гризли. Он отнес девочку к себе в берлогу. Медведица радушно приняла гостью и поместила вместе со своими детенышами. Маленькая рыжеволосая девочка и медвежата вместе ели и спали, весело играли и быстро росли. Когда девочка стала взрослой, старший сын гризли женился на ней. Шли годы. У них родилось много детей. Но они не были похожи ни на мать, ни на отца. Это были лю-

[126]

ди-медведи. Они жили счастливо, и их внуки расселились по всей земле. Люди-медведи и стали предками всех индейских племен.

Реликты древних медвежьих культов сохранились не только у племен северной части Тихоокеанского бассейна. Отголоски их мы находим у многих сибирских народов: эвенков, кетов, селькупов, обских угров. Следы медвежьих культов отмечаются также и у некоторых народов Европы.

Вспомним полную трагизма легенду литовцев «Локис» о медведе-оборотне, талантливо переработанную французским писателем Проспером Мериме.

Все эти мифологические сюжеты есть не что иное, как отображение глубоко архаической по времени и тотемической по идеологической сущности идеи воссоединения женщины и зверя, связанной своими корнями с культом плодородия, возрождением жизни.

Находки медвежьих фигурок в древних поселениях Хоккайдо выразительно иллюстрируют то реальное значение, какое имел медведь в идеологии и мировоззрении населения охотской культуры. Его особая роль в идеологических представлениях охотского населения подчеркивается и тем обстоятельством, что медвежьи скульптуры, как правило, встречались в дальнем от очага углу жилища-полуземлянки, там, где обычно находилось почетное место.

В этом «красном» углу нередко оказывались и черепа медведей (см. рис. 33). Иногда их было два-три, а иногда и больше. Сам факт присутствия медвежьих черепов в древнем жилище на почетном месте весьма примечателен. Он свидетельствует об особом почтительном отношении к черепу медведя, о культе медвежьего черепа. На память приходит обряд «помещения черепа» во время медвежьего праздника у нивхов-гиляков Сахалина, детально описанный Е. А. Крейновичем. После завершения медвежьего праздника череп медведя помещали в специальное хранилище — «амбар, в котором хранятся головы медведей». Но прежде чем положить череп в амбар, его старательно украшали. Специально делалось белоснежное ложе из стружек инау, в которое осторожно укладывали голову медведя. Рядом клали для еды корни сараны, стебли пучки, а морду обмазывали студнем. И только после этого несли череп к «амбару».

[127]

 «Амбарчик стоял в лесу на четырех столбах из иней,— писал Е. А. Крейнович.— Мы поднялись в него по бревну с зарубками. Когда я вошел туда, то понял, что это святыня рода, таящая в себе следы всех взаимоотношений нивхского рода с ная — родом горных людей-медведей. Вдоль стен амбарчика были устроены простые полки, на которых лежали черепа медведей убитых членами рода... Они уже побелели от долгих лет лежания здесь. На многих черепах инау истлели, но следы засохшего студня, которым их обмазывали, еще сохранились. Тут же на стенах висели края рта с кончиками носа, срезанные с медведей, и медвежьи кости с кусками кожи, срезанными с окружностей лап. Здесь же хранилась вся утварь, употребляемая на медвежьем празднике: корыта для изготовления студня, корыта для кормления душ близнецов, чаши для сердца медведя, котлы, цепь с ошейником для медведя, родовое кресало, которым разжигают табуированный огонь на медвежьем празднике.

Паркызин (нивх, хозяин медвежьего праздника, описываемого Е. А. Крейновичем.— Р. В.) взял череп своего медведя и бережно положил его на свободное место возле других черепов. После этого он взял корыто со студнем, обмазал им переднюю часть вновь положенного черепа. Затем он немножко помазал студнем все черепа, находившиеся в амбаре. Этот обряд кормления черепов медведей носит у нивхов название тён'к'равнд.

После этого мы вышли из амбара, и Паркызин направился к дереву ч'вэ (родовое дерево.— Р. В.). Повернувшись в сторону гор, Паркызин воскликнул: „Чух!" — и бросил по направлению к горам немного студня, несколько корнеплодов сараны, сушеный стебель пучки. Затем он сказал: «Глаз не имея, отверстия носа не имея, вот так посередине моего пути меня жди"» 42.

Так, расставание с черепом было завершено обрядом кормления духов гор в соответствии с вековой традицией.

В этой небольшой сюжетной зарисовке много интересных деталей, подчеркивающих не только важность для нивхов культа медвежьего черепа, но и веру в тесное кровное родство с родом медведей-людей.

[128]

Известны случаи, когда черепа хранились не в предназначенных для них амбарах, а в домах на специально сооруженном помосте, на почетном месте. Так, должно быть, было и во времена охотской культуры на Кабукае и в других поселениях Хоккайдо.

Но и это еще не все. Часто в древних жилищах изображения медведей лежали вместе с костяными женскими статуэтками. Это наблюдалось, например, на стоянке Хаманака, в Моеро. Оци как бы символизировали мужское и женское начало в обрядах плодородия и в то же время иллюстрировали широко распространенные мифологические сюжеты об интимной связи женщины и медведя.

Фигурки медведей, медвежьи черепа и женские статуэтки, таким образом, составляли сложный ансамбль. Каждая фигура этого ансамбля играла свою роль, занимала свое место в ритуальных церемониях. Особое значение в идеологических представлениях имел образ женщины.

Женские статуэтки, как известно, получили широкое распространение в Евразии, начиная с палеолита. Прекрасные образцы «палеолитических Венер» найдены в Сибири на верхнепалеолитических стоянках Мальта и Буреть. Отсюда, кстати, происходит 20 женских статуэток— почти половина «мирового запаса» этих феноменальных произведений мастеров древнекаменного века.

Яркие образцы женских скульптур дали раскопки неолитических памятников Японии. Это знаменитые глиняные фигурки догу (дословно «догу» — глиняные изображения). Те, кто хотя бы раз увидит их, не забудет необычного впечатления, какое производят эти изображения с неподвижными огромными глазами, пышными странными головными уборами и такими же странными одеяниями, напоминающими скафандры космонавтов (рис. 37). Именно эти фигурки называл изображениями загадочных пришельцев из космоса швейцарский археолог Э. Дэникин в своем вызвавшем «взрыв» общественного интереса фильме «Воспоминания о будущем».

Японскими археологами открыты сотни таких удивительных скульптур, сделанных из обожженной глины. Они известны на многих памятниках культуры дзёмон от Кюсю на юге и до Хоккайдо на севере. Япон-

[129]

Рис. 37. Догу — «загадочные пришельцы из космоса».

 

ским ученым удалось проследить их эволюцию и установить их земное, а не космическое происхождение.

Древнейшие догу относятся к начальным этапам дзёмона. Они представляют собой небольшие, высотой около 5 сантиметров, плоские глиняные пластинки, па внешней стороне которых изображены маленькие торчащие груди. Сами фигурки очень схематичны. Антропоморфность их подчеркивается изображением груди и подтреугольной формой.

В среднем дзёмоне появляются более реалистичные изображения. Они приобретают объемность, увеличиваются, достигая 25 в даже 30 сантиметров. Головки их 

[130]

трактованы условно, глаза и рот показаны простыми округлыми поверхностями, брови намечены мелкими рельефными дугами, переходящими в небольшой нос. Руки и ноги еще не вылеплены. Вместо рук мы видим округлые выступы плеч, а вместо ног — цилиндрическое основание, иногда раздвоенное. Внимание древнего мастера акцентировано главным образом на женских признаках.

Такие догу появляются и на Хоккайдо. В частности, четыре подобных фигурки нашли на стоянке Сай-бэдзава в округе Осима.

Наибольшего расцвета искусство догу достигает в позднем и финальном дзёмоне. Именно к этому времени относятся ныне ставшие знаменитыми изящно выполненные скульптурки с большими глазами. Японцы называют их «фигурки в снегозащитных очках» (см. рис. 37). Формы догу очень разнообразны, и отличает их друг от друга поразительная изощренность в изображении деталей. Отдельные экземпляры высотой до 45—50 сантиметров имеют выразительные, иногда фантастические лица-маски. Некоторые из них можно отнести к подлинным шедеврам художественного творчества. Они украшены затейливым орнаментом из сложных узоров резных линий, полуспиралей, меандра.

До середины 60-х годов такие догу находили преимущественно в северо-восточной части Хонсю, в районах Тохоку и Аомори. В последние годы такие находки стали известны и на Хоккайдо. Первые 4 женские фигурки были открыты при раскопках известного могильника позднего дзёмона Готэнъяма. Затем на стоянках Такасаго, Тёхонайно и Сацукари японскому археологу Номура Такаси посчастливилось обнаружить сразу 10 фигурок.

Заслуживает внимания догу из Тёхонайно (рис. 38). Фигурка обладает рядом отличительных особенностей. Прежде всего это самая крупная догу из всех найденных до сих пор на Хоккайдо. Ее высота 41,5 сантиметра. Выполнена она с завидным умением и реализмом. Мастерам Тёхонайно, судя по характеру отделки скульптуры, было присуще чувство пропорций и пластики человеческого тела. Фигурка изображена стоящей, ее голова украшена сложным убором или прической. Глаза, рот, брови показаны тонкими рельефны-

[131]

Рис. 38. Орнаментированная глиняная фигурка па позднедзёмонского памятника Тёхонайно (округ Осима, Хоккайдо).

 

ми жгутиками. На нижней части лица видно множество миниатюрных игольчатых наколов. На шее нитка бус и ожерелье в виде шнура с четырьмя шариками. Маленькую торчащую грудь украшает сложный орнамент, имитирующий то ли ленты, то ли гирл я иды. Особый интерес представляет нижняя часть статуэтки, орнаментированная с большой тщательностью и изяществом веревочными оттисками, ромбами, кругами, рельефными полосами. На животе хорошо видны такие же, как и на лице, игольчатые наколы. Возможно, они изображают татуировку.

Обычай делать татуировку девушке, достигшей брачного возраста, сохранялся в отдельных районах Японии до самого последнего времени.

По мнению японского археолога Ногути Ёснмаро, изучавшего эту фигурку, узоры ее орнамента были заполнены черной краской. Можно представить, как эффектно выглядела статуэтка при сочетании черного и красно-желтого цветов!

В целом догу из Тёхонайно по своим художественным достоинствам, тонкости моделирования не уступа- 

[132]

ет так называемым фигуркам в снегозащитных очках финального дзёмона Тохоку и Аомори.

Специалисты долгое время спорили по поводу назначения этих женских статуэток (и заметим, кстати, что споры эти продолжаются и поныне). Одни исследователи считали, что это детские игрушки, другие видели в них изображения богинь, третьи связывали женские фигурки с культом плодооодия и процветания, четвертые полагали, что эта амулеты, а некоторые, основываясь па том, что догу чаще всего находили в могилах, рассматривала их как символы, предназначенные для удовлетворения сексуальных запросов умерших мужчин. Однако археологические раскопки последних лет и на Хоккайдо, и на Хонсю не подтверждают последнего мнения относительно назначения догу.

Действительно, догу, как правило, находят при рас-копках могильников. Но встречаются они как в мужских, так и в женских захоронениях, причем в женских даже чаще. Традиция класть женские статуэыш в могилу восходит в Японии к раннему неолиту и подтверждается многочисленными примерами ряда областей Северной и Восточной Азии, Индостанского субконтинента, Ближнего Востока. Для выяснения назначения женских скульптур, следовательно, важно знать не только место, но и их специфику.

На особое назначение догу позднего и финального дзёмона указывает та особенность, что они часто бывают полыми внутри, представляя собой как бы фигурные сосуды. Иногда в таких догу-сосудах находят косточки и черепа детей. В Накаясики (префектура Кацагава на острове Хонсю), например, археологи обнаружили глиняную фигурку, в которой лежали косточки новорожденного. Известны также догу, изображающие беременных женщин. Такая догу, в частности, была открыта в Тогаринси недалеко от города Тюбу на острове Хонсю. Она оказалась спрятанной в специальном тайнике. Такие находки наглядно свидетельствуют о культе плодородия и ярко отражают идею материнства (рис. 39).

Вместе с тем разное художественное оформление догу со всей очевидностью указывает на их неодинаковое смысловое содержание, а значит, и предназначение.

[133]

Грубоватые, слабо обожженные стилизованные фигурки скорее всего предназначались для кратковременных, возможно, даже одноразовых обрядов и заклинаний. Хорошо известно, что еще в древнекаменном веке наряду с тщательно сделанными женскими скульптурами изготовлялись и небрежно оформленные. Много таких свидетельств дает этнография. У нивхов, например, были широко распространены небрежно вырезанные из дерева антропоморфные фигурки, которые должны были отгонять различных духов. Так, если нивх заболевал, шаман, «определяя» болезнь, вырезал деревянную фигурку и заставлял больного носить ее до выздоровления. Такие фигурки имели одноактное действие. Художественный уровень их был всегда ниже, чем статуэток, изготовленных на долгое время и служивших «хозяйками» и «покровительницами».

Рис. 39. Догу – богиня плодородия.

 

Догу, выполненные с большой тщательностью, украшенные сложными орнаментальными узорами, несомненно, предназначались для долговременного использования. Они, должно быть, олицетворяли женские божества, хранительниц домашнего очага, покровительниц охотников, владычиц животных и богинь растений.

В этом случае понятно изображение сложных причесок, украшавших головы таких статуэток. Ведь, согласно представлениям многих народов Тихоокеанского бассейна, волосы женщины обладала особой сверхъестественной силой в магических обрядах. Объяснимо и наличие на лицах некоторых догу масок — необходи-

[134]

мых атрибутов в культе огня у «хозяйки очага», «матери огня».

Догу эти могли изображать богинь — предшественниц классической богини Артемиды — Дианы — и иметь множественное значение. Вспомним, что богиня греческого Олимпа Артемида не только была покровительницей охотников и природы вообще, но и покровительствовала плодородию людей и животных, благословляла рождения и свадьбы.

На Хоккайдо встречается еще один тип догу. Они отличаются реалистической трактовкой лица. О некоторых из них, например найденных в Готэнъяме, можно даже сказать, что это портретные изображения. Иногда такие догу находят «захороненными» в специальных ямках, окруженных оградкой из камней. Возможно, они заменяли погребения реальных людей. В этой связи интересно вспомнить один обычай, бытовавший в прошлом у айнов. Согласно этому обычаю, когда человек погибал в море или на охоте и его останки не могли найти, тогда делали из дерева статуэтку и хоронили ее.

Во времена раннего средневековья в период культуры кофун III—VII веков нашей эры в Японии делали из глины и кдмня фигурки, изображающие мужчин и женщин — представителей племенной знати. Фигурки эти получили название ханива. Ханива клали в могилу или устанавливали вокруг погребения знатных людей. Традиции этого погребального обряда уходят в глубь веков, к тем временам, когда вместе с умершим вождем племени или рода полагалось хоронить его близких и слуг. Ханива, таким образом, использовались как «заместители» человеческих жертв.

Не менее выразительны статуэтки, изображающие женщин охотской культуры, которые чаще всего находили вместе с фигурками медведей и медвежьими черепами и, несомненно, связанные с культом медведя. На Хоккайдо пока обнаружено всего 10 таких статуэток. Хранятся они в различных музеях и частных коллекциях.

С одним таким женским изображением я познакомился еще в Нэмуро у археолога Я. Китакамаэ, другое видел в музее Абассири. Уже тогда эти фигурки поразили незаурядным мастерством исполнения и пластич- 

[135]

Рис. 40. Женская статуэтка охотской культуры.

 

ностью форм. Однако самые интересные образцы таких скульптур оказались в частной коллекции Нагао Рёони, живущего на острове Рэбун. Мы приехали в его скромный домик, расположенный на окраине поселка Фунадомари, рано утром. Нагао Рёони — буддийский священник, служитель храма Дзёдо Сотёсёдзи. Ему за семьдесят, но он бодр и энергичен. Выразительными жестами он пригласил нас в дом, где на полках, стоящих вдоль стен, были размещены изящные костяные статуэтки, древняя керамика, старый фарфор...

Из всех известных скульптур охотской культуры лучше всего сохранилась статуэтка, найденная Нагао Рёони лет 45 назад при рытье погреба во дворе школы Кандзаки в районе стоянки Хаманака (рис. 40). Это изображение женщины, стройной, пропорционально сложенной. У фигурки — плавная линия покатых плеч, прямая спина, четко обозначена талия, умеренно выпуклые бедра, небольшие, мягко очерченные груди. Детально проработаны руки: они согнуты в локтях и скрещены спереди, кисть левой руки охватывает ниже 

[136]

локтя правую руку, прижатую к животу. Лицо фигурки прикрыто ромбовидной маской. Часть маски сколота, но хорошо видны миндалевидные прорези глаз, внешние углы которых слегка приподняты кверху. Привлекает внимание необычное украшение головы в виде ромба. Это или головпой убор, или сложная прическа. Бнутри ромба различаются четыре ромбовидные фигуры, вписанные друг в друга, и спускающийся по центру сверху вниз рельефно выступающий валик. Очевидно, так переданы детали прически. На спине тонкими штрихами нанесен х-образный узор, а ниже талии 14 вертикальных нарезок, обозначающих складки одежды. Высота статуэтки 13,8 сантиметра. Фигурка вырезана из клыка моржа и тщательно отполирована. Мастером очень удачно использована форма клыка для передачи объемности скульптуры, воспроизведения частей тела и деталей одежды.

Другая статуэтка, хранящаяся у Нагао Рёони, по форме и художественному оформлению почти идентична первой. Различия прослеживаются лишь в некоторых деталях одежды. На спине, например, имеются орнаментальные полосы, напоминающие лямки комбинезона, которые охватывают фигуру и подчеркивают ее стройность. Эта статуэтка тоже вырезана из клыка моржа, но она поменьше, где-то чуть больше 9 сантиметров.

Интересно, что основания у обеих скульптурой как бы срезаны. Возможно, в этом сказывается влияние буддийской иконографии, для которой было характерно подобное художественное оформление богинь, отражающее их связь с матерью-землей.

Мы уже отмечали, что совместное нахождение фигурок медведя и женщин не случайно, а отражает культовую связь женщины и медведя. На это же указывают и детали художественного оформления женских статуэток.

Обратимся еще раз к наблюдениям Е. А. Крейновича, который отмечал, что в процессе медвежьего праздника, когда свежевали голову медведя, женщины под звуки ударов о специальное «музыкальное» бревно исполняли песни и танцевали. При этом они надевали халаты, сделанные из рыбьей кожи и украшенные на спине особенно красивым узором. В танце имитирова-

[137]

лись телодвижения медведя — как он резвится, похаживая на задних ларах, играет в лесу, мечется в клетке, будучи пойманным.

В старину при исполнении этого танца женщины украшали голову венком из инау, а в руки брали погремушки из полых кусочков дерева, оклеенных рыбьей кожей, с камешками внутри 43.

Детали одежды статуэток Хаманаки во многом напоминают наряд женщины, принимающей участие в медвежьем празднике. Таковы тонкое облегающее платье (рыбья кожа), узоры на спине, головные ромбовидные уборы или сложные прически, возможно венки из инау. А у фигурки из Моёро, хранящейся в музее Абассири, есть в руках и предмет, напоминающий колотушку.

Знакомясь с многочисленными изображениями медведей Кабукая, можно утверждать, что люди охотской культуры жили под знаком медведя. Но откуда взялась эта ритуальная одержимость медведем? Ответ дают женские статуэтки и легенды о священном браке могучего медведя и земной женщины. В художественных изображениях медведей и женщин можно видеть отражение тех идеологических представлений, которые сложились в результате смешения воззрения местных племен с культом медведя, принесенным из глубинных областей Азии.

Обилие глиняных фигурок догу и костяных женских статуэток свидетельствует также о том, что в первобытном обществе женщина на Японских островах занимала высокое положение. В легендах рассказывается о женщине — великой шаманке, о женщинах-царицах.

В прошлом отношения между мужчинами и женщинами в Японии были довольно свободными. На основе этих отношений сложилась и особая форма брака — цумадои, при котором муж постоянно не жил с женой, а только время от времени навещал ее. Мать жила вместе с детьми, а отец отдельно от семьи. Дом матери наследовали дочери. В своем доме жена пользовалась полной самостоятельностью и была полновластной хозяйкой. В таких семейных отношениях можно видеть и пережитки матриархата, и ту исключительную роль, которую играла женщина в прошлом.

[138]

Независимое положение женщины сохранялось и в период древних государств в Японии (конец IV — начало XII века нашей эры). И несмотря на то, что в это время углублялся процесс классовой дифференциации и все заметнее становилась отчужденность выделявшейся аристократии и крестьянства, в семейной жизни сохранялся прежний уклад. Самостоятельность женщины по-прежнему основывалась на брачных отношениях цумадои с раздельным проживанием супругов. Имущество наследовалось как по мужской, так и по женской линии. Женщина, владеющая поместьями,— обычное явление для Японии того периода. Кроме того, в это время был установлен порядок, согласно которому один из родов поставлял жен императорскому двору. Представители этого рода пользовались правом занимать посты регента и премьера, в результате чего значение обитательниц «дальних покоев» императорского двора сильно возросло.

С распадом древней системы государства и развитием феодализма картина резко изменилась. Выделявшиеся феодалы всячески стремились упрочить свою политическую власть, обосновать ее идеологически. И это, бесспорно, отразилось на семейных отношениях. Вводится новый порядок, по которому после брака жена должна была приходить в дом мужа. При этом она не имела никакого права на имущество семьи мужа. Фактически женщина становилась не столько женой, сколько служанкой своего мужа и его родственников. Обреченная на замкнутый образ жизни, оторванная от общества, женщина в замке крупного феодала — дай- ме, в доме самурая теряла свою самостоятельность, превращалась лишь в объект любви мужчины, в его вещь, попадала в полную зависимость от мужа.

Рыцарское поклонение женщине, столь характерное для периода феодализма в Европе, было совершенно чуждо в Японии. Японские странствующие рыцари — ронины могли заступиться за женщину как за слабое существо, но они никогда не поклонялись ей, как это делали европейские рыцари. Женщина для японских ронинов была существом, неравноценным мужчине.

Особенно сильную роль в закреплении этого неравенства сыграло конфуцианство. Именно под его непосредственным влиянием появились философские 

[139]

учения, основанные на принципе: «Уважение высших — презрение к низшим». Этот принцип идеологически обосновывал отношение между господином и его вассалами, между родителями и детьми, между мужем и женой и т. д.

Наиболее полно нормы поведения человека в феодальном японском обществе были систематизированы философом Кайбара Экикэна (1630—1714) в труде «Ямато дзокун» («Популярный учебник Ямато»). Главный смысл поучения этого труда сводился к тому, что «самое большое проявление неверности — это хуление господина» 44. Особый интерес в работе Кайбара Экикэна представлял раздел, в котором излагались поучения для женщин. На основе этих поучений в XVII веке была написана ставшая знаменитой книга «Онна дай-гаку» («Наука для женщин»).

Нормы повседневной морали, изложенные в этой книге, считались обязательными для каждой женщины. Она должна была буквально впитать в себя все поучения и следовать им неукоснительно. Такое положение сохранялось в Японии фактически до начала второй мировой войны.

Поучения «Онна дайгаку» в наиболее откровенной форме раскрывают сущность феодальной морали.

Любопытно познакомиться с некоторыми из них 45.

— Единственные качества, приличные женщине, это — кроткое послушание, целомудрие, сострадание и спокойствие.

— Выйдя замуж, женщина уже не должна оставлять дом своего мужа, и если, сбившись с пути, она вынудит мужа развестись с ней, то тем самым покроет себя позором до последнего часа своего.

— Женщина должна смотреть на своего мужа, как на господина и должна служить ему с благоговением и почтением, никогда не позволяя себе думать о нем с неодобрением или легкомысленно. Великий долг женщины во всю ее жизнь есть послушание. При обращении к мужу как выражение лица жены, так и манеры ее должны быть вежливы, скромны и кротки и отнюдь не своенравны и сварливы, не грубы и непритязательны. Об этом женщина должна заботиться прежде и главнее всего. Когда муж делает свои распоряжения, жена никогда не имеет права ослушаться 

[140]

его. Если когда-либо муж обратится к ней с вопросом, она должна внимательно и точно отвечать ему. Необдуманный ответ — признак грубости. Если когда-либо муж разгневается, то жена должна слушать его со страхом и трепетом, а отнюдь не сердиться на него и не озлобляться против него. Жена должна смотреть на своего мужа, как будто бы он само небо, и никогда не уставать думать о том, как лучше подчиниться ему.

— Пусть жена никогда даже и не думает о ревности. Если муж будет вести себя развратно, она должна кротко упрекнуть его, но никогда не должна допустить в душе своей гнев и тем более не должна обнаруживать его.

— Женщина должна всегда строго следить за своим поведением. Утром она должна вставать рано, а вечером — ложиться поздно. Она должна быть внимательна к обязанностям по хозяйству и не уставать ткать, шить и прясть.

— Пять самых дурных болезней духа присущи женщине: непослушание, вечное недовольство, любовь к клевете, ревность и глупость. Этими пятью болезнями страдает семь или восемь из десяти .женщин, и уже отсюда ясна низменность природы женщин сравнительно с природою мужчин. Женщина должна лечить эти болезни с самоуглублением и самоосуждением.

Существовало семь грехов, любой из которых давал мужу право развестись с женой. При этом согласие жены не требовалось.

Грехом считалось:

— 1) непослушание свекру или свекрови; 2) бесплодие — потому что брак служит единственно для того, чтобы дать мужчине потомство; 3) прелюбодеяние; 4) ревность; 5) проказа или какая-нибудь дурная болезнь; 6) сварливость или болтливость, мутящая добрые отношения между родственниками и вообще нарушающая мир в доме; 7) наклонность к воровству.

Интересно заметить, что все эти семь причин для развода есть и в поучениях Конфуция и, очевидно, оттуда заимствованы японскими идеологами феодальной морали.

В течение столетий из поколения в поколение японской женщине внушались эти «добродетели» рабского 

[141]

послушания и покорности. И в конце концов «идеал» жены был достигнут. Но, как часто бывает в жизни, этот идеал примерной жены скоро стал не устраивать его создателей. Удобная в семейных отношениях и покорная жена, повседневная жизнь которой была строго регламентирована, не во всем удовлетворяла духовные запросы японских мужей. К тому же и не всякую женскую индивидуальность можно было втиснуть в прокрустово ложе моральных норм «Окна дайгаку». Все это создало предпосылки для появления в японском обществе своеобразного корректива к выработанной схеме семейных отношений. И вот рядом с женщиной, воспитанной в духе поучений «Науки для женщин», появились другие женщины, развивающие в себе качества, отвечающие эстетическим и интеллектуальным запросам мужчин. Этих женщин, выделившихся в особую категорию, стали называть гейшами. Гейши — совершенно своеобразный продукт японского общества, принадлежащий исключительно Японии. Аналогов им нет нигде в мире.

Воспитывались гейши в специальных школах. Классический вариант такой школы на сегодняшний день сохранился, пожалуй, лишь в Киото. История, литература, философия, знание поэзии, музыки, умение танцевать, декламировать, вести непринужденные и занимательные беседы — это часть того, чем должна была овладеть гейша. Особое внимание уделялось развитию способностей импровизации.

Гейши стали своеобразным дополнением средней японской женщины. И если поучения «Онна дайгаку» были направлены исключительно на то, чтобы подготовить удобную жену, то главной целью воспитания гейш стало создание для мужчин изящной, талантливой и понимающей собеседницы, умеющей удовлетворить их утонченные потребности, развлечь в часы досуга. Гейши готовились только для этой цели. И несмотря на то, что выступления гейш выливались в многоактные представления, назначение их было односторонним. Можно сказать, гейш лишали возможности быть нормальными женщинами. А превращение в профессиональных «жриц сладких снов» делало их полностью зависимыми от различных контрактов, они становились ограниченными и в своей свободе.

[142]

Неравенство мужчин и женщин в семейной жизни сохранилось и поныне. Согласно старым традициям, главной заботой женщины по-прежнему остается дом. И многие женщины после выхода замуж и рождения ребенка бросают работу и занимаются домашним хозяйством: готовят пищу, ухаживают за детьми и мужем... А муж, опять-таки согласно традициям, проводит с семьей только выходные дни. В остальные дни жена не спрашивает, почему он задержался или пришел поздно, где и с кем проводил время... В силу старых пережитков мужчины собираются по вечерам в компаниях без жен. Жены ждут дома...

Неравенство особенно заметно в общественной жизни. В научных институтах и высших учебных заведениях Японии женщины, например, составляют всего 8 процентов от общего числа научных работников и преподавателей, а женщин-профессоров единицы. Нет ни одной женщины и в Научном совете Японии.

Семья традиционно являлась основной ячейкой японского общества. Браки заключались не по любви, а по сговору родителей молодых людей. Нередко жених и невеста впервые видели друг друга только в день смотрин. Существовала даже особая специальность брачного посредника — накадо, который вел переговоры между родителями. Так было, так бывает и в наши дни. Правда, в последние годы с ростом промышленности и увеличением миграции молодежи в города усилился распад старых семейных традиций. Как пишет токийский журнал «Дайямондо», только 11 процентов молодоженов сейчас заключают браки через смотрины родителей. В японском обществе все явственнее прослеживаются признаки демократизации семейных отношений.

А как же национальные традиции? В Японии бережно относятся к культурному наследию прошлого. Здесь есть студии изящных искусств, где развивается традиционное изобразительное творчество, прежде всего живопись и скульптура, есть школы икэбана, театры и студии старинных танцев и музыки. Будучи в Японии, мне не раз приходилось слышать поэтические инструменты прошлого сямисэн и цитру — кото; а как-то в гостях у Харуо Ойи даже прослушать семейный концерт старинной японской музыки, исполненный на старинных инструментах.

[143]

Японцы любят окружать себя изящными предметами. В их домах, очень простых по архитектуре и внутренней меблировке, часто можно видеть старинные гравюры и редкостные художественные изделия. С большой любовью к национальным традициям относятся японские женщины. В будничные дни они носят европейскую одежду, однако по торжественным случаям, но праздникам, на вечера надевают красивые, красочные кимоно, которые так им идут.

Есть на Хоккайдо и медведи. Правда, их немного и охота на них запрещена. Но в магазинах сувениров в Вакканае и Саппоро можно купить прекрасно вырезанные из дерева медвежьи скульптурки. Некоторые из них напоминают костяные изображения медведей, найденные на поселениях охотской культуры.

Так прошлое переплетается с настоящим.

* * *

Шторм наконец утих. На берегу появились женщины. Они собирают выброшенную штормом морскую капусту. Тут же летают вороны, выискивая морских ежей, а найдя, устраивают драки... Присмиревшие волны, вскипая белой пеной, накатываются на берег и с шипением отползают назад.

Так было всегда. Из тысячелетия в тысячелетие бились о берег волны, вставало солнце, рыбаки отправлялись на промысел и их лодки скрывались за горизонтом, как когда-то лодки древних зверобоев...

[144]

Цитируется по изд.: Василевский Р.С. По следам древних культур Хоккайдо. Новосибирск, 1981, с. 113-144.

Примечания

41. Богораз В.Г. Основные типы фольклора Северной Евразии и Северной Америки. – «Советский фольклор», 1935,  № 4, стр. 50.

42. Крейнович Е. А. Нивхгу. М., 1973, с. 233—235.

43. Там же, с. 225—226.

44. См.: Ивнага Сабуро. История японской культуры. М., 1972, с. 145—146.

45. Цитируется по кн.: Богданович Т. Очерки из прошлого и настоящего Японии. Спб., 1905, с. 374—381.